кипарисов, неслышно шумели ветвями серебристые тисы, и вездесущий бамбук
сплетал гибкие ветви в колючую живую сеть. Металлическим блеском отливали
листья похожих на мохнатые горские шапки кустов самшита и нежное дыхание
роз самых причудливых форм и расцветок струилось над субтропическим лесом.
- Чудесно! Уголок Сочи! - не удержался от восклицания всегда сдержанный
Ларин. - Жаль только моря недостает!
- Почему же недостает? - обернулся к нему Грибанов. - Есть у нас и море.
Сейчас увидите.
И действительно, не прошло и двух минут, как ряды пальм начали редеть,
дорога свернула влево, и перед путешественниками открылось море. Точнее
это можно было бы назвать узким заливом. Густо-синяя, прозрачной чистоты
вода острым клином вонзалась в песчаную отмель. Барашки волн с тихим
плеском набегали на берег. Невдалеке виднелся крохотный остров, одинокая
клыкообразная, совершенно лишенная растительности скала.
Машина остановилась у кромки воды. Профессор Грибанов первым сошел на
землю и, обращаясь к Лобову, спросил:
- Если я не ошибаюсь, Алексей Петрович, перед выходом из моего кабинета вы
поинтересовались временем?
- Да, я действительно взглянул на часы.
- Какое совпадение, - оживился Грибанов, - я сделал то же самое и, если
мне не изменяет память, на часах тогда было без двадцати минут шесть
пополудни.
- Совершенно точно - семнадцать сорок, - подтвердил и уточнил Лобов.
- Прошу вас, товарищи, сверить теперь свои часы, - предложил Грибанов.
- Восемнадцать десять, - отозвался Ларин.
- Восемнадцать десять, - согласился Лобов.
- Столько же и у меня, - заметил Грибанов и сразу же спросил: - А как
по-вашему, где мы сейчас находимся?
Ларин, который присутствовал на заседании бюро Крутогорского обкома
партии, когда обсуждался отчет о деятельности руководимого Стоговым
института, понимал в чем дело и, слегка улыбаясь, с легкой лукавинкой
предложил, кивнув на Лобова:
- Пусть скажет Алексей Петрович.
- Полагаю, что мы находимся на опытном лесоучастке института, - начал
Лобов, - догадываюсь, что чудеса растительности, которые показал нам
профессор, являются результатом воздействия очень крупных и
концентрированных масс тепловой энергии. Но, - Алексей с искренним
огорчением развел руками, - хотя я и инженер по образованию, затрудняюсь
ответить на вопрос о том, как получена и как применена колоссальная
энергия, совершившая такое чудо.
- Чудо? - чуть удивленно переспросил Грибанов.
- Да, профессор, чудо! - весело повторил Лобов. - Извините меня за это
ненаучное определение, но согласитесь, что в условиях Северной Сибири -
пальмы и самшит в открытом грунте, субтропики под открытым небом в
соседстве с тайгой - это все-таки чудо!
- Да, да... - усмехнулся Грибанов. - Но вы, Алексей Петрович, увлеклись
эмоциями и все-таки не сказали пока, где мы с вами находимся.
- Где-то примерно километрах в шестидесяти от Обручевска.
Грибанов вновь усмехнулся и, видимо, решив больше не интриговать своих
гостей, торжественно возвестил:
- Так знайте же, друзья, что мы сейчас действительно находимся в ста
километрах от моего кабинета, то есть от входа в лифт, который показался
вначале Алексею Петровичу таким обыденным.
"А профессору нельзя отказать в наблюдательности," - отметил про себя
Лобов. Но ничего не сказал, чтобы не прервать Грибанова, который продолжал
рассказ:
- Этот, как вы могли убедиться, не совсем обычный лифт сначала опустил нас
метров на сто пятьдесят под землю, превратился в карету, по подземной
галерее промчал двадцать километров и вновь, став лифтом, поднял на
полтысячи метров вверх. Причем сделал это столь деликатно, что мы даже не
почувствовали подъема.
- Простите, профессор, - не удержался все более заинтересовывавшийся
Лобов, - а в каком направлении пробита галерея, о которой вы упомянули?
- В северо-восточном.
- В северо-восточном?! Вы не оговорились? - переспросил удивленный Лобов.
- Да, в северо-восточном, - улыбнулся Грибанов.
- Позвольте, позвольте, - оживился Лобов. - Обручевск, где расположен ваш
институт, находится в двухстах километрах на северо-восток от Крутогорска.
Вы утверждаете, что подземная галерея тянется еще на двадцать километров
северо-восточное, но там уже начинаются цепи Кряжа Подлунного. Еще
полтысячи метров подъема. Следовательно, мы сейчас на одной из вершин...
Но здесь же самая холодная точка Центральной Сибири, и вдруг субтропики,
сочинская жара! И это при минусовой температуре. Ведь здесь же круглый год
минусовые температуры! Ну, знаете ли, это вдвойне чудо.
- Я обязан воздать должное вашим подчиненным, Андрей Савельевич, - слегка
поклонился Грибанов молчавшему во время всей этой сцены Ларину, - они
отлично ориентируются на местности. В одном только вы ошиблись, Алексей
Петрович, мы не на вершине, а в толще, в недрах одной из вершин Кряжа и
над нами не небо, а трехсотметровый слой камня и воды.
Чем дольше говорил Грибанов, тем внимательнее слушал его Лобов. Как
инженера, Алексея не мог не восхитить беспримерный размах исторического
эксперимента по переделке природы, осуществляемого вблизи Крутогорска.
Вскоре после памятного заседания Ученого совета института, на котором
Игорь Стогов предложил использовать пещеру в толще Кряжа Подлунного для
проведения опытов по выращиванию растений с помощью искусственного Солнца,
академик Булавин, Михаил Павлович Стогов, Грибанов и еще несколько
работников института посетили названное Игорем подземелье.
Мрачной была эта безымянная пещера. Снопики желтоватого света переносных
фонарей лишь сдвигали, теснили в углы застоявшуюся мглу, но не могли до
конца одолеть ее. В колеблющихся бликах света еще более зловещими казались
уходящие во мглу красно-серые растрескавшиеся своды, висевшие над головой
гигантскими бесформенными глыбами.
Осмотр занял несколько дней. То и дело спотыкаясь о каменистые кочки пола,
проваливаясь в глубокие, наполненные теплой, дурно пахнущей жижей ямы,
разведчики пещеры шаг за шагом продвигались вперед. Ни единого живого
существа не встретилось им на этом пути. Даже пауки и летучие мыши не
гнездились здесь. Люди мечтали увидеть хотя бы усики мха на одном из
камней, но лишь грязно-сизые пятна плесени встречались на их пути.
Плесень, одна лишь плесень представляла здесь все богатство и многообразие
земной растительности.
И вот настал наконец день, когда, измученные многодневным пребыванием в
подземелье, потрясенные его мрачностью, люди вновь увидели над головой и
синее бездонное небо и неистощимое в своей щедрости солнце, впервые за
много дней полной грудью вдохнули не стерилизованный пресный кислород из
баллона, а пьянящий, настоенный на смоле, хвое и цветущих травах воздух.
Ох, и вкусен же был этот обычно не замечаемый дар земли!
Вдосталь насладившись и живительным ароматом тайги и ласковыми кивками
зеленокудрых таежных ветеранов, наслушавшись птичьего гомона и свиста,
Булавин, ни к кому не обращаясь, произнес вслух всего два слова,
подытоживая общие мысли:
- Трудно будет.
Да, было нечеловечески трудно и тем, кто у чертежных досок и электронных
машин искал, отвергая вариант за вариантом, контуры этого впервые
творимого человеком по собственной воле мира. Трудно было и тем, кто в
белых стерильных халатах сутками не отходил от микроскопов, колб и
термостатов, снаряжая в путь первых жителей этого удивительного мира -
послушные человеческой воле "дисциплинированные" бактерии.
В те дни подлинными героями и надеждой Обручевска стали химики -
сотрудники комплексной группы профессора Константина Георгиевича Усова.
Усов, сухонький, худощавый, не по годам подвижный старичок, сияя детски
доверчивой улыбкой, не раз успокаивал Стогова:
- А вы, батенька мой Михаил Павлович, не тревожьте себя понапрасну мыслями
о заселении будущих ваших владений. Прежде чем люди туда войдут, там мои
бактерийки потрудятся, постараются.
Слово "бактерийки" Усов произносил как-то вкусно, нежно, по-детски
округляя губы.
Обычно такие разговоры кончались неизменной просьбой Усова:
- Только вы уж, батенька Михаил Павлович, тоже постарайтесь. Скорее
зажигайте ваше солнышко. Без солнышка, без тепла и света даже мои
бактерийки не могут трудиться.
Но особенно нелегко пришлось тем совсем еще молодым едва ли знакомым с
бритвой ребятам, что первыми шли на штурм подземелья. Человек давно уже
стал повелителем легионов умных, послушных его воле машин. Но все же не
машина, а человек вновь и вновь первым вступал в поединок со скупой на
милости природой, человек должен был проторить путь машине.
А потом, спустя несколько месяцев после того, как были пройдены и
обследованы все закоулки безымянной до того пещеры, получившей ныне имя
пещеры Надежды, в кабинете Стогова собрались ведущие работники института.
Над Обручевском стояло знойное июльское утро, предвещавшее обильный
грозами день. Жаркие солнечные лучи через пластмассовые стены слепящим
потоком заливали помещение. В их свете особенно мрачно, враждебно людям
выглядели щелястые заплесневелые своды пещеры, чутко обрисованные лучом
"всевидящего глаза" на большом настенном экране.
Не повышая голоса, Михаил Павлович спокойно приказал в микрофон кому-то
невидимому:
- Давайте технику.
Минуло несколько минут, и наблюдатели увидели, как поплыли по экрану
причудливые тени, очертаниями напоминающие гигантских черепах. То были
специально для этой цели сконструированные в институте управляемые на
расстоянии подземные танки. В их электронном мозгу был запечатлен лишь
один приказ человека: сокрушить, сравнять все неровности, встреченные на
пути, превратить пещеру в гигантский зал.
Для выполнения этой задачи подземные танки несли в своих башнях могучее
оружие - мощные генераторы ультравысокой частоты.
На экране было видно, как головная черепаха вдруг остановилась, уперлась
стальным лбом в возвышавшийся на пути каменный бугор. Глухо зарычав,
машина отпрянула назад, и в ту же секунду из ее башни вырвался столб
голубовато-желтого пламени. Еще несколько секунд и, победно урча, черепаха
двинулась дальше по раскаленной магме, прессуя ее своей всесокрушающей
стальной тушей.
Теперь экран являл собою картину, которая не родилась бы в представлении
самого мрачного художника, решившего изобразить ад кромешный. Рычали,
стонали, скрежетали зубцами гусениц стотонные черепахи, угрожающе
покачивались их ребристые башни, то и дело взвивались сполохи
ослепительного пламени, клубы пара и огненного дыма поднимались к сводам.
Каменные громады в несколько секунд раскалялись до ярко-красного свечения,
крошились, трескались, а потом вдруг вспыхивали, точно смоляные факелы и
растекались под гусеницы машин пурпурными озерами кипящей магмы.
Страшным было это зрелище горящих и кипящих камней. Страшным и радостным:
за ним стояло безмерное могущество свободного человека.
А потом уже другие подземные танки, поменьше первых, вооруженные
контрольной электронно-оптической аппаратурой, прошли по следам
черепах-огнеметов и не было на их пути ни единого каменного выступа, ни
единой щелочки или кочки на каменном все еще раскаленном полу.
- Балетную студию открыть и то в пору, - удовлетворенно пошутил Стогов.
Так был сделан первый шаг к созданию полигона © 1 испытательной секции
Сибирского комплексного института ядерных проблем.
А потом настал день, когда безотказные роботы собрали из солнцелитовых и
стогниновых блоков цилиндрический корпус термоядерного реактора. И вот уже
впрыснута в него строго отмеренная порция плазмы, подключен ток и
задышало, зазмеилось стиснутое, туго спеленутое магнитными полями звездное
пламя.
Еще мгновение, и рожденный энергией этого пламени ток побежал по тончайшим
пластмассовым проводникам потолочных и настенных зеркал, сделанных из
особых материалов - фатонитов, преобразующих электрическую энергию в
тепловую и световую, и вечный июльский полдень воцарился в царстве вечной
ночи.
Вот тогда и настал черед для трудяг - "бактериек" профессора Усова.
Легионы их заботливо и бережно рассеяли по всей пещере специальные
летающие роботы. И под лучами Земного Солнца, более жаркого, чем даже
естественное экваториальное, "бактерийки" явили людям еще одно чудо. Менее
чем за месяц они превратили заасфальтированный остывшей магмой пол пещеры
в обильную питательными веществами почву, годную для возделывания любых
растений, разрыхлили камень, сделав его сыпучим грунтом.
- Ну, а дальше уже пришла пора и для агробиологов, - рассказывал Грибанов.
- Они имели в своем распоряжении все требуемые компоненты: отличную почву,
свет и тепло в практически неограниченных количествах. При зарождении
растительности на Земле столь идеальных условий не было. Ведь мы, могли
создать на любом участке любой желаемый микроклимат. Конечно, все это
пришло не сразу. - Профессор умолк, охваченный новыми воспоминаниями, но
закончил коротко, опуская детали и подробности:
- У нас одних только лабораторных журналов за эти месяцы тома накопились.
Ведь нужно было конструктивно, инженерно решить и проблемы отвода излишней
тепловой и световой энергии, и вопросы газоснабжения. Мы же создали особый
воздух с иными, чем в природе, концентрациями нужных для растений газов.
Нужно было установить оптимальный световой и тепловой режим для каждого
растительного вида.
Трудностей было много. И все это в условиях, когда шли непрерывные
испытания самой конструкции реактора и борьба со строптивостью плазмы.
Грибанов вновь сделал паузу и закончил тоном рапорта:
- И однако же многие из этих вопросов мы решили. Не окончательно, конечно.
Ведь человек впервые занимается природоводчеством, - это, кстати, любимое
выражение Михаила Павловича. Тут для совершенствования нет предела. Но все
же свой мир мы уже создали немалый. Начали с пещеры площадью в пятьсот
гектаров. А сейчас уже имеем десять тысяч гектаров подземных лесов и
плантаций, плюс сотни километров "темных", как мы их называем, галерей
типа той, по которой мы добирались сюда. Так что нашим "черепахам" за это
время потрудиться пришлось немало.
- И что же, все это только ради сосен, пальм и цветов? - с легким
разочарованием спросил Лобов.
Уловив эту нотку, Грибанов усмехнулся:
- Ох, и быстры же вы, Алексей Петрович, на выводы. Нет, конечно. Вы же
знаете, в Центральном Комитете академику Булавину сказали: "Отогрейте
вашим Солнцем, хотя бы один квадратный метр почвы, вырастите хотя бы один
колос". Отогрели не метр, а тысячи гектаров. Вырастили не один колос, а
десятки тысяч центнеров пшеницы.
- Ну, уж это у вас, что-то очень быстро, - засмеялся Ларин.
- Отчего же быстро, - спокойно отпарировал Грибанов. - В наших условиях
вегетационный период для пшеницы длится дней двадцать пять - тридцать. И
урожай она дает центнеров пятьдесят с гектара. Что же еще? Виноград у нас
созревает за сорок дней, арбузы и картофель - за месяц, огурцы и помидоры
- за две недели.
А сейчас Михаил Павлович и профессор Рощин - это наш главный биолог -
решили активизировать влияние радиации и других факторов. Тогда и эти
результаты будут превзойдены раза в два-три. И с животными начнем
эксперименты. Есть надежда, что выведем коров с надоями тысячи в две
литров в месяц. Ну, и габариты у наших буренушек будут соответственные - с
доброго битюга. А что касается деревьев, то этим вековым на вид красавцам
от роду всего по три-четыре месяца. А цветы мы лишь вчера получили, в
последнюю, как видите, очередь, Алексей Петрович, - Грибанов шутливо
поклонился. - Для них потребовалось всего несколько часов.
- Вы меня извините, Петр Федорович, - вспыхнул Алексей, - но я не думал,
что эта сказка может стать...
- Явью, вы хотите сказать. Но это не сказка, а полное осуществление
обещания в нашем "Интернационале". Помните? "Мы наш, мы новый мир
построим". Вот и строим и не только в социальном, но и в
естественно-научном, так сказать, понимании.
Но Ларин, не без тревоги взглянув на часы, прервал гостеприимного хозяина.
- Простите, профессор, но это увлекательное путешествие нам, к сожалению,
придется прервать. Лучше всего, если нам в этом путешествии будет
сопутствовать сам Михаил Павлович Стогов. Вы достаточно ввели нас в курс
всего, чем занимался в последнее время профессор Стогов. А теперь ближе к
нашей цели. А наша цель, как я уже вам говорил, предотвратить задуманную
врагом диверсию на стройке термоядерной электростанции, спасти Стогова и
уничтожить врага. Через час я обязан быть в Крутогорске. Поэтому позвольте
мне, не теряя времени, высказать вам некоторые наши предположения и планы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг