Я не возражал.
- Евгений Робертович Попсуенко, несмотря на свою молодость, а может
быть, и благодаря ей, - видный деятель революционного движения. Это
доступно вашему пониманию, Пыркин?
Я понял, но сделал вид, что нет.
- Черт побери! - вспылил Западловский. - Вы хоть знаете, кто такой
Робеспьер?.
- Нет!!!
- Ладно, допустим. Вернемся к Попсуенко. Слушайте внимательно: он
задумал серию публичных выступлений и отвел вам главную роль в первом из
них, которое состоится завтра. Понимаете?
Руки заныли, полезли трусливо под стол.
- Чего вы хотите от меня?
- Хотим, чтобы вы исполнили свой долг перед Отечеством.
- Это против официальной власти?! - закричал я, как ошпаренный.
Все снова захохотали, а профессор надменно ответил:
- Одному Богу известно, какая власть официальная, а какая нет. Не
будьте же слюнтяем, Пыркин!
Руки под столом ущипнули меня: мол, надо схитрить, иначе живым отсюда
не выбраться.
- А что я должен буду делать?
- Вот это прекрасный деловой вопрос! - обрадовался профессор. - Вы
должны будете кинуть камень. Куда - вам укажут.
- Камешек вот таку-у-сенький... - показал кулак "боец скота" Дюка.
- Хлобысь! - рявкнул Плехан.
- В человека?! Камень в че-ло-ве-ка?!! Вы сошли с ума! Я - член партии!
- А где же ваш партбилет? - подло спросил Западловский. - Вы, мой
милый, бомж. Вы партию опозорили.
- Я... болен неизлечимой болезнью... я не несу ответственности...
- Вы ее понесете, это я вам твердо обещаю.
- В психушку свезете?
- В тюрьму.
- За что?!
- А вы, сударь мой, человека убили. Вот-с!
Я окаменел и крикнул шепотом:
- Нет!
- Ишь, окрысился, - усмехнулся казначей.
- Вы месяц назад во время припадка болезни устроили драку около
гастронома и зверски ударили по голове гражданку Евдокию Савельевну
Полушалок, персональную пенсионерку 95 лет. Она скончалась, не приходя в
сознание. На вас Пыркин, розыск объявлен. Вы - вне закона. Эскапады с
лампочками - детские забавы по сравнению с убийством.
Профессор врал, издевался, не слишком даже притворяясь. Сейчас я
уверен, что всю эту историю он придумал сходу и никакой Полушалок нет и не
было на свете. И с чего бы это персональная пенсионерка встала в очередь
за какой-то дрянью! Впрочем, встала бы, ой, встала... Но не в этом дело, а
в том, что тогда, припертый к стенке чертовской наглостью, я растерялся:
вдруг действительно старушку убил?..
Они стали хором стыдить меня:
- Не совестно вести такую жизнь?..
- Ночевать по подвалам...
- Воровать...
- Женщин калечить...
- ...и убивать!..
Анна Борисовна грозила пальцем.
- Еще хорошо, что вас Попсуенко подобрал и решил эту неуправляемую
болезнь в нужное, полезное русло ввести. Вас, Пыркин, ни в коем случае
нельзя оставлять без руководства, а то, чего доброго, вы завтра... Кремль
взорвете. Покумекайте, что лучше: бросить какой-то банальный камень или
взорвать народную святыню.
Тут, Кесарь, я совершил, не побоюсь сказать, самый лучший в своей жизни
поступок - встал и поклялся:
- Я НЕ ВЗОРВУ КРЕМЛЬ!
Гром аплодисментов. Крики. Возгласы: "Браво!", "Во, дает!",
"Золото-старик!" Наконец все успокоились.
Я спросил:
- А что случится, когда я... брошу камень?
- Ряд революционных эксцессов с участием верных нам отрядов молодежи, -
охотно ответил профессор и обратился к Анне Борисовне:
- Попсуенко отдал приказ отрядам собраться сегодня вечером здесь, в
парилке. Он скажет им речь. Проследите за порядком, а то в прошлый раз,
после митинга, у кого-то пропали брюки. Нехорошо!
Анна Борисовна торопливо вышла, волоча за собой гитару. Поднялись и
"бойцы скота" с Плеханом-казначеем.
- Слушайте, Западловский, а если я откажусь?
Он подумал и душевно, просто сказал:
- Руки оторвем!
Больше у меня вопросов не возникло.
Профессор юркнул и пропал.
...Бежать!
Но как?..
Суровый черт в сатиновых трусах сторожил меня, позвякивая для
устрашения наручниками. Я притворялся спящим. Другого способа отвлечь
внимание стража, обмануть его не было. Руки, запуганные профессором,
лежали безвольно, по-тряпичному.
Я тоже боялся Западловского, но еще больше - суда законной власти, на
которую посягали черти и в которую меня заставляли бросить камень.
Я, Кесарь, когда-то переплетал исторические книги, заглядывал в
предисловия и знаю: стоит только камешек этот бросить, а там дальше...
мамочки мои! Дальше ведь, что угодно может быть: война, контрреволюция,
белый террор!
Представив катастрофу, я начал действовать по вдохновению, отчаянно и
быстро сказал унылому черту:
- Нельзя ли мне... э-э, товарищ, сходить в парилку, послушать речь
Евгения Робертовича и заодно попариться? Я не был в бане три месяца!
Черт задумался, играя наручниками. Я повторил просьбу, искусно усиливая
жалостную интонацию. Поверил, чертяга! Я неловко разделся - руки еще
повиновались, грозя попортить все дело - и мы пошли по залу в кривой
коридор.
Там за дверью вопило, лилось, грохотало:
- Га-а-а-а-а-а...
Страшный, смертельный риск! Но черт рванул дверь, наподдал мне... и я
провалился в Чистилище.
Жар. Пар. Вой.
- Г-а-а-а-а-а-а...
Я задохнулся, упав на четвереньки.
Блестящее розовое месиво тел орало и двигалось. Сверкали шайки.
Вздымались руки. Летели брызги.
- Жарь! Парь! Вдарь!!!
Я пополз между телами. Черт шлепал за мной. Кепка его разбухла. Трусы и
сапоги он потерял. Нас не видели. Вдали, в дыму, за адским душем, был
выход на волю. Проклятый сторож словно прилип ко мне.
- Жарь! Парь! Вдарь!!!
Сотряслось Чистилище. Пришел срок: Черт - главарь прибыл! Голый,
черный, страшный - обрушился с земли в свое царство.
- Н-ну, чер-р-р-ти! Гр-р-р-янем завтр-ра-а!!!
- Г-а-а-а-а-а-а-а!.. Ур-р-р-а-а-а!..
Тела бросились к нему. Страж пропал в давке. Меня смели, опрокинули. Я
пополз наугад. Чудом выскользнул невредимый в предбанник, потом в
пустынный зал.
Там напялил чужое - первое попавшееся - и был таков.
...Ох, как ветер свистит, как трясет чердачное окно - словно подгоняет:
"Спеши! Спеши-и!..". Что ж, и в самом деле, надо спешить. Мне немного
осталось...
После бегства я долго скрывался в развалинах снесенного дома. От холода
еще спасало рваное бабье пальто с одним рукавом, найденное там же, под
руинами.
Жил, мучаясь двойным страхом: перед мстительным Чертом и перед судом -
за убийство старушки. Милиционеры и черти мерещились повсюду, гонялись за
Мной во сне. Надсадный охотничий звук свистка перерастал в дьявольский
хохот или, что было еще хуже, - в мрачно-торжественный глас гражданки
Полушалок:
- Пыркин, Пыркин! Зачем ты убил меня?!..
Руки от страха разбил временный паралич, а язык лежал во рту, как
свинцовый. Я стал беспомощен. Крысы вольно и весело возились вокруг меня
по ночам и с каждым разом делались все наглее.
Я за себя не боялся - страшно было пальто лишиться. Оно очень нравилось
крысам.
Голод... Именно он погнал меня однажды просить милостыню - это было
единственное, что теперь, после разбойничьей своей жизни, соглашались
делать руки. Вакханалия всегда кончается ничтожным опустошением! Говорят,
Рим пал после многих веков разнузданного пышного величия. Впрочем, какое
нам дело до Рима... Я очутился на паперти Никольского собора, среди нищих,
калек и юродивых. Так сбылось злое пророчество Иоанна Храпова.
И куда, спрашивается, я мог пойти после встречи с Чертом? К Богу,
конечно.
Бог не слишком приветливо встретил меня. Несведущие люди полагают, что
просить милостыню - легче легкого. Нет, Кесарь, милостыня - штука тонкая!
Никольский собор - место людное, популярное, туристов много,
иностранцев. Престижное место. И нищие там не какие попало, а лично
Иоанном Храповым отобранные. У каждого свое определенное место и не дай
Бог занять чужое.
Меня едва не побили в первый раз. Прогнали, выкрикивая, непонятную
фразу: "Ступай на Камчатскую!.." Я потом узнал, что это - улица Камчатская
и на ней церковка захудалая, где нашему брату - попрошайке - не разжиться.
Помог случай: преставился один нищий старик, и Храпов разрешил занять
вакансию - по причине своего пристрастия к немым. Он принял меня за немую
бродяжку, и я получил прекрасное, выгодное место у решетки, напротив
трамвайной остановки.
Иоанн сказал напутственное слово:
- Веди себя благочинно, старая! Будь смиренна, но и горда будь. Здесь
иностранцев пруд пруди. Гляди на них без раболепства. Помни, кто ты есть,
какая земля тебя породила. А согрешишь, так не передо мной - перед Ним.
Помни: Он на Страшный Суд призовет, а я, раб ЕГО и предтеча, - ежели
прогневишь, руки тебе оторву!..
Без обиняков скажу, Кесарь: такого порядка, как на паперти Никольского
собора и вокруг него, я не встречал нигде. Это было - образно выражаясь -
в полном смысле слова _послушное_ ветрило!
И все так умно, так славно было устроено: каждый на своем определенном
месте просил милостыню, а с доходов отчислял несколько монеток в казну
Иоанна, на ремонт храма. Никто не приставал к иностранцам. Приставаний
Храпов не позволял. Это у него называлось "кодекс чести". Дружно,
спокойно, уверенно жили нищие!
Тогда у меня зародилась надежда: что, если колдовство старца скоро
кончится! Что, если по воле колдуна я прошел все муки и унижения, дабы
очиститься, избавиться от страшных чар у святого места!..
Но пропала моя надежда - арестовали Иоанна Храпова за валютные
махинации. Нет слов, Кесарь, нет слов...
Все потому, что не нашлось никого, кто бы вовремя цыкнул на
распоясавшегося нищего:
- Руки оторву!
Над каждым, кто власть имеет, должен быть некто Цыкающий. Над солдатом
- лейтенант, над генералом - маршал, над кесарем - Бог.
Самый-то большой грешник, знаете, кто? - Иисус Христос. Да! Ввел людей
в соблазн, а сам вознесся. На людей темных, неразумных все взвалил. Мол, я
вас люблю, а вы не грешите.
Ну, не так надо было, не так! Рукам уговоры не помогут и проповеди
тоже. Это такой род болезни, когда строгость нужна, суровость, иначе что
же? Поплексический удар, как незабвенный Иоанн выражался.
Ветрило должно быть послушное, но ведь важно еще - _кому_! Надо,
Кесарь, чтобы от послушания не чертям польза была, а тем, кто, облеченный
законною властью, народное благо лелеет!
Красный карандаш, птичка на полях.
...Я болен, я опасен...
...Скамеечку-слоника... жалко!..
Последний приступ болезни случился после ареста Иоанна Храпова, когда
от порядка в нищенской артели один пшик остался. Начался разгул. Ольга,
юродивая, на работу пьяная приползла, непристойные песни орала - это на
паперти! Нищий Федор иностранца костылем по спине протянул. Кто-то с
кем-то подрался, кто-то архиерею язык показал. Разгул!
А где разгул, там Черт.
Я испугался: кто будет следующий - тот, кто соберется мне руки
оторвать? По праву ли, данному законом, свершит он эту казнь? А если не по
праву, не по закону?
Вдруг да и уговорит меня Черт в следующий раз камень бросить, а?
Болезнь моя непредсказуема: под страхом казни могу и бросить. Могу, могу!
...Во сне и наяву слышал я пулеметный, мучительный, страстный шепот:
- Пыркин, нужна лопата, лопата, лопата-та-та-тата-та...
Украл лопату у зазевавшегося дворника. Нашел удобное место. Стал копать
яму - по своему росту. Вчера кончил работу. Успел до первых морозов -
повезло.
Сейчас ухожу. Оставляю навсегда этот чердак. Больше не видать мне
старушечью тень на грязной его стенке.
Меня никто в целом мире не любит...
Я - Пыркин: вор, похититель лампочек, нищий попрошайка.
Я болен, я одинок, я опасен...
О, Кесарь... Кесарь... Кесарь...
Яма.
...З-здесь... б-б-был... Г-го-га!..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг