документ, нахмурился. - Здесь командую я, это моя операция. А что касается
вашего человека, я его в автобус не посылал. - Перейдя таким образом на "вы",
он тут же неожиданно громко, точно на плацу, заорал: - Исполняйте, товарищ
полковник!
Минуту спустя рядом зарокотали моторы двух грузовиков, отрезавших автобусу
все пути к бегству. Ребята Крановского ползали как сонные мухи, возможно,
зарабатывая себе трибунал. Однако судьба-индейка в этот день определённо была
на стороне генерала Храброва, и произошло то, что должно было произойти.
- Вроде очухался, сука!..
Лоскутков по-прежнему стоял на коленях. Вернее, больше висел на вывернутых
руках, примотанных за наручники проволокой к подлокотнику кресла, и бензин
щедрыми ручьями стекал с него на пол. Это было ужасно смешно, просто
невероятно, неописуемо смешно. Гном согнулся от хохота и, не в силах
остановиться, повалился на сиденье, лишь тыкал пальцем в сторону пленника:
- Бензина кругом хоть купайся, а мы-то, придурки, канистры на горбу
волокли!..
Это была истерика в чистом виде. "Что же делать, что же делать..." - руки
Гнома ходили ходуном, губы судорожно подергивались, и взгляд всё время
возвращался к окну - выбраться бы из этого автобуса и бежать, бежать, бежать...
Только куда денешься, если в глазах рябит от милицейских огней, а по ушам бьёт
металлический уверенный голос:
- СДАВАЙТЕСЬ, СОПРОТИВЛЕНИЕ БЕСПОЛЕЗНО... СДАВАЙТЕСЬ, СОПРОТИВЛЕНИЕ
БЕСПОЛЕЗНО...
И всё из-за него, из-за этого хитрожопого ментовского гада.
- Ну, сука, - на Гнома вдруг накатила небывалая злоба, растворившая в
ненависти и страх, и все прочие чувства. Киса что-то поняла и вскочила во весь
рост на сиденье, отчаянно завизжав: "Не-е-е-ет!!!" Лоскутков поднял залитое
кровью лицо и тоже как будто собрался что-то сказать. Но Гном не желал больше
ничего слушать. Хватит!.. Он почти в упор прицелился Саше в живот - чтобы тот
дольше корячился - и с наслаждением выстрелил: - Получай, сука!!!
Перед его глазами завертелись багровые клочья, железный голос зазвучал в
самом мозгу, и он, бессвязно крича, принялся палить в сторону огней - ещё, ещё,
ещё!!! Пока не кончились патроны...
Семён Фаульгабер сразу облюбовал себе выгодную точку позади одного из
грузовиков. Отсюда он взялся бы скрытно подобраться к автобусу, к самой двери.
Если бы события развивались нормальным порядком, он давно бы это проделал, и
"прорехи на человечестве" скорее всего уже сыпались бы наружу - кто-то на
карачках и обгаживаясь на ходу, а кто-то и ногами вперёд... Однако порядок
развития событий нормальным ни в коем случае не был. Никого не интересовало не
то что мнение давным-давно разжалованного старшины Фаульгабера (это он мог бы
ещё перенести - да задавитесь вы, не впервой!), но даже и умнейшего из умных
Серёжи Плещеева.
Вот такое уже совсем никуда не годилось. Кефирыч, маячил перед носом
косившегося на него сержанта из оцепления и вовсю обдумывал варианты
несанкционированного проникновения... когда засевшие в автобусе открыли бешеную
пальбу. С первым же выстрелом Фаульгабер издал жуткий рык, и молоденького
сержанта унесло куда-то в сторону: ринувшийся вперёд великан отшвырнул его,
точно невесомый надувной мяч. Палили из автобуса явно вслепую, целясь в белый
свет, как в копеечку, и Семён даже не пробовал уворачиваться - просто выжимал
из себя всю скорость, на которую был способен. БАХ!!! - очередная вспышка
прорезала ранние сумерки, и пуля с визгом чиркнула по залитому бензином
асфальту у него за спиной. Наверное, при этом она высекла целую тысячу искр. А
может быть, всего только одну. Кефирыч не оглядываясь ощутил, как метнулись по
земле пока ещё невысокие языки пламени... как начал расти ревущий огненный вал.
Ему не было до этого дела - для него существовал только автобус. И запертый
там, внутри, наверняка раненный Лоскутков... Скорость! Скорость!.. Хилая
дверная пневматика ничего не смогла противопоставить его бешеному рывку -
металлическая створка застонала, охнула и распахнулась. Сверху, из салона,
навстречу Семёну, чем-то замахиваясь, устремился первый из... сколько их там,
плевать! Действия нападавшего никакого значения не имели, с таким же успехом он
мог бросаться с кулаками на танк. Фаульгабер убил Гнома ударом в грудину,
вышвырнул сквозь лобовое стекло Фарадея, пытавшегося что-то содеять большим
кухонным ножом, и ринулся дальше. Скорость!!! Близкое пламя врывалось неистовым
светом даже сквозь малейшую щель, и Кефирыч в долю секунды высмотрел своего
командира. Распутывать проволоку или разбираться с наручниками никакого времени
не i было. Фаульгабер и не стал зря его тратить - вцепился в сиденье и попросту
выдрал его с корнем из пола.
Страшным усилием всего тела, таким же, как когда-то, в далёких отсюда
горах, и, как в тот раз, ни земное тяготение, ни сталь болтов ничего поделать с
ним не смогли. Скорость!!!.. Опять же в долю секунды, не обращая внимания на
чьи-то мечущиеся тени, Семён! сгрёб Сашу на руки и одним рыжком вылетел из
автобуса...
В следующий миг на автобус обрушился огненный вал и превратил его в
тысячеградусную адскую топку.
Ещё миг спустя огонь настиг отягощённого ношей Кефирыча, но Кефирыч не
остановился.
Навалилась страшная жара, мигом обернувшаяся когтистыми языками боли, и
они впились всюду, куда смогли дотянуться. Хуже было то, что Саша у него на
руках вспыхнул, как спичка: его не предохраняло толстое, промоченное потом
обмундирование, он был с головы до пяток в бензине и горел, горел... Какой-то
нечеловеческий звук бился в ушах, кто-то, должно быть, кричал: то ли сам Семён,
то ли Саша, то ли те, оставшиеся в автобусе... Фаульгабер мчался в огне, сквозь
огонь, вперёд и вперёд, не зная и не задумываясь, чем всё это закончится...
пока мощные струи пены, извергаемые широкими раструбами, не ударили ему в лицо
и не снесли с ног.
Вот тут Плещеев, Крановский и сбежавшиеся на выручку спецназовцы увидели
кое-что действительно страшное. Семён Фаульгабер медленно поднимался, возникая
из сплошного сугроба шевелящейся пены. Пена придушила огонь, однако несгораемый
"комбез" великана был покрыт сплошной копотью, от него валил пар пополам с
дымом... Но хуже всего было то, ЧТО он держал на руках. Кефирыч прижимал к себе
некий непонятный предмет. Предмет состоял из двух половин, причём нижняя
держалась буквально на ниточке и свободно болталась, раскачиваясь над землёй...
Видавший виды народ начал прирастать к земле, не смея приблизиться, со
стороны "скорой" осторожно выдвигались врачи (инструкция категорически
запрещала им входить в очаг бедствия, потому что гибель бригады означала и
гибель тех, кого они могли бы спасти), а Фаульгабер наконец выпустил свою ношу,
и только тут стало понятно, что болтающаяся нижняя половина была обгорелым
автобусным сиденьем... к которому были всё ещё прикованы лишённые кожи Сашины
руки. Кефирыч застонал от ярости и отчаяния, нагнулся над Лоскутковым и одним
движением порвал к такой-то матери стальные браслеты:
- Саша, ты как?..
Лоскутков зашевелился, сказал "спасибо" и тоже начал вставать.
- Я?.. Нормально,- выговорил он внятно. Увидел своих, увидел ужас и
страдание на их лицах, всё понял и попробовал улыбнуться лопнувшими губами: -
Да нормально всё... Только... в животе что-то...
Он начал валиться, но упасть ему не дали - подхватили в двадцать рук. Хотя
было не особенно ясно, с какой стороны к нему прикасаться.
- Катьке не говорите, - сказал Саша и замолчал.
- Внутреннее кровотечение, похоже, задета почечная артерия... или вена...
хрен разберёт... - Старший врач бригады был опытен, угрюм и выдыхал одни пивные
пары - тяжёлый, видно, день был. Он вскинул зелёные глаза на Кефирыча - тот как
внёс Сашу в "скорую", так и стоял внутри, пригнувшись, чтобы невзначай не
проломить головой потолок, - всё это под осуждающими взглядами врача-интерна и
парамедика, совершенно не желавших видеть в своей вотчине постороннего. Ни
ресниц, ни бровей на лице Фаульгабера не было.
- Руку сюда! - уловив и поняв взгляд старшего доктора, рявкнул парамедик.
Он не первый год работал с бригадным и понимал его команды иногда даже без
слов. - Помогай, раз вломился! Сожми в кулак! Так, как бьёшь! Дави вот сюда, да
как следует... Не сюда, мудак!!! Куда пальцем показываю!..
Кулак великана послушно коснулся левой половины живота Лоскуткова. Рука
ощутила мокрую, пахнущую непонятной химией плоть и - внутри - слабое биение
жизни.
- А... рёбра как же?
- Делай, что говорю!.. - свирепо заорал парамедик.- Ломай к чёртовой
бабушке, умирает он, пони маешь?!!.
Доктор-интерн, всего вторые сутки работавший на РХБ* и привыкший ещё
далеко не ко всему, с чем может столкнуться "штурмовая" бригада, вдруг странно
позеленел, и в глазах появилось отсутствующее выражение. Старший врач сгрёб его
за грудки, выматерился и сунул в руки появившуюся неведомо откуда металлическую
фляжку. Тот отпил, сразу перестал икать и посмотрел отрезвевшими глазами на
старшего:
* Реанимационно-хирургическая бригада.
- Что мне..? А... понял...
Флакон с солевым раствором и препаратами, под нимающими давление,
мгновенно повис на специальной штанге под потолком, толстая, косо срезанная
игла с мягким хрустом вдвинулась в тело...
Парамедик по-прежнему беззвучно матерился под нос, присматривая за
Фаульгабером - тот всей силой, всем весом прижимал готовую окончательно
разорваться артерию. Интерн склонился над чёрным чемоданчиком, стоявшим на
откидном столике, и набирал из прозрачных флаконов сильнодействующие гормоны.
Старший врач ожесточённо бил по кнопкам "Алтая":
- Центр?!. Лена, слышишь? Это Федулин, двенадцатая станция, бригада
двадцать пять - тридцать два! Слышишь, да? У меня огнестрельное брюшной полости
плюс ожоги второй-третьей не меньше пятидесяти процентов... Куда?! Понял,
Будапешт, едем... предупредите реанимацию...
Повернулся в сторону кабины и крикнул водителю:
- Петя! Будапештская, три! И очень быстро!.. Ты меня понял?! ОЧЕНЬ!
Когда "скорая" тронулась, всё вокруг озарилось ослепительным светом - это
огонь добрался до бензовоза, и то, что ещё сохранялось в цистернах,
протуберанцами взвилось в низкие тучи. В ярких сполохах пламени "Мерседес"
генерала Храброва смотрелся весьма специфически, и какой-то расторопный
телевизионщик именно тогда отснял кадры, которым суждено было стать
знаменитыми. А немного позже над канализационными люками начали с грохотом
взлетать тяжёлые крышки, - пламя, проникшее в подземелья, неудержимыми
фонтанами вырывалось наружу. Это было похоже на прощальный салют.
"Скорая", бешено завывая, мчалась прочь от пожара. Семён Фаульгабер стоял
внутри, надёжно расклинившись. Его кулак был глубоко вдвинут в Сашино тело.
- Держи! Держи!.. Если хочешь, чтобы жил, - держи!.. - точно заклинание,
приговаривал врач. Он-то видел, что шансов было очень немного, но полагал, что
попытаться всё-таки стоило.
Машина прыгала на глубоких, как после бомбёжки, ямах в асфальте, газовала
и с визгом тормозила, когда какая-нибудь сволочь медлила уступить ей дорогу.
Фаульгабера ничто не могло сдвинуть с места. Он держал. Держал ускользающую
Сашину жизнь. Он не собирался позволить ей ускользнуть только потому, что у
него, видите ли, устала рука.
За "скорой", не отставая, неслись оба эгидовских внедорожника.
Дорогой дон Педро!..
Разыгрывать колику было не столько трудно, сколько противно. На соседней
койке лежала бабушка восьмидесяти пяти лет, которую, если Катя верно уловила из
разговоров, знали уже во всех питерских больницах, потому что она в каждой из
них побывала. Родственники были готовы для бабушки на многое, даже возили её
несколько раз в легендарный Трускавец, но ей и Трускавец не помог. Почки
неотвратимо разрушались, бабушка лежала на правом боку и почти всё время спала,
а когда просыпалась, начинала слабо постанывать.
- Доченька... - иногда обращалась она к Кате, и та, уже зная, о чём будет
просьба, подставляла ей судно.
В другом углу палаты лежала женщина, работавшая тепличницей. Это было, с
одной стороны, хорошо, так как означало, что какие-то теплицы в пригородных
совхозах ещё функционируют. С другой стороны, мордастая тётка ничем не
напоминала тех мудрых и скромных тружениц, которых раньше так любили киношники,
снимавшие "про народ".
- Пятрушка!.. - кричала она в столовой, если видела у кого-то в руках
зелёный пучок. - А мы с ей работам!..
Кате захотелось придушить тётку в первый же вечер, когда стали
рассказывать анекдоты, и тепличница тоже рвалась принять участие, но не
решалась, потому что "Катенька тут у нас помоложе, при ней не могу". Катя тогда
молча вышла за дверь и до отбоя не возвращалась. Потом ей посчастливилось
услышать один из анекдотов, от которых так бдительно ограждали её девичью
нравственность. Он был не смешным и абсолютно дебильным: две неуклюжие фразы,
служившие предлогом для нескольких матерных слов.
Третья женщина готовилась к операции по удалению камня. Подготовка
состояла в том, что она непрерывно вязала - торопилась закончить. Четвёртая,
Катина ровесница, ничего не могла есть, только пила воду. Она не жаловалась на
боль, просто лежала в постели и пыталась читать книжку, но через каждые
три-четыре часа вставала, плелась к сестричкам и просила "вколоть". Катя
видела, как её мутило от одного духа съестного. Остальная палата считала, что
она проявляет силу воли и не посещает столовую, так как надумала похудеть.
Ходячий контингент гулял по длинному коридору, и каждый придерживал
больной бок ладонью, и Катя с убийственной остротой чувствовала, что занимает
чьё-то место, что из-за неё не может получить помощь человек, которому
действительно необходимо лечение. Сама она если и испытывала лёгкий физический
дискомфорт, то только потому, что тренированные мышцы не получали привычной
нагрузки. Сначала она терялась в догадках, чего ради Плещееву понадобилось её
сюда загонять, да ещё в обстановке строжайшего неразглашения. Когда по радио
сообщили о "невероятно жестоком" убийстве Владимира Игнатьевича Гнедина и
ранении гнединского телохранителя. Катя поняла всё.
Как раз в тот день, обвязав - такая уж мода была в урологическом отделении
- поясницу тёплым платком, она средним шагом наматывала по коридору ежедневные
километры, и её остановил молодой медик:
- Девушка, вы так не простудитесь? С короткими рукавами?..
- Нет, - сказала Катя. - Не простужусь. Она никогда не была особо
привлекательной для мужчин, но доктор в ней, видно, что-то нашёл. Или просто
решил развлечься от скуки.
- О-о...- Он по-врачебному решительно взял её левую руку и провёл пальцем
по предплечью, по длинному ровному шраму, перечёркнутому едва заметными следами
швов. - Господи, что это такое?
Катя пожала плечами. Разговор начал ей надоедать.
- Нож, - сказала она.
- Кошмар, - медик накрыл шрам ладонью. - До чего дожили, с ножом на
девушку нападают!..
Катя снова пожала плечами. И нанесла удар ниже пояса.
- Вообще-то это я нападала,- сказала она.- Я в группе захвата работаю.
Уточнять, что в этой самой группе она была второе лицо, Катя не стала.
Даже простое упоминание о месте её службы было патентованным средством от
нежелательных кавалеров. Вот и доктор сразу как-то поскучнел и заторопился по
неотложным делам. К вечеру, правда, он приободрился и сделал новый заход, но у
Кати уже сидел Лоскутков, и врач, посмотрев на синеглазого красавца командира
один раз, усох окончательно. Прошагал через холл, словно ничего не случилось, и
больше не появлялся.
Кате, впрочем, было не до него. Саша от лица всей "Эгиды" принёс ей
огромный термос с отваром шиповника и половину заставил немедленно выпить,
утверждая, что это очень полезно. А потом, уже по собственной инициативе,
учинил подробный допрос. Он желал знать всё: где и насколько сильно болит
("Только не врать, а то я тебя знаю..." - и было полностью очевидно, что он
мысленно испытывал все те страдания, которых не испытывала она). Вышел ли уже
камешек, что показал рентгеновский снимок ("Ты их тут прогни, чтобы ультразвук
Тебе сделали, а то есть такие, что рентгеном и не берутся. Может, мне с кем
поговорить?.."). Какие делали процедуры, все ли есть лекарства и, главное, не
надо ли чего раздобыть... Катя сидела рядом с ним на больничном диване,
нахохлившись и разглядывая квадратики линолеума, и, наверное, в самом деле
выглядела серьёзно больной.
Потому что обманывать Сашу было нечеловечески тяжело. Ещё тяжелей, чем
даже отца. Потому что на самом деле желание у неё было только одно: обнять его,
крепко-крепко уткнуться лицом ему в грудь и... что дальше, она плохо себе
представляла. Наверное - разреветься. Она готова была разреветься и так, безо
всяких объятий. И в особенности - потому, что знала заранее: не повернётся она
к Лоскуткову и руки ему на плечи не вскинет. Просто не сможет. Она прошла
слишком долгий путь, чтобы жить своей сегодняшней жизнью, и... похоже, на этом
пути разучилась быть слабой, женственной, нежной... похоронила в себе что-то
важное... что-то самое важное...
- Кать, ты в порядке?.. - спросил Саша и с беспокойством заглянул ей в
лицо, и она сообразила, что перестала ему отвечать и просто сидит, отвернувшись
и пришибленно съёжившись. - Кать, тебе плохо? Тебе, может, доктора?..
И вот тут она поднялась и молча ушла от него к себе в палату. Какие у него
были глаза, когда она уходила. Несчастные, недоумевающие, беспомощные...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг