бинтами. Больше всего Сергею Петровичу хотелось расслабиться и отплыть в
блаженное небытие. И очнуться уже потом, когда кончится эта гонка по ночному
шоссе... бесконечные ухабы и тряска, от которой желудок вот-вот поднимется к
горлу...
Левый тоже порывался заплыть и сомкнуться навеки, но Плещеев раз за разом
делал над собой усилие, упрямо расклеивая ресницы. Он всё пытался рассмотреть
своего спутника, насколько это было возможно в слабых отсветах с приборной
доски. Получалось плоховато: он кое-как различал только профиль да кисти рук на
руле. А когда появлялся встречный автомобиль, Сергей Петрович едва успевал
заметить, как вспыхивал серебром короткий ёжик волос. И глаз тут же
захлопывался сам собой, не вынося резкого света.
Его спутник всё больше помалкивал, и Плещеев начал-таки замученно сползать
в подобие полусна. Голос хозяина "Нивы" заставил его встрепенуться:
- Осиновая Роща... ГАИ скоро.
- Тебе там...- пробормотал Плещеев. Договорить окончание фразы -
"светиться, наверное, ни к чему" - оказалось задачей для него непосильной,
однако седой понял с полуслова.
- Прорвёмся,- пообещал он с ухмылкой. Он не стал дожидаться, пока
обитатели типового стеклянного домика засекут плещеевские бинты и пожелают
выяснить, что к чему. Едва выкатившись на спуск, с которого уже виден был
пункт, "Нива" тревожно замигала фарами, а потом посигналила и, подъехав,
притормозила. Водитель выпрыгнул наружу и, не закрыв дверцы, побежал навстречу
полному усатому инспектору, спустившемуся по лесенке:
- Ребята, выручайте! Где в Питере глазная травма ближайшая?..
- На Литейном, двадцать пять. Круглосуточная... А что такое случилось? -
последовал закономерный вопрос.
- Да этот, блин, дурень, мать его...- красочно охарактеризовал Плещеева
седой. И потыкал пальцем в сторону "Нивы": - Дача в Горьковской, всё сами,
только сегодня последний гвоздик забили, одни стены, брус с пенопластом... Жена
ещё и не видела, хотел, чтоб в готовый домик её...
- Что случилось-то? - спокойно напомнил гаишник, привыкший ещё и не к
таким историям, звучащим в ночной час на шоссе. Насколько видел Плещеев, его
собеседник чуть не приплясывал между ним и машиной. Так ведёт себя человек,
разрываясь между необходимостью скорей мчаться дальше и страстным желанием
выговориться, хоть кому-то поведать о внезапно и по-глупому постигшей беде.
- Так этому, гроб его мать, шпингалет в окошке не понравился, поправлять
начал... Уже в городское переоделся, пижон хренов... Я ему - брось, Серый,
завтра день будет, а он - ща, айн момент, мать его... сила есть, ума не надо,
как нажал - и вместе с рамой наружу... А окошко, ёксель-моксель, на втором-
этаже... Бильярд ещё туда пыжился втюхать... Хоть бы бросить додумался, летел
пока, так и на то мозгов не хватило, ёлкин двор, хресь мордой прямо в стекло,
изрезался весь... И руку, по-моему...
Плещеев смотрел сквозь слипшиеся ресницы, по достоинству оценивая
диспозицию. "Нива" стояла с включёнными фарами, развёрнутая к возможным
наблюдателям почти боком. Седой отчаянно жестикулировал, не давая гаишнику
сосредоточиться на номерах.
- Литейный, двадцать пять, говорите? Это, если отсюда, по какой стороне?
- По правой. Сразу после улицы Пестеля. Плещеев обессиленно закрыл глаз.
"Где лучше всего хранить "левый" ствол? - вспомнилось ему. - В служебном сейфе
у знакомого офицера РУОПа..."
- Пестеля, Пестеля...-доносилось снаружи.
- Как съедете с моста, четвёртая направо. Считая набережную. Двадцать
пятый дом сразу за ней и вход прямо с Литейного. Машину, смотрю, только что...
Вы по городу-то уверенно ездите?
- А то! Это машина новая, а права с семьдесят восьмого... Только, хоть
тресни, путаю - Пестеля, Герцена... Гоголя тоже ещё... Спасибо, начальник!
- Счастливого пути. Только, пожалуйста, не кипятитесь, езжайте спокойнее.
Седой клятвенно пообещал не превышать, не нарушать и не пересекать. Звук
прихлопнутой дверцы пробил Плещееву голову электрическим током. "Нива"
подчёркнуто плавно тронулась с места и резво помчалась в сторону Парголова.
- Тебя куда? - спросил седой, когда въехали на Поклонную гору. - Может,
сразу к живодёрам, в больницу? Или домой, супруге на руки сдать? Она у тебя,
помнится, медик... А то хоть прямо в "Эгиду", должен же там у вас ночью кто-то
дежурить...
- Домой...- выдохнул Плещеев.
Человек за рулём обидно фыркнул, однако тут же полез во внутренний карман
и снова выудил телефон. Плещеев больше не открывал глаз и не видел движения, но
было слышно, как аппаратик еле слышно попискивал от нажатия кнопок. Сергей
Петрович соображал уже совсем скверно. "А ведь я номера ему не давал, -
равнодушно зарегистрировало сознание.- И про "Эгиду" не говорил..." И
документов, из которых его спаситель мог бы почерпнуть все эти сведения, в
"девятке" не было...
Люда сняла трубку, и мысль о том, что его сейчас заложат ей с потрохами,
моментально смела все остальные.
- Людмила Борисовна? Доброй ночи, извините, Бога ради, что разбудил... Да
нет, просто мы сейчас с супругом вашим подъедем. Уже рядом, мимо больницы
академической... Только, знаете что, на всякий случай... Вы на звонок сразу не
открывайте, спросите, кто там, Сергей Петрович вам ответит, и вот тогда вы нас
пустите, хорошо? Ну, я так и знал, что с его-то работой вас ничем уже не
удивишь... До встречи, Людмила Борисовна. Будем через минуту.
Плещеевы жили в большом кирпичном доме на, проспекте Тореза, на восьмом
этаже. У них была хорошая трёхкомнатная квартира, имевшая один недостаток:
низковатые потолки. Будь потолки выш можно было бы заказать в мастерской более
высоки стеллажи и поставить на них раза в полтора больше книг. Время от времени
Серёжа приходил к выводу, что книги постепенно выживают их с Людмилой из дому,
и грозился устроить "прореживание". Иногда он даже брался за дело. Тогда
посреди коридора вырастала пыльная куча, возле которой он просиживал на полу
часа полтора, раскладывая книги на стопки: эти - оставить, эти - знакомому
лоточнику, эти - в помойку. Потом заявлял, что не находит в себе сил выбросить
хоть одну, и водворял все книги на место. Положительный эффект от подобных
мероприятий состоял в том, что во втором-третьем ряду обнаруживалась масса
изданий, о которых Серёжа успел давно и прочно забыть.
Ночной звонок, сдёрнувший Людмилу с постели, сразу внушил ей смутное
беспокойство. Видно, недаром она весь вечер не находила себе места, а потом
еле-еле заснула. Почти так же она себя чувствовала и в тот злосчастный день,
после которого Серёжа пять месяцев пролежал в госпитале, беспомощный и почти
слепой, а она... О том, что случилось с ней самой, лучше было вовсе не
вспоминать. Вот уж правда святая, что у докторов в этом плане всё получается не
по-людски. Да так, что тебе велят начисто отказаться от дальнейших попыток...
Неужели с Серёжей опять...
Она еле успела накинуть халатик и кое-как заколоть волосы, когда ночную
тишину квартиры взорвал пронзительный трезвон из прихожей. Почему-то Людмила
всегда пугалась звонков, и в особенности тех, которых ждала. Она со всех ног
бросилась к двери и сразу открыла её, даже не вспомнив о строгих наставлениях
незнакомого голоса по телефону. Серая с белыми лапками кошечка - подарок Семёна
Фаульгабера - выскочила вместе с хозяйкой.
- Серёжа!..- ахнула Людмила.
Её Серёжа мешком обвисал на плече у какого-то чужого мужчины. И большую
половину лица - повторение давнего кошмара - скрывала испятнанная кровью
повязка...
- Люда, ты не думай... я ничего...- бодро выговорил Плещеев, и ноги у него
окончательно подкосились.
- Чем заниматься приходится,- недовольно буркнул его спутник. И внёс
эгидовского шефа через порог, как молодую невесту: - Людмила Борисовна, он
действительно "ничего", так что вы попусту не волнуйтесь. Лучше всыпьте ему как
следует, когда отлежится. Он, понимаете, в Токсово ездил на встречу с важным
свидетелем, а нас предупредить не соблаговолил. Храбрый больно. Вот и схлопотал
по очкам...
Плещеев наконец-то расслабился и вздохнул, ощутив под собой знакомый
диван. И родные пальцы жены, коснувшиеся лица.
- Вы, Людочка, с ним правда построже,- сказал хозяин "Нивы".- Ну, бывайте,
побегу... Да не беспокойтесь, выйду уж как-нибудь...
Спустя несколько секунд в прихожей щёлкнула дверь.
- Люда!..- прохрипел Плещеев.- Как он выглядел? Ты его рассмотрела?
- Тебе очень больно? - сдерживая слезы, спросила жена. В такие минуты она
всегда переставала быть врачом и вела себя просто как женщина, любящая и
напуганная. - Ты хоть что-нибудь видишь?
- Вижу, Спичинка, вижу,- сказал Плещеев.- Просто... Очки вот... Ты его
разглядела?
Описание, сделанное растерянной Людой ("такой худой, невысокий... волосы
ёжиком, седые... лицо... да как тебе сказать... Бог его знает... глаза вроде
светлые..."), мало что добавило к его собственным ощущениям.
- Люда,- сказал он, ловя здоровой рукой и крепко, как мог, сжимая руку
жены. - Запомни, ты никого не видела. Поняла? Ни-ко-го... Позвонили, ты
открыла, я один за дверью стоял... На стеночку опирался... Кто бы тебя ни
спрашивал, хоть Дубинин с Мариной... Он успел уйти, и ты его не видела. Поняла?
Догадка, мелькнувшая, как озарение, на время вернула ему и остатки сил, и
способность говорить внятно.
- П-поняла...-- ничего не понимая, кивнула Людмила. Она только
чувствовала, что для Серёжи это почему-то было очень важно. Иных причин ей не
требовалось.
Спокойной ночи, дядя Кемаль...
Дядя Кемаль был тёмен лицом, как ненастная туча. И больше всего напоминал
монголо-татарского завоевателя с картины "Баскаки". Даром что тот восседал на
горячем белоногом коне, а дядя Кемаль - на старом потёртом ковре вьетнамского
производства. А вместо русских девушек, брошенных на колени с локтями,
стянутыми за спиной, перед ним сидел, развалясь, этот тип в неизменном
спортивном костюмчике. И нагло улыбался, заложив за уши длинные, вечно
засаленные пряди.
- Скунс поразмыслил, дядя Кемаль. Хорошо-о-о поразмыслил. Он не будет
"делать" Плещеева. Так что можете распорядиться этим заказом, как пожелаете.
Кемаль Губаевич величественно кивнул, с отвращением заглатывая ароматный
цейлонский. Проклятый Скунсов посредник издевался над ним и нисколько этого не
скрывал. "Как пожелаете"!.. Иэ-э-э-эй, до чего некрасиво вышло с Плещеевым...
Кто же предполагать мог, что этот сукин кот даже к бабе с охранником...
Один на кладбище и двое в больнице... Жанночка со спинно-мозговой, а Гафур
- язык выговорить не поворачивается... "Клиент", правда, тоже в больнице, но
теперь до него поди доберись... Разведчик было пошёл, сунулся на этаж и - еле
отоврался, ошибся, мол, коридором... Половина "Эгиды" круглые сутки пасётся,
кто в палате, кто при дверях... Собаку - тьфу! - под окном стеречь посадили...
И вперемежку с эгидовцами - во имя Аллаха, милостивого и милосердного, -
тихвинские. Тоже охраняют, не выгонишь. Не их, дескать, рук дело. Вор ворует,
сыщик ловит - обоюдное уважение. Журба самолично явился. Спрашивал, не надо ли
телевизор либо компьютер Плещееву возле кровати, только скажи. Тот бы и рад, ан
глаза в задницу провалились, так они в холле "ящик" поставили, братва вместе с
эгидовцами "Клуб путешественников" смотрит... То есть жди у моря погоды. Когда
ещё теперь удобный случай представится... "Как пожелаете"!..
Вслух, разумеется, Кемаль Губаевич произнёс нечто совершенно иное.
- Скунс даже не знает, каких хороших людей он хочет обидеть,- проговорил
он, стараясь, чтобы тон балансировал между отеческой воркотнёй и вполне
серьёзной угрозой. - Они могли бы сказать: а ну его совсем, не будем больше
обращаться к нему. Мы просили выручить нас, а Скунс не помог. Но эти
великодушные люди сказали: мы всё ещё верим старому дяде Кемалю. И человеку,
про которого он говорил нам так много хорошего. Мы знаем, сказали они, конь и о
четырёх ногах, и то спотыкается... Мы дадим Скунсу шанс доказать, что с ним в
самом деле можно работать. Вот, возьми, посмотри. Это очень дорогой и сложный
заказ. Для настоящего мастера.
Ночной гость взял у дяди Кемаля глянцевую бумажную папку и с любопытством
открыл. С цветного снимка, сделанного в каком-то саду, спокойно смотрело
красивое, хотя и несколько суровое мужское лицо. Твёрдый рот, седые виски и -
если знать - глаза первоклассного снайпера, лишь один раз в своей карьере
стрелявшего неудачно.
Санька Веригин. Бешеный Огурец. Антон Андреевич Меньшов. Предприниматель,
коммерсант, меценат.
Лицо на мишени...
Кроме фотографии и чисто технических данных, глянцевая папка содержала ещё
и подробный отчёт о деяниях, характеризующих моральный облик "клиента". Дядя
Кемаль надкусил ароматную булочку и комфортно откинулся на вышитые подушки.
Нынешние материалы были, кажется, лучшими, что ему подбирали за последнее
время. Присутствовала даже абсолютно подлинная статейка из пожелтевшей
"Вечёрки". В статейке рассказывалось, как, обустраивая себе семикомнатные
хоромы, нувориш Меньшов шантажом и обманом выселил из дома на Кронверкском
несколько многодетных семей. Замечательная фотография сопровождала статью.
Кукла, выпавшая из опрокинутой игрушечной коляски, горько плачущая девочка,
равнодушно удаляющийся "Мерседес". Журналистке Ольге Бронзовки ной пришлось
потом напечатать официальное опровержение, но поди-ка его теперь отыщи.
Свободная пресса: слухи и домыслы - аршинными буквами на полполосы, а через два
номера извинения - крохотным пятнышком в незаметном углу, ещё поди-ка заметь...
Зато прилагаются челобитные к тогдашнему районному начальству, написанные с
чудовищными ошибками, но притом каллиграфическим почерком, который почему-то
нередко встречается у людей малограмотных. Этих людей при желании можно найти и
спросить. Они подтвердят. А вот журналистка - в Израиле. И не Бронзовкина, а
Шнеерсон. Ищи ветра в поле.
Дядя Кемаль хорошо помнил, как внимательно и подробно изучал
"велосипедист" досье на Плещеева. Битый час над ним просидел, потом ещё
уединился с компьютером. А эту папку почему-то сразу закрыл и положил на ковёр
рядом с собой. Кемаль Губаевич успел ощутить мгновенную радость: неужели как
Петрухина - без раздумий?.. Ночной гость поднял глаза, и он понял, что радость
была преждевременной.
- Что такое, дорогой? - спросил он на всякий случай. - Что-то не нравится?
- Дядя Кемаль,- глухо и безо всякого выражения проговорил посетитель. -
Пускай запомнят все, кому хочется жить: контракта на Меньшова не будет. Этот
человек принадлежит Скунсу. Это его человек. Ты понял, дядя Кемаль?
Кемаль Губаевич понял в основном то, что нажил себе здоровенный геморрой,
с которым неизвестно как теперь быть.
- Йэ-э-э-эй...- протянул он укоризненно, стараясь выкроить себе время на
размышление. - Как нехорошо получается... А может. Скунс всё же подумает? Сумму
ты видел, но если двадцать сверху, а, дорогой?
И, ещё не договорив, осознал: зря. Зря он это сказал.
- Дядя Кемаль, ты плохо меня слушал, - всё тем же бесцветным голосом
повторил "велосипедист". - Я не знаю и знать не хочу, какую дорожку он Шлыгину
с Базылевым перешёл. Я тебе просто говорю: контракта на Меньшова не будет. И ты
это лучше запомни...
Вот тут Кемаля Губаевича охватил гнев, достойный смуглолицего завоевателя
с картины художника Иванова. Сменявшие друг друга "курки" не первый год кушали
у него из рук. Они редко задавали вопросы - их задача была эти самые вопросы
решать, причём быстро и эффективно. Они говорили "есть!" и были всем довольны,
пока он, дядя Кемаль, не приходил к выводу, что какой-нибудь Миша или Гриша
зарвался, либо знать стал многовато, либо ещё как-то по-другому себя исчерпал -
и тогда очередному Славику или Владику вручалась Миши-Гришина фотография... Всё
понятно и просто, а главное, не на что обижаться: условия-то известны были
заранее, только каждый почему-то воображал, будто лично для него сделают
исключение... А этот?! С какой стати все перед ним должны на задних лапках
скакать? И, главное, толку с него...
- А не много берёт на себя Скунс? - спросил дядя Кемаль, угрожающе
наклоняя вперёд голову в тюбетейке. На язык просилось множество доходчивых
русских слов, но что-то удерживало.- Да кто он такой. Скунс? Решил - все его
бояться будут, да?
Гость промолчал.
- Вот что, дорогой, - сказал дядя Кемаль. - Лучше ты завтра утречком мне
позвонишь и скажешь: всё хорошо. Ясно тебе?!
Гость вздохнул и улыбнулся ему. Как дурачку, с которым бесполезно вести
разумные речи. А потом встал, натянул свои кроссовки, как всегда оставленные у
края ковра, и не прощаясь пошёл к выходу из квартиры.
- Куда?! - сорвался дядя Кемаль.- Я с тобой разговариваю!..
Дверь хлопнула.
- Ах ты сука..! - сказал Кемаль Губаевич, но его красноречие пропало
впустую. Наконец он поднялся на плохо гнувшиеся, затёкшие ноги (шайтан взял бы
этот ковёр на полу, то ли дело итальянская мебель!..) и, тяжело переваливаясь,
поспешил к телефону. У него всегда имелась наготове пара-тройка отличных ребят,
которых ему больше нравилось называть нукерами.
В интересах дела дядя Кемаль мог многое вынести, но если ещё и дело
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг