Рослый, костлявый парень вниз лицом лежит на полу. Его руки и ноги
накрепко зажаты в колодки. Каменные колодки, до блеска отполированные телами
бесчисленных и безымянных рабов.
Женщина. Юная, прекрасная женщина, раскрасневшаяся и веселая. Она
отбрасывает за спину волосы, липнущие к шее и увлажненному лбу. Она
оглядывается на надсмотрщика по прозвищу Волк, и тот одобрительно кивает ей,
широко улыбаясь. Несколько волосков пристала к ее щеке, попав в рот. Она
убирает их пальцем, и на щеке остается красная полоса. В другой руке у нее
кнут. Тяжелый, не по девичьим силенкам, длинный плетеный ремень. Опытные
надсмотрщики такими кнутами делают чудеса и хвастаются ими друг перед
дружкой. Ей хвастаться пока еще нечем, но она научится. Она будет очень
стараться.
И то ли от Волка, то ли не от Волка у нее потом родится младенец,
отправленный прямиком в рудничный отвал...
Он будет выкинут, как - много позже - вот этот сверток тряпья, который
сделал свое дело и стал, больше не нужен.
Волкодав понял, что вот-вот настигнет беглянку, за несколько мгновений
перед тем, когда это действительно произошло. Неосязаемый след, растворенный
в тумане, пролег между гостиными домами в самом низу улицы Оборванной
Веревки, выводя на широкую прибрежную площадь. Днем здесь всегда кипела
хлопотливая жизнь: возле северного причала рыбаки продавали хозяйкам улов,
только что вытащенный из моря, возле южного, где было глубоко даже в отлив,
грузились и разгружались торговые корабли, и оборотистые купцы ставили лотки
и палатки прямо на набережной, и всему Кондару было известно, что те же
самые товары здесь стоили куда дешевле, чем на Середке...
Ночью прибрежную площадь окутывала почти могильная тишина. Нарлаки
вообще полагали нечистыми любые дела, совершавшиеся по ночам, ибо после
захода солнца праведных огнепоклонников ждал к себе священный очаг, и
почему-то это уложение в первую очередь касалось купцов. Вероятно, дело было
в том, что кочевые пращуры изначально взирали на пришлых торговцев без
большого доверия, весьма сомневаясь в их принадлежности к роду людскому. Как
бы то ни было, площадь возле причалов с наступлением ночи становилась в
глазах кондарцев скверным местом, похуже иного кладбища. Рассказывали даже,
будто ночами вдоль пристаней плавал необыкновенный тюлень, приставленный
блюсти благочестие в людях. Если этот тюлень замечал человека, в неурочное
время вышедшего на площадь, он принимался так горько плакать о людской
неправде, что человек проникался его скорбью и, не выдерживая, бросался с
пристани в воду. Вот почему в кондарской гавани по утрам время от времени
вылавливали мертвецов, и если у кого-то из них торчал под ребрами нож, так
это никого не касалось. Рассказывали также, будто волшебный тюлень давал
пощаду лишь молодым девушкам, спешащим к возлюбленному.
Кондарских поверий Волкодав наслушался от здешнего жителя еще в
Самоцветных горах. И в другое время, наверное, счел бы за благо с ними
посчитаться... но не теперь. Хотя его собственное племя тоже считало
неправедным делом преследование врага и тем более отнятие жизни,
происходившее в ночной темноте. Волкодав на своей шкуре познал, какова
бывала расплата. Он вытерпел бы все то же самое еще раз, но своего
тогдашнего поступка не изменил.
Очередной прыжок вынес его из-за угла обширного, как крепость, лабаза,
и Волкодав увидел перед собой площадь. Темнота летней ночи мало что значила
для его глаз, мешал только туман, но Серый Пес и его едва замечал. След
наконец стал вещественным: его уши слышали тяжелое дыхание впереди, его нос
обонял пот и страх беглянки, догадавшейся, что ее обнаружили и настигают.
Еще бы ей не догадаться. Стремительное клацанье по камню твердых когтей и
боевой клич Мыша трудно было неверно истолковать. Волкодав услышал, как она
обернулась на бегу, окончательно сбив дыхание. В стороне северного причала
мелькнул и сразу пропал крохотный огонек. Он сулил спасение, и женщина,
цепляясь за жизнь, повернула в ту сторону. Волкодав пошел наперерез,
неотвратимо и молча, как ходят веннские псы, настигая лютых волчиц.
- Ты мог бы убить женщину. Волкодав? - спросила кнесинка Елень.
Он ответил не задумываясь, совершенно спокойна
- Мог бы, госпожа.
Туман, наползавший с моря, растекался по городским улицам, превращаясь
в сплошное белое молоко, но здесь, у самого берега, он перетекал плотными
волнами, еще не успевшими перемешаться. Порою в нем возникали разрывы, и
Волкодав, неожиданно вырвавшись на чистое место, увидел под звездным небом
ту, которую так беспощадно преследовал. Она вновь оглянулась, капюшон
свалился у нее с головы, залитое потом лицо исказил страх, но этот же пот
смыл с кожи искусно наклеенное безобразие нищенки, и Волкодав рассмотрел:
женщина была столь же прекрасна, как и семь лет назад, когда он последний
раз видел ее. Только тогда в ней еще оставалось что-то от неповинной
девчонки, выхваченной из дому и отданной для утех надсмотрщикам четвертого
рудника. Теперь ее красота дышала совершенством матерой хищницы, ни разу
доселе не ведавшей неудач.
И вот эта хищница узрела светящийся взгляд и длинные клыки неотвратимо
приближавшейся смерти и запоздало спрашивала себя, что же произошло?.. Какой
тайный страх, давным-давно задавленный и позабытый, вырвался из-под спуда и
властно сковывал тело, отрезая дорогу к спасению?..
Уже пластаясь в последних прыжках, Волкодав услыхал откуда-то сбоку
девичий голос, полный изумления и испуга. Девичьему голосу встревоженно
ответил мужской. Эти голоса, показавшиеся знакомыми, не имели никакого
значения. Ничто не имело значения. В том числе и исход его сшибки с
волчицей, уже выдернувшей откуда-то узкий острый зуб-клинок. Он знал только:
больше она никому не причинит зла. А там...
Женщина пятилась, не сводя с него зачарованных глаз и медленно, слишком
медленно наматывая на левую руку широкополый продранный плащ. В правой,
выставленной вперед, острием вверх глядел кинжал, готовый распороть брюхо
летящему зверю. Волкодав прыгнул без раздумий и колебаний, зная, что длинный
клинок не причинит ему никакого вреда. Его мышцы еще не довершили броска,
когда, обогнав его, прямо в лицо женщине со злым криком метнулся крылатый
черный зверек. И посланница Вездесущей дрогнула - рука с кинжалом
непроизвольно ушла вверх. Кажется, она закричала.
Дальше все произошло одновременно. Волкодав увидел совсем близко ее
невероятно распахнутые глаза, полные даже не страха - это был взгляд
существа, внешне живого, но уже осознавшего себя по ту сторону смертной
черты. Так оступившийся в пропасть какие-то мгновения еще вроде
соприкасается одной ногой со скальным карнизом, но равновесия не вернуть, не
уцепиться за камни, и плоть, ощутившая власть земной тяги, прежде разума
понимает: падение неизбежно. Боковым зрением Волкодав заметил некое движение
справа, оттуда, где только что слышались знакомые голоса. В него, рассекая
тягучие волокна тумана, летел метательный нож. Волкодав мог уклониться, но
это значило бы испортить прыжок, и он не стал уворачиваться. Удар в бок
показался тупым и не особенно сильным. Женщину смело с ног - хрупкий кустик,
угодивший под стронутый обвалом валун. Улетел и лязгнул о темную мостовую
бесполезный кинжал. Волкодав услышал, как хрустнули позвонки.
Ночь была тихая. У северного причала перестал мигать огонек, зато
послышался плеск весел. Там, видно, распознали достаточно, чтобы сообразить:
дальнейшее ожидание бессмысленно. А может, даже опасно.
К Волкодаву уже приближались сквозь туман две торопливые тени. Когда
они подошли вплотную и превратились в Дикерону и Поющий Цветок, венн стоял
на коленях рядом с распластанным телом. И развязывал на волосах ремешки,
чтобы переплести косы, как подобает убийце.
- Где собака? - чутко прислушиваясь, спросил мономатанец.
Волкодав поднял голову и молча посмотрел на чернокожего и его спутницу.
Он не был уверен, что сумеет членораздельно ответить.
- Мы слышали крики, - пояснила танцовщица. - Нам показалось, что
бешеная собака напала на женщину!..
Она держала в руке маленький фонарь вроде тех, какими пользуются
мореходы: масляный светильничек, накрытый дутым стеклом с металлическими
нитями внутри. У фонаря был вид предмета, которым пользуются почти
ежедневно. Похоже, эти двое часто гуляли в ночных потемках, избегая людской
суеты и надоевшего любопытства.
- Не показалось, а так оно и было, - проворчал Дикерона. - Где мой нож?
Я не мог промахнуться.
- Конечно, не мог, - покорно согласилась Поющий Цветок. - Ты никогда не
промахиваешься. Наверное, собака убежала и унесла нож в теле. Сейчас я
поищу, мы найдем ее по крови...
Волкодав невольно покосился на свой бок, немного нывший, словно от
хорошего тычка в ребра. Порванная рубашка висела клоком, но клок этот был
промочен одним лишь потом.
- Не могла она никуда убежать! - упрямо проговорил Дикерона. - Я бил
наверняка! Собака даже не взвизгнула! И я услышал бы, если бы она убегала!..
- И вдруг спохватился: - А что женщина?
- Ты не успел спасти ее, - вздохнула Поющий Цветок. - У нее шея
сломана.
Волкодаву понадобилось немалое усилие, чтобы преодолеть неожиданно
навалившуюся усталость. Хотелось одного: свернуться калачиком и спать,
спать... Поднявшись, он отошел на несколько шагов в сторону и подобрал
метательный нож. Нож лежал как раз в тени, отброшенной пламенем
светильничка, и потому не блестел. Венн нагнулся за ним и понял, что во
время погони смотрел на мир вовсе не с высоты своего обычного роста. Он
подал нож слепому:
- На... Держи.
Внятная речь действительно далась ему не без некоторого труда.
- Ты?.. - удивился Дикерона. - Откуда ты тут появился?..
Волкодав задумался, как объяснить, но чернокожий не стал дожидаться
ответа. Его больше занимало другое. Взяв нож, он потрогал лезвие, потом
понюхал его и даже попробовал языком. Не удовлетворившись, мономатанец сунул
нож своей спутнице:
- Я окончательно выжил из ума, или на нем вправду нет крови?..
Поющий Цветок зачем-то посмотрела на Волкодава и, явно страдая,
ответила правду:
- Мне очень жаль, Дикерона... нож чистый... Дикерона угрожающе
повернулся к венну:
- Ты что, вытер его?
- Ты не промахнулся, - тяжело проговорил Волкодав. - Это был я. Ты
попал. Мне в бок.
- Но я слышал собаку!..
Волкодав вспомнил полные ужаса глаза Кей-Сонмора и его молодцов.
Отпираться было бессмысленно, и он сказал:
- Я иногда... бываю собакой...
К его немалому облегчению, Дикерона воспринял эти слова совсем не так,
как какой-нибудь житель Нарлака, давно позабывший о вере пращуров и своем
родовом имени. Мономатанец не стал ни шарахаться, ни убегать, ни творить
отвращающие знамения. Он лишь кивнул и с уважением заметил:
- Теперь понятно, почему мое оружие не причинило тебе вреда. Ты,
наверное, знаменитый вождь или колдун. У меня дома считают, что Предок дарит
Свое обличье только величайшим в роду!
- Я не величайший, - проворчал Волкодав. - Просто последний.
Удивительное дело, но ему было не вполне безразлично, что станет думать
о нем слепой метатель ножей.
Бывшая прислужница Смерти лежала раскинув руки, из угла рта и левой
ноздри пролегли густеющие темно-красные струйки. Пустые глаза неподвижно
смотрели вверх, туда, где за туманом скрывался Звездный Мост, недосягаемый
для черной души. Волкодаву показалось, будто над площадью на мгновение
склонилась гигантская непроглядная тень - и сразу исчезла. Он увидел, как
зябко вздрогнула Поющий Цветок, как вздыбилась шерстка успокоившегося было
Мыша... Один Дикерона ничего не почувствовал. Мономатанец спрятал нож в
ножны, висевшие на груди под рубашкой, и деловито осведомился:
- Так это ты, значит, бабенке шею свернул? Небось, было за что?..
С той стороны, где выходила на площадь улица Оборванной Веревки,
замелькали плывущие пятна мутно-рыжего света; туман превращал факелы в
расплывчатые огненные облачка. Это луга с друзьями наконец-то преодолели
страх и шли посмотреть, чем же кончилась невиданная погоня.
На другой день в Кондаре только и пересуду было о том, что за причалами
всю ночь плакал тюлень, а первые рыбаки, вошедшие в гавань с рассветом
выловили у самых свай тело молодой женщины со зверски переломанной шеей.
Смерть стерла с ее лица ярость и ужас, а вода смыла краску и кровь: самым
жалостливым какое-то время казалось, будто красавица вот-вот вздохнет и
откроет глаза. Ведь не мог, в самом деле, тюлень ни за что погубить подобное
существо!.. Женщина была одета в нищенские лохмотья, но пальцы оказались
белыми и холеными, никак не привычными рыться в помойках. Не иначе, знатная
госпожа, прикинувшаяся побирушкой!.. Кто-то на всякий случай решил пощупать
живчик, сдвинул драный рукав и увидел потертые ножны, пристегнутые к левой
руке. Тут народ рассудил, что на площадь женщину привела скорее всего не
любовь. Потом из ближайших гостиных домов вышли слуги, и кто-то поведал про
крики и беготню, услышанную за полночь на улице купеческими сторожами. Тогда
стало ясно, что бродяжка ночью пыталась залезть в чей-то дом, но была
обнаружена и, удирая от преследователей, выбежала на запретную площадь. А
стало быть, туда и дорога воровке!
Наконец из уст в уста распространилось слово великого Сонмора. Ночной
Конис сокрушался о беспокойстве, причиненном злыми людьми его достойному
другу, ювелиру Улойхо. Я весьма опечален, - передавали в толпе, и у всех,
кто это слышал, бежали по спинам мурашки. Тех, кто печалил владыку
свободного люда, временами находили завернутых в собственную кожу. Надетую
наизнанку. Собравшийся на причале народ как-то сразу припомнил, что день
вообще-то не праздничный, а значит, у каждого множество дел.
Когда возле тела остались лишь самые стойкие любопытные, сквозь толпу
прошагал отряд стражников во главе с невозмутимым Брагеллом. Дюжие парни без
лишней болтовни засунули мертвую в рогожный мешок и погрузили на тележку.
Грубая буроватая ткань тотчас промокла неровными пятнами, и сверток утратил
всякое сходство с человеческим телом, сделавшись больше похожим на вялый,
тронутый гнилью овощ. Когда тележку выкатывали за городские ворота, под
каменной аркой во всю ширину прохода разложили костер, и мокрый сверток зло
зашипел, соприкоснувшись с огнем. Только так добрые кондарцы могли быть
уверены, что душа нечестивицы и тем более погибель, взявшая ее, не сыщут
дороги назад. А если и сыщут, то остановятся у черты, убоявшись праведного
огня. Другая предосторожность, свойственная не только нарлакам, состояла в
том, чтобы схоронить скверного мертвеца в месте, не принадлежащем ни одной
из стихий. Так испокон веку поступали с казненными преступниками и иными
людьми, почему-либо признанными недостойными упокоения в Священном Огне.
Удалившись от города, стражники достигли устья едва сочившейся Ренны и там,
посреди галечного русла, на скорую руку выкопали для убитой последнее земное
убежище. Быть может, во время следующего прохождения Змея взбеленившаяся
вода выроет труп из неглубокой могилы, но кондарцам до этого не было дела.
Морские течения у здешних берегов были таковы, что отданные Ренне останки
если когда и всплывали, то в городскую гавань, пугать людей, уже не
возвращались. Легенда, правда, гласила, что было одно-единственное
исключение - самый первый Сонмор, которого якобы пришлось хоронить семь раз
подряд.
Да и то большинство кондарцев предпочитало верить в оборванную
веревку...
- Почему ты отказываешься от награды? - спросила Виона. - Ты ее
заслужил!
- Я ее не заслужил, - упрямо повторил Волкодав. Его голос казался Вионе
похожим на каменную стену, вылинявшую от солнца и дождя.
Они сидели на садовой скамейке, в тени плюща, взбиравшегося по
деревянной решетке. Между кожистыми синевато-зелеными листьями белели
восковые звездочки цветов. Цветы были маленькие и неяркие, но взамен броской
красоты Боги дали им нежный запах, привлекавший рои пчел. Виона стряхнула
себе на руку немного пыльцы, и пчелы стали с деловитым гудением садиться на
медно-черную кожу, щекотать ее лапками и дуновением крылышек. Дома, в
Мономатане, пчелы водились не в пример крупнее и злее, а у меда был совсем
другой аромат.
- Но ведь ты подоспел первым, - сказала Виона. - Ты не позволил мне...
Икташ и Эврих с Сигиной, они только потом...
- Вот их твой супруг пускай и вознаграждает, - сказал венн. - И еще
няньку, за то, что вовремя ахнула.
Ни на пчел, ни на молодую хозяйку он не смотрел. Сидел, сложив на груди
руки, с деревянным лицом.
Мастер Улойхо в самом деле готов был озолотить всех, кто помог не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг