ничего понять. Я подумал о таинствах мистерий. Потом я подумал о том, что
разделение несовместимых сил предотвращает их столкновение. Всякий порядок -
это попытка защититься от хаоса анархии, и всякий порядок основан на
разделении. Таков мир, и пока он не изменится по своей сути, бессмысленно
пытаться менять его внешние формы.
А я собирался написать какой-то там словарь слэнга - да кому это нужно!
Они никогда не станут разговаривать на моём языке, а у меня пока ещё есть
выбор.
Мне нужно держать подальше от них, вот в чём дело. Только тогда я смогу
сделать что-то, что когда-нибудь они смогут признать великим. Это и есть мой
путь, мой, ни на чей другой не похожий, путь.
Нужно сказать об этом Леди.
Или нет, говорить об этом бесполезно. Нужно это сделать!
Я почувствовал облегчение. Я нашёл решение, и чем больше я теперь думал
об этом, тем больше утверждался в нём.
Ну конечно, это так просто!
Я смотрел в окно на дорогу, и природа радостно встречала меня и обещала
мне чудо. Ведь я вернулся, а она ждала и знала, что я вернусь.
Эта зелень листвы, эти травы и заросли иван-чая, и это небо. И даже эта
пыль просёлков, и эти поля...
Автобус остановился. Все стали выходить - это конечная остановка.
Дальше нужно было идти пешком.
- Очень мило, что заехал навестить,- сказал Мэгги, неторопливо спускаясь
по ступеням лестницы. На нём был красный махровый халат.
- Привет.
Так уж получилось, Мэгги. Извини.
- А я уж думал, не объявить ли розыск.
- Мне иногда кажется, не пустился ли я опять в бега. Все только и делают,
что разыскивают меня.
- Ты так популярен?- сказал он.- Между прочим, это было свинством с твоей
стороны, не оставить мне ключи от гаража.
- Они в столе.
- Там их нет.
- В письменном.
- А я думал, в кухонном.
- В левом верхнем ящике.
- Ты их что, спрятал?
- Просто положил, машинально. А откуда ты знаешь, что там их нет?
- Я перерыл весь дом.
- Значит, не весь. Или не заметил.
- Значит, не весь,- сказал он.
- Ты что, обиделся?
- Нет, ты же вернулся.
- Я не думал, что задержусь так. Извини.
Он подошёл к окну, выходящему на террасу.
"Представь себе",- сказал он.- "Раннее утро, тёмная вода, чёрные ветви
деревьев неподвижно отражаются в ней, зябко. Вдруг раздаются звуки скрипки,
и одновременно с первым прикосновением смычка к струнам на горизонте
вспыхивают лучи восходящего солнца. Оно разгорается всё ярче, музыка звучит
громче, всё оживает, лес, птицы в лесу, вересковые пустоши, и слышно, как
первой скрипке вторит другая. На вершине холма стоит скрипач, он играет на
своей скрипке, и другой, невидимый, музыкант играет ансамбль. И если кто-то
идёт по дороге, которая тянется у подножия холма, он останавливается и,
замерев хотя бы на минуту, слушает. А когда солнце заходит, то первой
смолкает скрипка на вершине холма. Наступают сумерки, но до самой темноты
слышна скрипка невидимого музыканта".
- А дальше?
Он посмотрел на меня.
- Пойдём.
Я кивнул и со вздохом поднялся из качалки.
Он пошёл вперёд.
Мы поднялись по ступеням на мансарду.
- Я тут мастерскую устроил...- кивнул он вокруг.
Я осмотрелся.
- Да, кстати...
- Что?- сказал он.- Иди сюда, чего ты там стоишь.
- Нам придётся убраться отсюда.
Он замер на месте.
- Ах, да,- сказал он.- Я и забыл...
- Да.
- Когда они приезжают?
- Завтра.
- Уже завтра?
- Мы можем ещё переночевать,- сказал я, подходя к нему.
- А зачем?
- Как хочешь,- сказал я.
Тогда собирайся. Поедем.
Он упаковывал свои вещи, ловко и уверенно, так, как будто для него не
было ничего привычнее, чем сниматься с очередной стоянки, кочуя с места на
место. Так индейцы собирали свои вигвамы.
Он знал, что это его, и знал, что на каком месте.
Он собирал акварели, бумаги, застёгивал папки, связывал кисти, он знал,
как это нужно делать.
Я почувствовал тоскливую нежность.
Он повернулся ко мне.
- Донесём вдвоём?
- Прости меня,- прошептал я, а он сказал: "Что?"
И быстро отвернулся.
А потом преувеличенно бодро сказал: "Всё? Можно идти?"
И я подумал: "Они никогда не поймут этого".
И ещё: "Скоро мы будем дома".
Ключи я положил в конверт и опустил в почтовый ящик.
И мы ушли.
Наваждение кончилось.
......................................................................
Он сбросил рюкзак и тяжело опустил его на пол.
Заглянул в окошко магнитофона, включил музыку. Снял куртку, швырнул её в
кресло и вышел из комнаты.
Я стоял, бездумно глядя в окно.
В ванной зашумела вода.
Я взял гитару и опустился с ней на полу. Перебрал струны.
Шум воды смолк.
- Ну вот я и дома,- сказал я самому себе.
Я отложил гитару и, поднявшись с пола, забрался на диван.
Я вытянулся и закрыл глаза.
Нужно будет позвонить ей и всё объяснить. Она поймёт, она обязательно всё
поймёт. Прав всегда тот, кто совершает поступок. Только поступок создаёт
реальность. Нужно стоять на своём, а иначе как она сможет понять, что это
всерьёз. У нас больше нет права на непонимание.
Отныне нет больше такого права.
Мэгги сидел, поставив локти на стол и критически наблюдал за венчиком
газового пламени под сковородкой.
Я почуял запах жареной картошки.
- Лучше было сделать салат,- заметил я, усаживаясь за стол.
Он кивнул.
- Успеется.
Я открыл заварочный чайник.
- Уже заварил?
Он поднялся и, подойдя к плите, выключил газ.
Поставил тарелки, положил две вилки, достал из холодильника кетчуп.
Я наблюдал за ним.
Я подумал: "Позвонить, или лучше зайти?"
- Приступай.
Он придвинул мне тарелку.
Сегодня же, и всё объясню.
Это было год назад, в мае.
Я провёл три недели в палате 14 общего отделения областной
психиатрической больницы.
В первую ночь своего пребывания в этом заведении я устроил истерику, не
имевшую, впрочем, особых последствий - санитары с холодным профессионализмом
привязали меня к кровати, после чего невозмутимая девушка сделала мне укол
аминазина, и я затих.
Вскоре я научился вести себя должным образом.
Однажды я поинтересовался у своего врача, какой мне определили диагноз.
Он улыбнулся и сказал: "Этого я не имею права говорить".
- Уже подготовлено постановление,- сказал я,- по которому это станет не
только вашим правом, но и обязанностью. Почему бы вам не пойти, на полшага
опережая время?
И он сказал: "Депрессия".
А я сказал: "Соседнюю с моей кровать занимает один шизофреник. Он почти
непрерывно вслух описывает своё состояние. Может быть, его второе "я" -
господин Тэст, но я не настолько любознателен, чтобы получать от этого
удовольствие".
- И что же?- сказал он.
- С депрессией лежат в отделении неврозов.
- Если приходят сами,- уточнил он.- А тебя доставили. И в каком
состоянии.
- Я давно уже в другом состоянии.
- Ты хочешь, чтобы тебя перевели в отделение неврозов, так?
- Да,- сказал я.
- У нас этого не делают.
- Значит, нет?
- Нет.
- Хорошо. Я хотел бы услышать это от главного врача.
Он внимательно посмотрел на меня.
- И что ты за человек. Ну зачем тебе это?
Я не ответил.
- Ладно,- сказал он.- Я поговорю с ним об этом. Доволен?
Через два дня, после обхода, меня перевели в отделение неврозов.
Я знал, чего я добивался. Когда ты отгорожен от мира решёткой, мелочи
перестают быть мелочами.
В отделении подобралась неплохая компания.
Я сразу же обратил внимание на одного парня.
У него было совсем детское лицо,- я очень удивился, узнав, что он на год
старше меня,- тонкие изящные пальцы и длинные волосы, свободно спадавшие на
плечи, шелковистые и по-женски мягкие,- может быть, потому все и звали его
женским именем - Мэгги.
Он выглядел таким хрупким, что казалось невозможным даже подумать о том,
чтобы обидеть его как-то.
Он поразительно быстро рисовал. И очень здорово.
Я даже не успел толком разговориться с ним, как он закончил мой портрет.
Я спросил только: "Почему ты здесь, Мэгги?"
Он улыбнулся и сказал: "Так я же псих".
Но я не сдавался.
Я ждал удобного случая.
Помогла гитара. Кто-то из новоприбывших принёс её с собой.
Мэгги попросили сыграть.
Он взял гитару и спел несколько битловских песен.
Я увидел, что играю лучше.
Я взял у него гитару и спел одну песню.
Мэгги спросил: "Чьи слова?"
Я сказал: "Мои".
А он сказал: "Нет?"
Тогда я сыграл ещё.
Всю ночь мы просидели с ним в сортире на кафельном полу, курили,
разговаривали.
И я снова спросил его: "Почему ты здесь?"
- Мама так решила,- сказал он.- Ты видел её?
- Да, она приходила, я видел. Красивая женщина. Ты здорово похож на неё.
Он улыбнулся.
- Вы с ней поссорились?
- Нет,- сказал он, зажав ладони коленями.- Зря ты так о ней думаешь. Ты
её не знаешь. Она... Она меня даже отговаривала, я сам...
Нет, врать он не умел. Но я смолчал.
А ещё через несколько дней один тип, ухмыльнувшись, спросил его: "Это
твоя мать, что ли?"
Я заметил, что Мэгги весь сжался, как будто ожидая удара, и я не понял,
почему. Мне вдруг сделалось необъяснимо страшно за него.
Я схватил этого парня и оттащил его в сторону.
- Пойдём, в коридор выйдем.
Он стал молча и с остервенением вырываться. Я сказал: "Всё равно же
придётся. Пойдём",- и отпустил его.
Мы вышли из палаты.
- Слушай,- сказал я, прижав его к стене.- Если ты хоть раз тронешь его...
Парень слегка перетрусил.
- Я его тронул что ли? Ты чего, псих, что ли? Вальтовый?
- Помалкивай, я сказал.
- А ты что...
Он хотел сказать: "Главный, что ли?"- но не успел.
Я взял его одной рукой за отворот пижамы, а другой чуток придавил.
- Ладно, мне чего, надо что ли! Всё, засох, не дёргайся. Дёрганый.
Между ним и ей была странная связь, мучительная для них обоих, но
неразрывная, и они играли в игру, следуя негласным правилам, чтобы
изображать жизнь там, где её уже давно не было.
В нём жило какое-то безысходное чувство вины.
Наверное, когда-то в их жизни всё было по-другому, и он был другим, а
теперь она никак не могла примириться с тем, что он изменился. И странно,
казалось, что с этим никак не может смириться и он сам.
Говорить с ним об этом не имело никакого смысла - он сразу же замыкался и
уже не слышал меня.
Мне оставалось только безучастно созерцать, как день за днём я теряю его,
как растёт между нами непонимание,- как это было уже не раз в его жизни,
всегда по одному и тому же сценарию,- или сделать что-то, почти неважно, что
именно, но совершить необратимый поступок, после которого нельзя будет уже
делать вид, будто ничего не произошло и не изменилось. После которого всё
изменится.
И я пришёл к ней, а она не знала меня в лицо и приняла меня за обычного
своего клиента, даже не спросив, откуда я узнал её адрес. Она вообще ни о
чём не спрашивала, только назвала сумму и тем самым подсказала мне, что
нужно делать.
И я сделал это.
Любой по-настоящему необратимый поступок можно назвать жестоким. Но
иногда нет иного выбора, кроме как совершить его.
И тогда у тебя нет больше права на непонимание.
И никто уже больше не сможет тебя обмануть.
3
Фредди поёт небесам, стараясь, чтобы ангелам не приходилось напрягать
слух. Воздух, исполненный биения, величественно и страстно качает меня на
волнах звука, и вот-вот вынесет в открытое окно.
Похоже на сердце,- думаю я, едва слыша собственные мысли.
В дверях возникает женщина, над изгибом её изысканного тела всплывает,
как редоновский кошмар, голова Мэгги, беззвучно изображая слова: "Я не хотел
её впускать, но как такую остановишь?"
Она что-то кричит, но император Адриан не слышит её, и ей отвечает
Фредди: "I want to break free..."
Её губы быстро-быстро шевелятся, и голос её как голос дикторши крохотной
радиостанции, пробивающейся сквозь музыкальную программу Би-Би-Си.
"Кто бы это могла быть?"- размышляет Адриан.- "Какая-нибудь местная
радиоточка? Или радиопираты, дрейфующие у корнуольских берегов?"
Фредди: "Oh, I want to break free..."
Голос дикторши: "Хорошо, я подожду".
Женщина пересекает комнату под музыкальный проигрыш и очень красиво
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг