- Вот видишь,- говорю я.- Он думает, что я шучу. А я вовсе не шучу. Он
ведь думает как - хорошо устроился, сидит на травке, ест рыбу, солнышко
светит, бомбы не падают, от речки прохладой веет, и рыба, пожалуйста, и жена
бывшая в двадцати шагах, всегда можно навестить - рыбки копчёной принести
или ещё чего,- а тут ещё подрастающее поколение шастает, на огонёк заходит -
есть с кем пообщаться, уму-разуму поучить. А мы возьмём да и зажарим его на
этой самой коптильне.
- Точно!- поддерживает Юра.- Только на коптильне не жарят, а коптят.
- Ну и прекрасно,- развеселившись, говорю я.- Значит, закоптим.
- Договорились,- кивает он.- Только сначала мне нужно догнать тебя.
- Какие проблемы!- говорю я.- В этом лагере можно разжиться?
- Можно,- говорит он, на секунду задумавшись.- Хотя, честно говоря, у
меня были другие планы.
Доцент встревожено наблюдает за нашей беседой.
- Да?- говорю я.- И какие же?
- Я хочу съездить в город. Там всё и купим.
- Можно и так,- соглашаюсь я.- Ну что, пошли?
- Пошли,- говорит он.
Мы встаём и уходим.
- Эй,- кричит нам доцент.- Если поедете, захватите для меня пакет кефира.
- Ладно,- говорит Юра.
- Обойдётся,- говорю я.- Ему и так неплохо. Так что ты говоришь, сегодня
не бомбили?
- Не бомбили,- говорит он.- А почему ты считаешь, что война только
начинается?
- А ты думаешь, сербы так просто сдадутся?
- А что им ещё остаётся?
- Воевать. Раз уж война началась, то нужно побеждать, чего бы это ни
стоило.
- А ты сам-то готов?
- К чему?
- К тому чтобы умереть.
- Да.
- К тому чтобы умереть за них? Да они же через десять лет о тебе и не
вспомнят!
- Это не имеет значения. Когда человек готов умереть, он умрёт и за
собаку, а когда он не готов к этому, вот тогда-то и начинается поиск высоких
идеалов.
- Осторожно, здесь где-то дерьмо. Не наступи.
- Спасибо. Я чуть было не наступил. А тебе сколько лет, Юра?
- Двадцать один.
- Двадцать один? А мне тридцать, представляешь?
- Не похоже,- обернувшись, говорит он.
- Да мне и самому кажется, что это просто нелепо - мне, и вдруг тридцать!
- Это что, правда?
- А что, это похоже на шутку?
- Если честно, то да.
- В таком случае, спасибо за честность.
- Да не за что,- говорит он.- А вы что, с доцентом поссорились?
- Да ну что ты,- говорю я.- Мы с ним выпивали, причём очень мило.
- Я это заметил.
- Так как же мы могли поссориться?
- А что, одно исключает другое?
- Слушай,- говорю я, остановившись.- Или я, наконец, пьян, или ты и
впрямь воспринимаешь всё ещё серьёзнее, чем я.
- А может быть, и то и другое?
- Может быть,- говорю я.- Или это мой вид настраивает тебя на столь
серьёзный лад?
- Да нет...
- Ладно. Веди меня к своему логову.
- Пошли,- говорит он, и мы идём дальше.
Мы выходим к его палатке.
- Слушай,- говорю я.- Вы что все в одном магазине отовариваетесь?
- А что?
- У тебя палатка точь-в-точь как у доцента.
- Нет,- возражает Юра.- У него красная, а у меня - зелёная.
- Да, это, конечно, большое различие, - соглашаюсь я.
Он пожимает плечами.
- А что, у тебя, правда, нет водки?
- Правда,- говорит он.- А что, прямо сейчас нужно?
- Да нет,- говорю я.- Можно и потерпеть. Просто, видишь ли, у меня,
кажется, реминисценция мировой скорби...
- А,- говорит он.- Ну тогда конечно.
- Да что ты понимаешь!- возмущаюсь я.- Ты знаешь, что такое мировая
скорбь? Может быть, ты даже знаешь, что такое реминисценция?
- Остынь,- говорит он.- Они уже перестали бомбить.
- Это ещё ничего не значит,- возражаю я.
- Ну и ладно,- говорит он.
- Ты первый заговорил о войне, а я всего лишь высказал своё к ней
отношение.
- Да какая разница! Надоели все эти проблемы.
- Можно подумать, ты что-нибудь во всём этом понимаешь.
- Вот теперь я вижу, что тебе не меньше тридцати.
- Слабовато,- говорю я.- Если уж ты хотел убить мня словом, мог бы
придумать фразочку и покруче.
- А я могу,- говорит он.
- А я в этом не сомневаюсь.
- Ну так что, подерёмся, что ли?
- Не знаю,- говорю я.- Может быть, ещё и подерёмся, всё впереди. Я,
кажется, решил остаться на ночлег здесь. Пустишь меня в свою берлогу?
- Конечно,- говорит он.- Без вопросов. А ты разве не собираешься в город?
- Нет,- говорю я.- А с чего ты взял?
- Мне показалось, ты сам сказал.
- Тебе показалось.
- А мне нужно,- говорит он.- Хочешь, поехали вместе?
- А на чём ты?
- На мотороллере.
- У моего деда тоже был мотороллер,- говорю я.- Когда я был маленьким,
мне десять лет было, мы ездили с ним на рыбалку, на речку, которая
называлась Тихий Ашкодар...
- Ух ты. Где это такая?
- В Башкирии. И ловили рыбу. А потом возвращались домой. Я сидел,
прижавшись к его спине. Помню ветер, и горячий металл греет ноги, и этот
запах, который бывает только в Башкирии, в степи, летом и только вечером...
Однажды он особенно разогнался и сказал: "Вот это - сто километров в час". А
я подумал, надо же, а кажется, едем совсем медленно. В какой-то момент
просто перестаёшь чувствовать скорость.
- Да,- говорит он.- Особенно, если дорога хорошая.
- Да. А потом мы пили чай, крепкий, как пьют в Башкирии, сладкий и с
мёдом, а за окнами была ночь, и в комнатах горели люстры... Когда ты
собираешься ехать?
- Да прямо сейчас.
- А что, правда, что это он придумал приезжать сюда?
- Кто, Дмитрий? Да, наверное, правда...
- Слушай, я, кажется, вдруг понял... Ты трахался с его женой?
- С кем?
- Ты слышал.
- Ты имеешь в виду Лену? Но они уже года два как развелись...
- Ты трахался с ней?
- Да с ней почти уже весь лагерь перетрахался.
- А ты?
- Ну, и я тоже...
- Да,- говорю я.- Слишком долго я к ней шёл.
- Ну что, поехали?
- Поехали,- говорю я.- Прямо сейчас?
- Ну да.
- Ладно, поехали.
Он идёт и выводит из кустов мотороллер, выкрашенный в салатовый цвет.
- У моего деда был точно такой же,- говорю я.
Он ставит мотороллер на ножку.
- Сейчас принесу шлем. По дороге нужно будет заправиться.
- Очень кстати. У меня остался кое-какой должок.
Он уходит и возвращается с шлемом. Протягивает его мне.
- Не нужно,- отказываюсь я.
- Надень,- говорит он.
Я надеваю шлем и сажусь за его спиной.
Он заводит мотор.
22
Зачем всё это? Зачем мы живём этой жизнью, делая вид, что так всё и
должно быть - разве что чуть-чуть больше денег было бы неплохо, и чуть
больше успеха у женщин. Чуть больше или чуть меньше, но в рамках принятых
норм. Или второе название нашей жизни - скука, а второе название нашего
разума - дурь? Все боятся. И я боялся, каждый раз заново начинал бояться,
пока ужас жизни не перечёркивал мой страх. Или эта красота залитого солнцем
дня, или пугающе красивый закат бесконечного неба в безбрежной степи... Или
эта женщина, Нина... Жизнь наша ещё не успела начаться, а мы уже боимся её
потерять. "Сберегающий душу свою потеряет её..."
Чего же они все так боятся? Узнать правду? И называют правдой незнание.
И навязывают своё незнание другим... людям, народам... Каждый чего-то не
знает, и если каждый станет навязывать остальным своё незнание, мы вообще
перестанем знать что-либо. Неужели и это всё уже было? Как он сказал, в
Китае всё это уже было тысячу лет назад? И это должно обнадёживать?
Натовские пилоты улыбаются, садясь в кабины своих самолётов, чтобы лететь
убивать детей в Сербии. Гитлеровские солдаты позировали перед фотообъективом
рядом с трупами повешенных и расстрелянных ими людей. И тоже улыбались.
Американские лётчики подпевали весёлой песенке, звучащей по радио, сбрасывая
атомную бомбу на Хиросиму.
И тоже улыбались.
Солнце светит, и всё хорошо. Сколько ещё мерзости может простить нам Бог,
которому мы друг друга учим? Когда-нибудь она переполнит мир.
Гул мотора.
Как гул самолёта, и мы летим мстить за растоптанное право человека жить и
называть этот мир своим домом.
Жить, не спросив на то соизволения заокеанского стада зомбированых
обывателей, почему-то именующего себя народом.
"И поставили люди идола, и стали поклоняться ему..."
И всё повторяется снова... Всё покупается, а то, что нельзя купить,
подлежит уничтожению.
И мы должны смотреть на это и улыбаться? Как это делали гитлеровцы? Как
это делают натовские пилоты? Забыть обо всём? - как немцы забыли, что они
натворили в Освенциме и Майданеке, и снова летят бомбить Приштину и Белград.
Чтобы стереть само упоминание о тех, кто не согласен? Кто хочет остаться
и быть самим собой.
Жить.
Мне ненавистен запах сжигаемых человеческих тел - не дай мне Бог
когда-нибудь его узнать.
Но почему те, кому он ласкает ноздри, умеют купить или одурачить всех
остальных? Оскаленный зверь фашизма, теперь он соблазняет нас голливудской
улыбкой. Сколько личин он сменил, сколько людей превратил в стадо!
Но не всех.
Меня они могут только убить, но купить - никогда!
Значит, они убьют меня. И будут улыбаться как натовские пилоты, как
гитлеровские солдаты на фоне виселиц, как президент Америки...
Гул мотора.
Бесконечный коридор деревьев, и за ними, до горизонта, поля.
- Куда мы едем?
- В город.
- Но город в другой стороне.
- Мы заедем в одно место. Мне нужно сделать одно дело.
Исчерпывающий ответ. Что ж, надо так надо.
Как мне сохранить разум в этом чудовищном мире? Нина, Нина... - шепчу я
это имя как молитву.
Я хочу любить этот мир, но для этого мне нужно убить свою совесть. Когда
я умру, им всем станет проще жить.
А им и так просто. Привилегия дурака - ничего не знать.
Ни о чём не догадываться.
Всё забыть или жить прошлым...
И впереди ещё большие войны...
Я не хочу, не хочу думать об этом. Я хочу напиться, но что же я всё время
трезвею!
Нужно ещё выпить.
Они не хотят быть людьми, и наверное, это их право.
Мы живём в одном мире и дышим одним воздухом, и я должен уважать право
других людей перестать быть людьми, стать животными, стадом.
Что ж, были и большие злодеи и злодеяния, если это может утешить... Если
кого-то это может утешить, я не буду мешать ему не быть человеком.
Меня обдувает тёплый летний ветер, и солнце, что высоко над полями,
светит мне в лицо, и мы едем куда-то,- не знаю, куда,- зачем-то,- не знаю
зачем.
Ведь можно просто не знать...
23
- Наши тоже бомбили,- говорит мне продавщица сельского магазина, где я
пью портвейн, не отходя от прилавка, дожидаясь, когда придёт Юра и заплатит
за меня, потому что у меня нет денег, и эта доверчивая деревенская женщина
поверила мне на слово.
- Да,- соглашаюсь я.- Но вряд ли это может быть утешением. Ненависть к
одному злу не может быть оправданием другому.
- Ой,- говорит он, поправляя причёску.- Заморочили вы мне голову! Когда
он придёт, ваш друг?
- А если он вовсе не придёт?- говорю я.
Она настораживается.
- Это что, вы шутите так?
- А почему вы так испугались?
- Я вам поверила...
- Вы поступили совершенно правильно, но результат даже правильных
действий часто оказывается непредсказуем. Между прочим, мы с вами даже не
познакомились. Меня зовут Дмитрий.
- Меня Люба,- говорит она.- Так ты что, морочил мне голову, что ли?
- Перестань,- говорю я.- Неужели я поверю в то, что такой женщине как ты
можно заморочить голову.
- Вот таким как я как раз и можно,- со вздохом говорит она.
- Да, но фокус с бутылкой портвейна едва ли пройдёт.
- И что?- говорит она.
- Всё очень просто. Мы закрываем твой магазин, берём с собой ещё пару
бутылок и идём к тебе.
- Как у тебя всё просто,- говорит она, покачав головой.
- Так всё было просто с самого начала. Я не сделал мир проще тем, что
выразил скрытые мысли словами.
- По-моему, тебе уже хватит,- осуждающе говорит она.
- Может быть,- не спорю я.- Но всё-таки стоит взять ещё.
- Да? И что же ты хочешь ещё?
- Водку,- говорю я, пожав плечами.- Как ещё мы можем выразить своё
патриотизм?
- Что?
- Или ты предпочитаешь "кампари"?
- Что?- снова говорит она.
- Ты не знаешь, что такое "кампари"?
- Ты что, издеваешься надо мной, что ли?
- Нет,- говорю я.- Просто хочу попросить у тебя прощения заранее на весь
оставшийся вечер.
- Ты что, думаешь, я так просто прощу тебе эту бутылку?
- Я думаю, мы возьмём ещё две и пойдём, наконец, отсюда, потому что мой
друг явно задерживается, и ситуация становится всё более пикантной.
- А кто он, этот твой друг, местный?
- Да кто его знает. Я как-то не спрашивал.
- Ну, как его зовут-то?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг