для других. Вот и подле меня истончилась грань между мирами, клубился невидимый
водоворот - не подходи близко, затянет!
Сто лет назад меня, пожалуй, вовсе высадили бы с корабля в лодку. Да. А
теперь вот и Славомир сам проходил в клеть и до вечера сидел у двери, веселил
запертую разговором... Не тот страх стал в людях. К худу или к добру?
Станет рожать Велета и тоже прольёт кровь. Мы сведём её в баню, где нет
чтимого очага. Раньше, если верить старухам, в лес уходили, никто и не
помогал...
Я вздохнула. Велета мне говорила: жена Вольгаста была в тягости, когда
напали датчане. Теперь его тоже называли вождём, и в дружинной избе над озером
Весь стыло его одинокое сиротское ложе...
Я вдруг вспомнила о древнем Вожде, про которого рассказывал Хаген. Того,
что совершил этот Вождь, с избытком хватило для славы, не зря вспоминали о нём
почти девять столетий. А вот для жизни?.. Он не успел обнять женщину и не
оставил детей. Успел только умереть за своих людей, умереть жестоко и страшно,
когда его прибивали гвоздями к белому победному древу... Был он счастлив хоть
день, пока ходил по земле? С кем его разлучили?..
Тонкая щель под дверью, дававшая немного тусклого света, медленно меркла:
близилась ночь. Никто не искал поссорить Велету и моего побратима. Сами не
сохранили, не сберегли... Холодный сквозняк, пробравшийся с моря, коснулся моих
ног, я вздрогнула, запахивая одеяло. И кто-то другой, безжалостный и
беспощадный, вдруг вопросил: а ну как я сама однажды поссорюсь с Тем, кого я
всегда жду? Если обидит меня? Тоже лишку разойдётся на весёлом пиру? Или я чем
провинюсь? Да просто - под горячую руку? Как стану потом смотреть в глаза ему -
и вспоминать их враждебными, слепыми и мутными от неприязни ко мне?..
Не быть тому никогда, вскричала во мне душа. Никогда!.. Тот, кого я всегда
жду, он был... что каменная скала, при которой надёжно расти клонящемуся
вьюнку. Твёрдый камень, тёплый от солнца. И не бывает такого, чтобы скала
отворачивалась, стряхивая чьи-то слабые корни. Если рушится, значит, рушится
мир. Весь мир маленького вьюнка...
Ну а что, если всё-таки, не отставал тот другой, разумный и трезвый,
привыкший холодно наблюдать со стороны и тогда, когда мне блазнилось - падает
небо. А что, если всё-таки?..
Тогда я виновато припомнила страшный заметённый двор, который я никак не
могла пересечь во сне... Нет. Это был неправильный сон. Такие сны подсылает
злая Морана, и они по-гадючьи жалят в самое сердце. Всё было не так. Я никуда
не уходила, чтобы потом бежать, надсаживаясь, назад. Я обняла ладонями его
лицо, и он не оттолкнул моих рук, потому что иначе - потому что иначе он не был
бы Тем, кого я всегда жду. И ещё потому, что в зрачках у него опять отражалась
метельная ночь и Злая Берёза с окровавленным, обледенелым стволом... И я крепко
прижала к своей груди его голову и не отпускала, пока не растаяло страшное
наваждение и вокруг снова было только ликующее весеннее солнце...
А кто-то другой плакал, зная: это сбылось лишь во сне. Наяву он был один.
Без меня. Он так и остался навеки в зимней ночи, и мне никогда не поспеть к
нему, не обнять, не спасти...
Смейтесь, если смешно!.. Мне вдруг помстилось - кто-то стоял по ту сторону
двери, совсем рядом, ждущий меня, живой... Я вскочила, сбрасывая одеяло,
босиком, бесшумно перебежала по полу... Нет, конечно, там никого не было, но
странное чувство не покидало, и тогда я распласталась по дверным доскам,
раскинула руки, всем существом устремляясь к тому, кого не было там, снаружи, а
может, совсем не было на земле, я слышала его дыхание и ощущала тепло, близкое
тепло любимого тела...
И слезы, катившиеся, катившиеся по щекам...
Срок моего заточения минул как раз в день, когда Вольгасту пришла пора
уезжать. Мстивой Ломаный отпустил с ним новогородцев, кончавших прибыльный
торг. Новогородцы добыли здесь всё, что думали взять у корелов. И до устья
Мутной отсюда было в два раза ближе, чем от того острова, где мы повстречались.
Воевода шутил с ними, звал ещё приезжать. Гости кланялись и обещали. Не то
впрямь полюбилось, не то боялись ему возразить. Только Оладья смотрел в спину
варягу, и глаза были как два ножа. Не могу лучше сказать и не ведаю, почему
кривые ножи.
Оладья носил воинский пояс. Он высоко сидел в гриднице у князя Вадима.
Была у него славная мужская стать и тёмные кудри, уже отороченные серебром -
влюбчивым девкам на заглядение. Оладья посматривал на меня. Сперва с простым
любопытством, ведь не во всякой дружине девки хоробрствуют. Потом, улыбаясь,
начал пощипывать густые усы. Он думал, я не следила, как он смотрел в спину
вождю. И он тоже не походил на Того, кого я всегда жду. Добрые Боги, ваявшие
его лицо, многовато оставили для подбородка и скул и чуть-чуть поскупились,
делая лоб. Всегда кажется, что человек с подобным лицом мужествен, но не
слишком умён.
К моему удивлению, Нежата почти всё время ходил вместе с Оладьей. Потом
мне объяснили: в Новом Граде чуть не половина насельников были прежние
ладожане, изошедшие вместе с князем Вадимом. Оладья когда-то знал отца Нежаты,
славного кметя, был ему другом. Теперь вот звал сына в гости. Сперва Нежата
косился на воеводу, когда же купцы засобирались - ударил челом. Вправду, что
ли, надумал с ними поехать. Варягу, по-моему, не по душе пришлась эта затея, но
перечить парню не стал, передёрнул плечами:
- Езжай...
И скрылись пёстрые паруса, и скоро мы бросили толковать о них вечерами.
Только Велета знай рассказывала мне про Вольгаста. Что значит брат!
Лёгкие раны срастаются быстрей и надёжней, если их не разнеживают в
повязках, если трудят хоть понемногу, как только перестаёт точиться руда. Мне
ещё больно было сгибать левую руку, когда я придумала навестить лесное озеро и
корягу-страшилище, поплавать без посторонних глаз в чистой чёрной воде.
Я медленно шла через лес, тем же самым лазом-тропинкой, которым весной
возвращалась после памятного поединка. В тот день лес распевал радостно и
многошумно, омытый тёплой грозой. Теперь в небесах висела серая мгла, и было
тихо. Я шла и думала о Том, кого я всегда жду. Последнее время я стала реже
думать о нём. Или так мне казалось. Должно быть, я огрубела, вконец обмозолила
не только руки - самую душу. Куда подевались нежные крылья, нёсшие меня, как в
басни, встречь ему через жемчужное море? Жёсткими стали их перья и с хищным
свистом резали воздух. Скоро, глядишь, ороговею, зарасту чешуёй, совсем змеищей
стану...
Я не была здесь, у озера, со времени Посвящения. Страшная коряга всё так
же протягивала сожжённые пятерни, но незабудки вокруг отцвели, готовились
уронить семена. Отцвела и маленькая черёмуха, стоявшая через прогалину, как раз
напротив коряги. Я сложила одёжки на шёлковую мураву и вдруг подумала: а не к
ней ли, к черёмухе, так тянулось моё корявое чудище, тянулось и не могло
перебраться через полянку, прижаться насквозь обугленными костями к тоненькому
стволу в тёплой серой коре?.. И всего-то девять шагов, не больше, их
разделяло...
Камыши обступали озеро шуршащей стеной, стрекозы так и носились.
Когда-нибудь озеро совсем зарастёт, покроется зыбучим ковром. Задохнутся донные
студенцы, заведутся слепые чёрные рыбы, а нынешний добрый Водяной Дед озлится
во мраке или сбежит, уступит бывшее озеро косматому Болотному Чуду. И вместо
глаза лесного, доверчиво устремлённого в небо, станет на этом месте глаз
мёртвый - страшная чаруса...
Я плавала между камышовыми островками, где стояли средь гибких стеблей
пятнистые щуки, подстерегающие добычу. В таких озерках бывает крупная рыба.
Как-нибудь наловлю раков и приду сюда с удочкой. Отыщу под берегом глубокую
яму, раздразню вкусной приманкой черно-зелёного сома толщиной с потопленное
бревно. Поспорю с ним, кто кого. Велета не привередничала, но рыбу любила
страсть, а прежде всего копчёную, истекшую жиром в горячем ольховом дыму...
Я никуда не спешила, и рука, сперва болезненная и чужая, помалу размялась.
Надо будет мужественнее держаться, когда меня ранят опять. Не так уж мне было
больно, если подумать. Мы с Яруном однажды после метели нашли в лесу молодого
весина, которому прижало ноги рухнувшим деревом, замёрзли ноги и затвердели,
как две сосульки. Он уже не дышал почти, Молчан унюхал под снегом. Мы
испугались тогда, но всё же хватило рассудка не отогревать у костра - положили
на срезанные еловые лапы, бегом примчали домой. Мудрая мать Яруна от бабок
знала, что делать. Закутала промёрзшие ноги толстыми одеялами, оставила
отходить теплом вернувшейся крови...
Вот кто тяжких мук натерпелся, куда мне. Зато не остался хромым, лишь кожа
с пальцев сбежала. А осенью мы гуляли на свадьбе: пошла за охотника пригожая
девка...
Наплававшись вдосталь, я повернула к знакомой прогалине в камышах. Но
когда я раздвинула кувшинки и подняла голову, нащупывая ногой дно, я увидела,
что подле моей одежды сидел на травке Некрас.
Сидел и смотрел на меня, улыбаясь, и мне не слишком понравилось, как он
улыбался. Вот протянул руку, приподнял вышитый край лежавшей рубахи. Начал
рассматривать...
Любопытные маленькие колюшки тыкались в мою голую кожу, сразу взявшуюся
пупырышками. Некоторое время я молча смотрела на Некраса, стоя по шею в воде. У
него были русые волосы, и проглянувшее солнце горело в них цветом старого
золота. Красивый малый и привык знать свою красоту. Сильный зверь, нечаянно
побывавший в ловушке. И ни благодарности, ни благородства в тёмной душе. Только
желание добычи: понравилось - схватил, поволок... Как Змей Волос невесту
Перуна. И наплевать, что скажут о нём, он ведь не наш.
Мне стало холодно в тёплой воде, я уже прикидывала, полезет ли он за мною
сюда. Наверное, всё-таки нет. Своей волею он нескоро в воду полезет... А одёжу
унесёт, тогда как?
Я даже раскрыла рот молвить - нелепие творишь, уходи! Не молвила. А то сам
не зрит, что нелепие. Такой не усовестится, проси не проси. Только смекнёт, что
я испугалась.
Некрас смотрел на меня, склонив голову набок, и скалился, забавляясь.
Ждал, верно, я буду краснеть и стыдиться, посулю выкуп за собственную одежду,
захочу прикрыть себя водяными листами... Как бы не так. Не видать ему моего
срама, не хвастаться.
Я нашарила ногами дно и молча вышла на берег. После воды тело обычно
кажется отяжелевшим, но на сей раз я не заметила. Надумай Некрас взять меня за
колено, я дралась бы свирепо, рука там, не рука. И насмерть, не как визжащая
девка. Я ладонями обтёрла с себя капли. Подняла рубаху и продела голову в
ворот.
- Кто подарил тебе воинский пояс? - спросил Некрас, улыбаясь. Я не
ответила, и он продолжал: - Чья ты? Кто обнимает тебя, укладываясь на ложе?
Я опять не ответила. Натянула штаны, застегнула на животе пояс. Меча при
мне не было, но в ножнах висел боевой нож. Пускай теперь тронет меня. Я пошла,
не оглядываясь, назад по тропе. Некрас поднялся и пошёл следом.
- Я думал сперва, ты Нежаты. Лагодник он, Нежата.
Велик ли труд посадить крапивное семя? Я впервые подумала, а точно ли
укачивало Нежату, может, вправду бездельничал, ленился грести. Нет, это Некрас
хотел разозлить меня, пороча товарища, хотел, чтобы я взялась-таки отвечать.
Лентяя воевода одёрнул бы. Между прочим, поглядела бы я на Некраса, будь здесь
воевода.
А он продолжал, усмехаясь:
- Славомир, должно быть?
Я молчала, не ускоряя шагов, хотя побежать так и тянуло. Нет, бежать от
него что от пса злого, тотчас укусит. Как обрадовалась бы я теперь Славомиру.
Ох и оттрепал бы Некраса, любо подумать...
- А может, я пригожусь? Ты со мной возилась тогда, неужто не полюбился?
...Как же я, дура-девка, едва не сочла его за Того, кого я всегда жду. Как
гадала, захочет ли улыбнуться!.. Лесную тропу затуманило перед глазами. Я шла,
не оглядываясь.
Я ничего не сказала ему даже тогда, когда кончился лес и стала видна
крепость. Нет уж! Я просто не буду знать его. Как воевода. Уж воевода-то не
боялся. Ни Оладью, глядящего в спину, ни Морского Хозяина, сердитого за отнятое
приношение... ни даже своих запретов, а хуже этих запретов я выдумать ничего не
могла.
- Пойти, что ли, с вами в поход? - сказал вдруг Некрас.- Умён у вас
воевода. Славно с таким!
Тем же вечером я увидела его подле Голубы, заглянувшей к нам в Нета-дун.
Красавица Третьяковна фыркнула, когда он к ней подошёл,- кто, мол, ещё таков?
Чуть позже они стояли рядком, Некрас что-то ей говорил и улыбался, Голуба же
отворачивалась, но больше для виду и, как мне показалось, всё краем глаза
высматривала - видит ли вождь. Решила, наверное, подразнить: не полюбил, может,
хоть приревнует...
Скоро Голуба и девки наново вздумали затеять танок. Прежде, дома, я часто
ходила покрасоваться, бывало - вела. Наш род уважали, да и сама я, дочь
старшая, славилась не последней... Ныне - куда податься кметю с косой? К девкам
пойти, ревновать вышитые порты? Погонят, станут щипать. Не драться же. А меж
своими, дружинными, встать - опять сраму не оберёшься, когда начнут шутки
шутить, избирать ласковых любушек... Совсем нейти? Скучно. Да и Велета будет
вздыхать, решит - всё из-за неё.
Я устроилась подле мужей, но не совсем с ними, чуть в стороне. И видеть не
видела, если косились. Я решила, что нипочём не позволю испортить себе
праздника, не замечу смешков и подначек, ведь если не оборачиваться, всегда
отстают, не раньше, так позже.
Нарядные славницы ходили туда-сюда в редколесье, друг за другом змеей под
медленную протяжную песню, важные, чинные, лишь щёки жарко горели. Не поднимали
опущенных глаз и в стороны не моргали, а слова в таношной песне были чуть-чуть
иные, не те, что знали у нас. Старые люди присматривали, согласно кивая, и
среди них старейшина с воеводой. Вела же танок, конечно, Голуба, и её голос
было слыхать среди всех остальных. Пёстрая змея послушно вилась следом за нею
хитрым узором, кругами и петлями меж дерев, и хоть бы раз свернула
проти-восолонь. Я понимала толк и могла оценить искусство Голубы. А плелось это
кружево не лагоды ради, не на веселие парням-зубоскалам, покамест державшимся
скромно поодаль. Не для них красные девки ходили долгую песню - на погляд троим
могучим Сварожичам: Солнцу-Даждьбогу, Огню и самому Перуну, хозяину свирепой
грозы. Когда-то в старину, очень давно, когда мать нынешних Богов была моложе,
на земле тоже верховодили женщины, почти так, как теперь в весских домах. Вот
отчего память рода чаще хранят всё же старухи, вот отчего, если просят мира и
урожая, женская пляска куда получше мужской. Людской праздник начнётся чуть
погодя. Станут плясать уже все вместе, девки и парни. Выберут, кто кому мил, об
руку разойдутся по лесу... Молодая любовь Богам от века по нраву.
Чужие ребята съезжались на кожаных лодках, пешком приходили за три дня
пути. Случалось, спорили с нашими и друг с дружкой, даже сшибались, не умея
смирить молодой ярости, так легко пенящей кровь. Правду сказать, нечасто
сшибались. Нынче, однако, досталось уже разнимать Некраса с юным корелом,
приехавшим на длинноногом лосе. Кто из них начал, я сама не видала. Блуд потом
говорил, что вроде корел, сказавший - сперва обсохни как следует, потом на
девок будешь глядеть... Наши воины метали друг другу худшие речи, сравнивая
мужей Любой, даже я, сумел бы отделаться шуткой, уберегая гневную силу для
более достойного дела. Те, кого я звала побратимами, ведали, что впереди жизнь,
не один сегодняшний день. А вот Некрас ответил мгновенным и жестоким ударом,
сбил парня с ног. Это уже я сама видела и поняла: он не врал, называя себя
воином. Он умел драться. Ахнули девки - иные от страху, иные и от восторга!
Кмети немедленно разлучили задир, принялись вполголоса вразумлять. Белоголовый
корел рвался из рук и рычал, как пёс на цепи, захлёбываясь болью и неотомщённой
обидой. Некрас лишь смотрел на соперника волчьими шальными глазами и
приглашающе улыбался, пропуская мимо ушей, что ему говорили. Тем дело и
кончилось.
Вождь Мстивой сидел у толстой сосны, по-галатски поджав скрещённые ноги.
Голуба всё поворачивала послушный танок туда-сюда, стараясь пройти поближе к
нему. В конце концов это заметили уже все, кроме самого воеводы, а у Голубы
слезы начали вскипать на глазах. Злое дело любовь!
Когда распалась девичья пляска, к едва не плакавшей Третьяковне
вразвалочку, уверенно подошёл Некрас. Наклонился с улыбкой, что-то сказал.
Голуба вскинула глаза с горестным недоумением. Потом оглянулась ещё раз - и
решилась, позволила взять себя за руку. Некрас умело помчал её под свист дудок
и пение пузатых гудков, и уже вместе они столько раз прошли мимо вождя, и
Голуба смеялась так звонко и весело, что я смекнула: всё это тоже
предназначалось ему. Скоро ли наконец смилуется и прикрикнет, велит смирно
сидеть рядом с собой, пообещает уши надрать за Некраса или за кого там ещё?.. И
если бы какая не в меру смелая девка вдруг подошла к воеводе, я мыслю, Голуба
тотчас бы вцепилась в русые кудри, ринула не хуже, чем Некрас корела...
Вот снова остановились поблизости, и Некрас неожиданно обратился к варягу:
- Взял бы ты, что ли, меня в поход, воевода. Скучно тут, на берегу.
Упыхавшаяся Голуба не доставала ему до плеча - клонила голову красавцу
парню на грудь. И только глаза её выдавали, да и в тех горя было едва
вполовину. Утешил Некрас. Я вспомнила чёрное озеро и покривилась.
- Тебя? - сказал воевода медленно. - Ты не мой человек...
Весёлый Некрас и не подумал смутиться:
- Я служил вождям, которые мне нравились... а ты мне по нраву, Мстивой
Ломаный.
Вождь спокойно ответил:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг