два раза шире и в три раза сильней. Только она не стала бы дёргать гребень, как
это делала я. Да и космы упрямые под нею сами легли бы волосок к волоску,
шелковиночка к шелковиночке. В утро замужества косу срезают чуть-чуть пониже
затылка, особенно если девчонка сбежала с ладой из дому, - нести отцу-матери в
доказательство, в освящение нового родства. Ой, как же захолодит мой затылок
острое лезвие в любимой руке... А может, коса моя приглянется Тому, кого я
всегда жду, он оставит её и будет сам плести-расплетать, пускать пальцы в русую
гущину... всё равно её некуда нести срезанную, стянутую у корешка...
Было мне печально и сладко. Я в самом деле крепко задумалась и не
заметила, как поднялся Блуд и шагнул вдоль лавки ко мне.
- Пойдём! - сказал он намеренно громко.- Давно что-то я красивых девок не
целовал!
Я рассказывала, как мы с ним схлестнулись. Он не простил меня, язвил то и
дело, но в доме, при людях, при очажном огне не ждут пакости и от врага, Я
вскинула голову, потому что он собрался взять меня за плечо. Я помню, как
трепыхнулись во мне изумление и обида. Нет, не страх. Бояться его, ещё не
хватало. Просто Блуд застал меня над добрыми мыслями, когда душа размягчается и
опускает щит наземь и злые слова, от которых бы отмахнуться, втыкаются, что
ножи в бок без кольчуги.
Посмей он тронуть меня, я бы не пощадила. Но заступа явилась нежданная,
непрошенная: Славомир подошёл сзади и взял Блуда за шиворот и за штаны. Он был
силён! Поднял взрослого парня, словно щенка, напрудившего лужу на мытом полу...
и под начавшийся хохот швырнул из избы вон. Блуд руками взмахнуть не успел.
Дверь за ним бухнула. Во влазне упало что-то, покатилось со стуком...
Надобно молвить, хохот мужчин очень мне не понравился. Не из-за Блуда -
жалеть его я и не думала, хотя, конечно, что-то свербило. Я просто решила: а ну
Славомир сейчас встанет передо мною и повторит те же слова?.. Так ли ринул бы
молодца, досадившего иной девке, не мне?.. И нет на него укорота, кроме вождя,
а вождь ему брат.
Вот когда я, дурища, как следует поняла, что вовек не стану здесь равной,
никого не заставлю забыть о естестве. Всё это давно должно было случиться. И
будет теперь повторяться, пока я в конце концов с кем-нибудь не пойду. А чего
ещё ждать? В этом воинском доме не будет с меня даже самого малого проку, одна
алчба и раздор. Может быть, потому воевода и не хотел меня принимать. И
правильно делал. Вот родилась бы я дочерью Хагена или Плотицы... да и то,
Плотица не вождь...
Славомир шагнул мимо меня, едва посмотрев. Он усмехался, однако, по-моему,
больше затем, чтоб спрятать досаду. Может, и в самом деле не стоило так уж
казнить речистого Блуда. Однако вылитого не поднимешь. Да варяг и не собирался.
Я провела гребнем ещё раз или два, но руку что-то держало, волосы
путались. Лавка была жёсткой, очаг немилосердно дымил. Я дождалась, чтобы
глядело поменьше народу, смотала косищу, тихонько встала и вышла.
Во влазне старая Арва недоуменно обнюхивала на полу пятно размазанной
крови... Я подумала, как это новогородца метнуло лицом по твёрдым доскам, и
внутри что-то поёжилось. Уязвимая девка, я никак не могла бросить обычай
примеривать чужие шишки к себе. Арва подошла к внешней двери, оглянулась и
нерешительно вильнула хвостом. Я собиралась поболтать немного с Велетой,
досушить косу и лечь. Но было очень похоже, что в горнице мне будет так же
тошно, как и внизу. Я убрала ногу со всхода. Нашла на гвозде просторный
войлочный плащ, подарок наставника. Бросила на плечи, взяла псицу за ошейник и
выглянула наружу, в сырые оттепельные сумерки.
Через двор к дому брёл один из двоих сторожей. Длиннополая шуба, подмокшая
снизу, хлюпала по скользкому снегу. Я спросила его, не видел ли Блуда.
Оказалось, Блуд только что ушёл за ворота босой и на нетвёрдых ногах. Отрок шёл
об этом сказать, так что, наверное, всё устроилось бы без меня, но судьба
судила иначе, и я до сих пор за это ей благодарна.
Арва по-галатски значило Быстрая. Может, когда-то она в самом деле бегала
быстро, но ныне в кривых старческих лапах совсем не было прыти. Следы вели к
берегу. Я представила чёрную прорубь и медленно лопавшиеся пузыри и закричала
на Арву, понукая бежать хотя немножко быстрей. Блуд выбрал для спуска крутую
обледенелую тропку. Стоило нам шагнуть, и тупые когти не удержали, сука
взвизгнула и поехала вниз, потянув с собою меня.
Новогородец сидел под обрывом, привалясь к холодному боку земли и
безвольно вытянув ноги... Позже я так и не спросила его, к проруби он шёл или
нет. Да он бы и не сказал.
- Блуд! - позвала я, почему-то робея. Арва поднялась первая и побежала к
нему, я за ней. Я нагнулась. У Блуда дрожали крепко закушенные губы, а из-под
век по щекам пролегли две мокрые дорожки. Я помнила, как он прибежал к нам в
Нета-дун. Он не забоялся Плотицы и даже Мстивоя. Когда плачет такой отчаянный
забияка, тут не придумаешь, что и сказать.
- Не сиди, застудишься!
Он сжал кулаки и отвернулся. Он чуть не застонал, когда Арва облизала ему
лицо, а я накинула плащ.
- Пошли-ка домой, - сказала я дружелюбно. - Ну его, Славомира, не видел
ты, как он Яруна учил. Что уж из-за него теперь!..
Блуд открыл вдруг глаза - в глазах была звериная мука.
- Умру, - еле выговорил он сквозь зубы. - Гляди вот...
Рванул костлявой рукой, до груди вскинул рубаху. Поймал мою пятерню,
положил себе на живот, придавил... и сырой холод пополз по мне, добираясь до
сердца! Там, в живой глубине, под тонкой плёночкой плоти, под нежной молодой
кожей сидело что-то... чужое. Сидело, раскинув мерзкие щупальца, тугое,
распухшее... и сосало Блуда, точно паук несчастную муху. Он уже смертельно
больным пришёл сюда в Нета-дун. И пытался выбить клин клином, но не совладал.
- Червь во мне, - сказал Блуд задыхаясь. - Нутро выгрыз, кровью хожу...
Поем что, извергну... хотел лета дождаться...
Мой побратим ещё мог иногда поплакаться мне, но чтобы Блуд!.. Значит,
совсем источила лютая хворь, если рухнула даже гордость, способная долго
держать вместе душу и тело. Блуд надеялся погибнуть в бою, от руки честных
врагов - и за такого вождя, чтоб не жалко было и жизни... а привела доля заживо
сгнить от червя, выевшего нутро. Захочешь выдумать хуже, не сразу получится.
Теперь я понимаю - он всё-таки не пожаловался бы мужчине. Не зря у
последнего края зовут давно умершую мать. Я принялась уговаривать Блуда
подняться, манила назад, в тепло, в дружинную избу. Я даже поцеловала его раз
или два. Белёна когда-то хвасталась мне, нецелованной, плела разные небылицы о
сладкой истоме и замирании сердца. Наверное, это были совсем другие поцелуи.
Потом я пригрозила Блуду - не встанет, возьму на руки и отнесу. И отнесла бы,
такую кожу да кости. Вот Славомира больного я б точно с места не сдвинула. Что
помогло, уж и не знаю. Блуд наконец поднялся и закрыл глаза, как в полусне, я
обхватила его, шаткого, поперёк тела, повела по тропке наверх.
Дома при виде нас, бредущих в обнимку, конечно, опять первым долгом стали
смеяться.
- Колышки в подол взялась собирать! - узнала я полный сдавленной ярости
голос Славомира. Он так и прорычал эти слова, хотя и негромко. - Серебра ей не
надобно!
Блуд не поднял головы, ему было уже безразлично. Тогда ребята что-то
заметили, в десять рук выхватили его у меня. Мне некогда было смотреть,
смутился ли Славомир. Мы живо слупили с новогородца одежду и уложили его на
лавку, и Хаген зрячими пальцами ощупал бледное тело. Блуд лишь изредка
вздрагивал.
Мой наставник спросил его, пробовал ли он гнать злого червя. Блуд довольно
долго молчал, потом равнодушно и нехотя рассказал, как трижды травил себя мало
не насмерть.
- Стало быть, не червь, - заключил старец уверенно. Он велел напоить Блуда
горячей водой и потеплее закутать.
Блуд всё вытерпел молча и разлепил губы только однажды:
- Зря возитесь.
Тут пришёл воевода, и мне велели сказывать снова. Варяг слушал молча,
поглядывая на брата.
- Ты и ты, - кивнул он на нас с побратимом. - Чтобы он был ночью
присмотрен и днём не скучал. А ты, отец, поставь мне его на ноги. Этот воин мне
нужен.
Безразличие на миг покинуло Блуда, он посмотрел на вождя, хотел говорить,
но передумал и отвернулся к стене.
Несколько дней Хаген совсем не велел давать ему пищи, только поить. Блуд с
трудом глотал горькие травяные отвары. Ему было плохо, он совершенно ослаб и
мучился дурнотой. Мы с Яруном не оставляли его одного, сидели по очереди.
- Мне, что ли, лечь заболеть?.. - однажды сказал мне Славомир. И постучал
себя по широкой твёрдой груди: - Ну хоть плачь, не липнет ко мне.
- Лучше ты не хворай, - сказала я искренне. Он отошёл обрадованный, словно
я что ему пообещала.
Будь моя воля, я бы, наверное, всё же попробовала впихнуть Блуду жидкой
овсянки или целебного козьего молока, но Хаген настрого запретил. Голод, сказал
мой наставник, должен был доконать либо Блуда, либо болезнь. Вмешиваться
нельзя.
К седьмому дню мне стало казаться, что серая мышь неспроста выскочила из
горшка и свалила на пол Блудову ложку... Я только и говорила себе, что мышь
убежала, глядишь, всё ещё обойдётся. Бедного парня совсем не было видно под
одеялом, с боку на бок повёртывался с трудом. Было чего испугаться: он даже не
огрызнулся, когда жалостливая Велета подсела погладить его по голове. Велета
хотела помочь нам с побратимом, но работа была грязная и тяжёлая, и мы ей не
дали. Сестре воеводы за отроком выносить!..
На девятый день к вечеру Блуд открыл глаза и стал озираться. Я
пригляделась: глаза как будто чуть прояснились. Или мне так показалось. Он
провёл языком по губам. Я склонилась:
- Пить хочешь? А может, поешь?
Хаген велел мне сразу сказать, если Блуд запросит поесть. Новогородец
долго шарил глазами по прокопчённым стропилам, потом перевёл взгляд на меня и
попросил, стесняясь:
- Кисельку бы....
Свернулся клубочком, устроил под щёку ладонь и крепко заснул. Я со всех
ног кинулась искать старого сакса.
- А чего доброго, теперь вправду поднимется, - сказал Хаген, и тут я
поняла, что мой наставник всё это время переживал и сомневался ничуть не меньше
нас с побратимом. - Ныне беги, дитятко, к Третьяку, хозяйка его большая до
киселя мастерица.
Я тоже неплохо умела делать кисель. А уж такой, какой требовался для Блуда
- несладкий и жидкий, чтоб лился из чашки, - мигом сболтала бы моя любая
сестрёнка. Но Хаген, наверное, знал, что говорил, не спорить же с ним.
Я шла задами деревни, крепко держа горячий горшок. Старшая жена Третьяка в
самом деле сварила добрый кисель, у меня бы такого не получилось. Дважды
просить её не пришлось, сразу сняла с полки коробок сушёной черники, достала
муку. Она и мне плеснула в миску потешиться, и я почти пожалела, что обидела её
труд тогда на беседе. С этого киселя у меня, у здоровой, и то сразу прибыло
сил. Ещё, помню, я думала, что Голуба пошла в мать красотой, а больше ничем.
Голуба, сидевшая в доме, ни разу не глянула на меня прямо, всё искоса. Даже не
вытерпела дождаться, пока сварится кисель и я уйду: накинула свиту, дверь
хлопнула. Мать улыбнулась ей вслед:
- Баловница... к подруженькам побежала. У Голубы, наверное, было много
подруг. У меня - только Велета. Я не стала завидовать. Обжигаясь, я быстренько
опорожнила миску, поклонилась славной хозяйке и заспешила назад. Одного жаль -
скользко, не пустишься во всю прыть.
...А всё же самых верных, ближних подруг у Голубы оказалось лишь три. Или,
может, не успела больше созвать. Я была плохим ещё воином: несла горячий кисель
и не смотрела по сторонам. Я даже соступила с тропы - пропустить четырёх девок,
встреченных за огородами, не глядя, кто таковы, вдруг толкнут ещё,
расплескаю... но они остановились против меня, и Голуба, подбоченясь, вышла
вперёд:
- Далёко ли путь, красавица, держишь? Я, глупая, уже открыла рот
объяснять, но глянула ей в лицо и промолчала. Когда собираются бить, всё же
редко бьют просто так, без всякого слова. Сначала поговорят, сами себя
раззадорят и тебе, непонятливому, втолкуют, за что колотушки.
- А недалёко - наших суженых перевабли-вать...- пропела другая. Оставшиеся
подхватили:
- В очередь каждого, змеища, обвивает...
- К воеводе мосты мостит, обломиться не трусит...
Побеги я, наверное, они бы меня не догнали. И правда, разумней всего было
дать от них дёру... но уж этому меня никто не учил. Ни дома, ни здесь. Я
утвердила горшок в талом снегу у плетня, огорчилась - остынет, - и подобралась
для боя. Похоже, вид у меня был угрюмый, - девки задумались. Меня не получится
взять сзади за локти и разукрасить лицо синими синяками, как часто делают,
когда дерутся из-за парней. Голуба первая завизжала, кинулась царапать мне
щёки: сказанное о воеводе прижгло её, как крапивой. Я спровадила Голубу в
мокрый сугроб, пожалев для дурёхи даже затрещины, - и зря, надо было пугнуть
сразу да хорошенько, не ждать, пока насядут все вчетвером... Честно признаться,
мне хватило с ними заботы. Мои ненавистницы были всё-таки девки, а не ребята, и
у них не было дедов, способных сломать спину медведю. Я довольно долго с ними
возилась, боясь покалечить. Но вот кто-то занёс ногу плеснуть наземь кисель, а
Голуба сдёрнула с себя опояску и вытянула меня почём попадя узелком с хитро
ввязанным каменным прясленем, так что искры полетели из глаз... И тут уж я
озлилась по-настоящему, до оскала зубов!.. Поймала пояс Голубы, занесённый
снова. Свалила обеих подружек, задрала подолы и принялась нещадно пороть. Сзади
меня в четыре руки рвали за волосы. Оттащить, пожалуй, не оттащили бы, но чего
ждать - не вздумали бы косу отрезать. Черней бесчестья не выдумаешь, не знаю, с
чем и сравнить. Разве мужатую опростоволосить прилюдно. Я обернулась, и точно:
ножик блестел. Я прыгнула рысью. И уж не пощадила белого личика, с маху утёрла
браным платочком - ледяной бугристой дорожкой... Четвёртая кинулась наутёк,
оставив подруг.
Я не ведаю, что могло бы у нас получиться... Но тут какая-то неодолимая
сила притиснула мои локти к бокам. Я дёрнулась яростно и безуспешно. Потом
вывернула шею. Это Славомир пришёл разузнать, куда я запропастилась. Он
разметал нашу свалку, как могучий корабль озёрную тину. Я успела подумать: а
ведь нипочём не отбилась бы, вздумай он меня силой... Он разжал руки - я скорей
подхватила горшок, прижала к груди,- и кивнул на девок, мазавших по щекам сопли
и грязь:
- Чего с ними не поделила?
Он ещё спрашивал. Он их от меня спасать собирался, не наоборот. Я не
вспомнила, что передо мной стоял брат воеводы, нам, отрокам, господин и гроза.
Я крикнула:
- А ничего! Тебя-то они, мигни только, до крепости на руках донесут! Если
дорогою насмерть не зацелуют!..
Славомир был младшим из братьев, но и ему достало моих невнятных речей -
понял всё. Он прищурился, усмешка стала недоброй. Голуба что-то сообразила,
метнулась поднять свой поясок, который я бросила. Славомир поспел прежде неё.
Намотал на кулак пёструю шерстяную плетёнку, кивнул мне:
- Пошли.
Голуба тихонько завыла и поползла за ним на коленях. Славомир её
оттолкнул. Я посмотрела, как она путалась в длинном подоле, и тотчас
представила: вот строгий отец её спросит, где поясок, кто развязал. Срам, не
отмоешься. Пустить распоясанную, это не хуже, чем если бы мне срезали косу. А
за что? Ну, умишка нету понять, что пришла я сюда не ради чужих женихов и уж
меньше всего хотела её, Голубу, сгонять с чьих-то колен... Ой мне! Со стороны
ведь всё так и казалось. Ещё я подумала: хорошо отдарю её мать за добрую ласку,
за вкусный кисель... Я взмолилась:
- Оставил бы, Славомир...
Он выдернул руку и от души меня изругал, срывая досаду, но мне уже что-то
подсказывало - уступит. Ещё пошумит и уступит, мужчины, они таковы. Ему, кметю,
гневаться на неразумную девку, на девку ревнивую?..
Даже Мстивоя, случалось, уламывали терпеливые, а Славомир был моложе и
несравнимо добрей. И вышло по моему хотению. Он запустил в Голубу кушачком,
едва не попав ей прясленем по лбу. Она сцапала брошенное на лету, и все слезы
тотчас просохли. Послушать бы, что станут врать дома, особенно та, с
расквашенным носом... Ладно, как-нибудь вывернутся. Небось не впервой.
Нет, я действительно не боялась всех четырёх. Не подоспей Славомир,
управилась бы одна. Но... подоспел ведь, и шёл по правую руку, и я теперь
знала, какими глазами глядели на мир другие девчонки, когда свирепые парни вели
их до дому после честных бесед. Из-за такой спины можно язык показать хоть
целой деревне. Я этого делать, конечно, не собиралась, но всё-таки...
Когда в сумеречном небе стала видна чёрная крепость, Славомир вдруг
остановился:
- Дурень я, и ты не умней! Надо было хоть кисточку с пояса срезать, чтоб
вперёд не проказила. Благородства мне недостало.
- В кисточке той пряслень тяжёленький впутан... Я сразу пожалела о
произнесённом - он снова взъярился:
- Пряслень? Она что, и тебя им?..
С него будет вернуться и доказнить. Я поспешно соврала: заметила, мол,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг