жилье и сейчас мог себе завести состоятельный мастеровой или купец. Но
совсем иной вид у добротного дома, когда стоит он не впритирку с соседними,
а сам по себе, посреди уютного сада и грядок с пряной зеленью для стола. Та
же разница, что между ветвистым деревом, выросшим на приволье, и его родным
братом, вынужденным тянуться к свету из чащи. Что поделаешь! Стены, некогда
сработанные "на вырост", теперь едва не трещали, распираемые живой плотью
города.
Наследники самых первых кондарцев, жившие в Прибрежном конце, до
последней возможности цеплялись за родовые гнезда. Позор - передать здешнюю
усадьбу в новые руки, переселяясь по бедности куда-нибудь на Середку либо
вовсе в Калиновый Куст... Сколько срама и слез видела улица Оборванной
Веревки, когда уходили по ней некогда могущественные семейства, провожаемые
улюлюканьем голытьбы, охочей любоваться несчастьем бывших господ!..
А в хоромы за крепкими заборами вселялись новые люди, бывало, те самые,
на кого прежде в этих дворах спускали собак.
Рассказывали, однако, что пятьдесят лет назад, когда настала пора
менять хозяев дому за забором с медными шишечками, не было ни пререканий, ни
взаимных обид, ни долгого усердного торга. Не было и алчных улюлюканий
бедноты, норовящей ухватить что-нибудь с воза. И никакой в том великой
загадки, если знать, КТО пришел к владетелям дома и предложил им щедрую
плату.
Сонмор. Вот кто. Совсем молодой тогда Сонмор.
Он и теперь жил под когда-то приглянувшимся кровом, только в последние
годы постепенно отходил от дел, все больше передавая свое ночное правление
наследнику и сыну - Кей-Сонмору, сиречь Младшему. Тот, кудрявый бородач
двадцати семи зим от роду, уже многим распоряжался самостоятельно. Но в
значительных и важных делах по-прежнему спрашивал совета и позволения у
отца.
Городская стража на улицу Оборванной Веревки заглядывала нечасто. Что
ей, страже, делать в тихом уголке, населенном почтенными обывателями?..
Особенно если учесть, что у иного из этих почтенных свое домашнее войско
было - куда там городскому. Покраж и разбоя здесь отродясь не случалось, а
драки, по пьяному делу затеваемые приезжими мореходами, Сонморовы плечистые
молодцы пресекали быстро и беспощадно.
Поэтому, наверное, одинокий пешеход, пробиравшийся по улице, шагал
вперед без малейшего страха. Хотя именно таким, как он, вроде следовало бы
шарахаться от каждого встречного. Это был маленький кривобокий горбун,
близоруко щурившийся в потемках. Он опирался на палку, и палка служила ему
не украшением и не оружием - опорой для ходьбы. Одежда же у беззащитного
калеки была очень добротная, а свадебное кольцо на левой руке, если поднести
его к свету, удивляло дорогой и тонкой работой... В общем, только очень
ленивый или очень богобоязненный проходимец не остановил бы его в темном
заулке. А вот шел себе, причем с таким видом, будто отродясь не привык
вздрагивать, услыхав шаги за спиной. Даже улыбался время от времени, словно
вспоминая о чем-то очень хорошем.
Когда он подошел к калитке Сонморова жилища, ему не понадобилось
стучать. Дюжий бритоголовый верзила, стерегший с той стороны, издали
рассмотрел позднего гостя и отодвинул засов, распахивая калитку:
- Входи, мастер Улойхо, да согреет тебя Священный Огонь!
- И тебя, добрый друг мой, да не обойдет Он теплом, - отозвался горбун.
Страж ворот держал в руке масляную лампу, и любопытный наблюдатель мог
рассмотреть, что лицо у вошедшего было совсем молодое. И очень красивое,
хотя немного болезненное.
На тихий свист верзилы со стороны дома вприпрыжку подоспела кудрявая
девочка. Увидев мастера Улойхо, она радостно поклонилась ему, потом взяла
под руку и повела по дорожке. Крыльцо в доме было высокое, но наверху играли
в кости еще два молодца не меньше того, что сторожил у калитки. Они живо
спустились навстречу, со смехом и прибаутками схватили горбуна под локти и
мигом вознесли наверх. Маленький мастер благодарил, улыбаясь застенчиво и
смущенно. Дружеская забота крепких и сильных людей всегда заставляла его
лишний раз вспоминать о собственных врожденных увечьях. Но отказывать парням
в святом праве помощи слабому он тоже не мог.
Караульщики не побежали сообщать хозяевам дома о неожиданном госте.
Просто отворили дверь и впустили Улойхо вовнутрь. Так впускают только своего
человека, друга, давно и прочно натоптавшего тропку в дом.
Кей-Сонмор сидел за поздней вечерей с несколькими доверенными людьми.
- Здравствуй, Лута, - обратился к нему горбун, назвав Младшего домашним
именем, что позволялось, конечно, только родне и близким приятелям.
Кей-Сонмор проворчал что-то с набитым ртом (только что надкусил свежую
булочку с вложенным в мякиш куском жареной курицы, даже запить не успел) и
гостеприимно похлопал ладонью по крашеному войлоку рядом с собой. Под кровом
Сонмора строго блюли старинный домострой, уже, к прискорбию, отживавший
почти всюду: не уподобляться развратным чужеземцам, но, согласно завету
кочевых пращуров, не держать ни кресел, ни скамей, ни столов, ведя всю
домашнюю жизнь на полу. Улойхо поджал ноги и со вздохом наслаждения
откинулся назад, давая отдых спине.
Он прошел по улице целых пятьсот шагов. Для него это было большим
расстоянием. Один из доверенных немедля подгреб ему целый ворох пестрых
подушек.
Кей-Сонмор наконец справился с булочкой, всосав в рот перо зеленого
лука, торчавшее между губами, и буркнул:
- Угощайся, пока не остыло.
- Да я... - смутился горбун. - Я же, сам знаешь, так поздно не ем. А то
завтра живот болеть будет.
Лута хмыкнул. Дескать, что с тебя взять, всегда был неженкой, неженкой
и остался! Сам он взял новую булочку и привычно располосовал ее надвое, не
забыв попотчевать крошкой очажный огонь. Вложил внутрь, разнообразия ради,
ломоть копченого сала, щедро добавил луку и полил все вместе красным
огненным соусом из глиняного горшочка. С первого раза откусил почти половину
- и мощные челюсти взялись деловито молоть. Одно удовольствие посмотреть,
как ест человек, наделенный несокрушимым здоровьем!
- А ты хлебни с нами, чтоб не болело, - сказал доверенный, разливая в
пузатые кружки нардарское виноградное вино. При дневном свете вино казалось
зеленоватым, но свет очага зажигал в нем красные и золотые огни.
- Так ведь вам меня, если хлебну, на руках домой придется нести, -
кротко улыбнулся Улойхо. - Я же не вы.
Лута захохотал. Он с удовольствием подтрунивал над телесной немочью
друга, не боясь ранить его гордость. Другой доверенный вскочил на ноги и
вышел, не дожидаясь распоряжения. Вскоре он вернулся с чашкой свежей сметаны
и несколькими яйцами всмятку. Улойхо поблагодарил и взялся за угощение. Ел
он медленно, опрятно и чинно. Совсем не так, как Младший Сонмор.
- А у меня просьба к тебе, побратим, - сказал он, когда с вечерей было
покончено. - Не мог бы кто-нибудь из твоих боевых молодцов... ну... пожить,
что ли, некоторое время у меня в доме?..
Кей-Сонмор повернулся к нему не то что лицом - всеми плечами. Движение
вышло грозным и по-звериному гибким, не заподозришь, что пил вино, да и
сильного тела не отягощало ни капли лишнего жира.
- Обидел кто? - спросил он вроде спокойно. Но никому из кондарцев и
жителей ближней округи не захотелось бы, чтобы Улойхо, отвечая, произнес его
имя.
- Да что ты, что ты, - улыбаясь, замахал руками горбун. - Никто не
обидел. Тут просто... Виону, ты понимаешь, страхи замучили. Как родила, так
все разговоры - придут да убьют. Вот я и подумал... Выручишь, побратим?
Когда-то давно семилетнему сыну всесильного Сонмора случилось
вступиться на улице за своего ровесника, увечного сироту. И такой гордостью
наполнили его благодарные слезы беспомощного малыша (да еще и помноженные на
отцовскую похвалу), так понравилось чувствовать себя лютым защитником
слабого, что наследник Ночного Кониса тут же и объявил сверстникам: кто,
мол, не так взглянет на его брата, тот пускай сразу себе могилу копает.
"Смотри, не разбрасывайся побратимством", - заметил ему отец. "А я и не
разбрасываюсь", - упрямо ответил сын. С тех пор прошло двадцать зим, один из
названных братьев готовился воспринять огромную власть, другой нажил
достаток трудом и искусством, сделался прославленным ювелиром. Дружили они,
однако, совершенно по-прежнему.
- Виона, говоришь, - пробормотал Кей-Сонмор, вытягиваясь на подушках,
точно сытый обленившийся тигр. Вскипевшая было кровь нехотя успокаивалась. -
Да она у тебя после родов, небось, еще не прочухалась! Бывает с бабами,
говорят.
Что до него самого, предшественники будущего Ночного Кониса поколениями
не водили законных семей. Не подобает бродячему вору, смелому грабителю
богатеев, связывать себя семьей и имуществом. Раньше это относилось ко всем
членам Сонморова братства, ныне старинную заповедь блюли только вожаки. Отец
Луты был чуть ли не первый, кто обзавелся собственным домом, но мать его так
и не надела свадебного кольца. И сам Кей-Сонмор не собирался дарить кольцо
ни одной из девчонок, домогавшихся его внимания. А вот Улойхо женился. Да
как!.. Увидел на невольничьем торгу девушку немыслимой красоты. Ахнул. И не
сходя с места вывалил за нее целое состояние золотыми монетами. И тут же, по
обычаю проведя рабыню кругом святого костра, при свидетелях назвал ее
законной женой, тем самым подарив и свободу. Тут уж ахнули все, кто знал
мастера, а не знали его только некоторые заезжие. Со временем ахи
поулеглись, но кто мог предположить, что дивная красавица ответит калеке
Улойхо такой же пылкой любовью? Да еще ровно через девять месяцев подарит
ему крепенького, здорового сына?..
...Доверенные между тем вовсю потешались, называя имена и одного за
другим отвергая людей, почему-либо не годившихся охранять жену мастера. Этот
всем вроде хорош, да выпить горазд, а как выпьет... Тот тоже неплох, да на
рожу таков, что при виде него у Вионы кабы молоко не пропало... А еще
третий, наоборот, куда как смазлив и падок на женскую красоту. Дело ли,
чтобы этакий-то проказник день-деньской состоял при ювелировой бабе?..
Лута слушал болтовню и сперва усмехался удачным шуткам, потом перестал.
Грех не повеселиться, если есть мало-мальский к тому повод, однако Младший
отлично знал: коли уж его приятель на ночь глядя выбрался из дому и
потащился в гости, значит, в самом деле встревожен. И ожидает от него
помощи, не насмешек. Доверенные уже вспоминали каких-то девок, стрелявших и
дравшихся не хуже парней (смех смехом, но вот кого, в самом деле, приставить
бы к молодой хозяйке в подружки!), когда Кей-Сонмор перебил:
- У батюшки испросить бы совета.
Мысль о девках казалась ему в самом деле неглупой. Он только не мог
избавиться от ощущения, будто упускает нечто важное. И притом сулящее
немалую выгоду.
Один из доверенных сразу встал и скрылся за обтрепанным ковром,
заменявшим дверь. От многолетнего сидения за кропотливой работой Улойхо был
близорук, но знал, что ковер был обтрепанный, ибо много раз видел его
вплотную. У себя в доме он завесил бы двери внутренних покоев чем получше,
ну да под чужим кровом хозяина не учи. Сонмор повелевал оружными людьми и
распоряжался сокровищами, но в домашней жизни обычай предписывал ему
достойную скромность. Старинная мудрость недаром гласила, что сытый сокол не
полетит на добычу. В роскоши пусть купаются те, кому на роду написано
бояться Сонмора.
Стену комнаты украшал лишь один по-настоящему драгоценый предмет.
Небольшая каменная мозаика, изображавшая знаменитую кондарскую крепость под
клубящимися тучами, пронзенными одним-единственным солнечным лучом. Луч
символизировал самого первого Сонмора, спасшего город. По краю картины была
выложена веревка, связанная в петлю и разорванная посередине. Из-за слабости
зрения Улойхо не мог рассмотреть подробности мозаики, но в том и не
нуждался. Это была его собственная работа, некогда подаренная хозяину дома.
Он знал, что Сонмор ею очень гордился.
Мастер ждал, что сейчас их позовут предстать перед Ночным Конисом, как
обычно бывало, когда люди приходили за помощью и советом. Он ошибся. Сонмор,
сопровождаемый смуглолицым телохранителем, вышел к ним сам. Горбун невольно
оробел и хотел было подняться, но старик замахал на него рукой - сиди, сиди,
мол, - и сам опустился на ковер рядом с сыном. Телохранитель Икташ, он же
правая рука, побратим и первый советник по воинскому делу, скромно
поместился у него за спиной.
Если бы Волкодав мог сейчас видеть этого лучшего во всем Кондаре бойца,
он, наверное, подметил бы, насколько тот отличался от себя вчерашнего. Вчера
возле "Зубатки" из-за его плеча глядела смерть, и люди чувствовали это за
сотню шагов. Сейчас никакой угрозы не было и в помине. Просто вежливый,
спокойный, улыбчивый, не очень молодой человек...
Сонмор же был действительно стар. Сухопарый, морщинистый, с редкими
седыми волосами до плеч, он выглядел Луге не отцом, а скорее дедом. Он зачал
красавца сына уже пожилым человеком, что, вероятно, оказалось только во
благо наследнику. Умудренный жизнью отец порою умеет дать сыну больше, чем
молодой, сам едва оторвавшийся от соски.
Улойхо изложил ему свою просьбу. Лута и доверенные, уже слышавшие
рассказ ювелира, почтительно внимали. Дослушав, Сонмор прищурился и подпер
кулаком подбородок, и тут за спиной у него тихо шевельнулся Икташ. Сонмор,
не один десяток лет проведший бок о бок с верным помощником, сейчас же
слегка отклонился назад и чуть повернул голову, не скашивая глаз. Икташ
что-то произнес шепотом, еле слышно. Не потому, что у них с Сонмором имелись
какие-то тайны от Улойхо и тем более от Луты с доверенными. Просто Икташ был
скромным советником и не посягал на власть и влияние, тем более не метил в
преемники. Если ему и случалось подать мудрому Сонмору какую-то дельную
мысль, незачем было выставлять это напоказ. Мало ли о чем он шепнул ему на
ухо. Может быть, вообще о чем-то не относившемся к делу!
Как бы то ни было, Ночной Конис довольно долго молчал, пристально глядя
на сына.
- Не получилось ли, батюшка, что мы с тобой об одном и том же?.. -
наконец сказал ему Лута. Сонмор улыбнулся:
- А я уж испугался, ты у меня так и останешься Младшим...
Если вельхи со стародавних пор с подозрением относились к верховой
езде, почитая ее уделом труса, который, бесславно потеряв колесницу, бежит с
поля сражения, то у нарлаков еще с кочевых времен обстояло ровно наоборот.
Чтобы усадить знатного нарлакского воина на повозку, его требовалось сначала
связать. Или изранить уже так, чтобы не держался в седле.
Мастер Улойхо знатным воином не был. И вряд ли кто осудил бы калеку,
появись он на улице в тележке, толкаемой широкоплечим слугой. Тем не менее,
когда Лута явился за ним, как и обещал, на другой день пополудни, слуга
вывел горбуну кроткого серого ослика. Мастер с кряхтением забрался в седло,
недоумевая про себя, почему это его приглашали к облюбованному Сонморами
охраннику, а не наоборот. Лута сам взял ослика под уздцы и повел со двора.
За калиткой ждала свита: Кей-Сонмор мало кого боялся, просто так уж
приличествовало молодому вождю. Шел среди прочих и Тормар, неудачливый
охранник из "Сегванской зубатки". Он держался позади, стараясь не очень
лезть на глаза, и вместо безрукавки с нашитыми кольчужными клочьями одет был
в простую рубаху.
В этот день Волкодав едва не опоздал в "Зубатку" к полудню, когда
заведению положено было открываться. А все потому, что с Эврихом, опять
собравшимся в Дом Близнецов, неожиданно напросилась Сигина.
- Я узнала, что туда обязательно придут мои сыновья, - заявила она по
обыкновению безмятежно. И принялась завязывать тесемки на башмаках.
Волкодав сперва удивился, но потом поразмыслил и понял, что женщина,
должно быть, надеялась обрести своих таинственных сыновей среди увечных и
болящих. Или по крайней мере хоть что-нибудь о них разузнать. Из тех, кто
обретал помощь и приют у жрецов, половина были люди заезжие. Ну, а болезнь
часто пробуждает у человека желание выговориться. Тот же самый наемник или
мелкий торговец, который здоровым ни за что не станет беседовать с
незнакомой старухой, - лежа пластом, пустится на всякие хитрости, лишь бы
странноватая бабка подсела к нему и сердобольно послушала...
Рассудив так, венн не стал ее отговаривать. Беда только, Сумасшедшая
объявила о своем намерении, когда они с Эврихом и Рейтамирой уже собрались
уходить. Ну а таким быстрым шагом, как молодуха и тем более двое мужчин,
пожилая женщина идти, конечно, не могла.
- Да мы сами доберемся, - сказал Эврих венну, когда сделалось ясно, что
от лечебницы до трактира придется поспевать бегом. - Уж прямо чуть ты
отвернешься, так нас сразу съедят!.. Я сам матушку доведу!
Волкодаву не хотелось с ним спорить, и он согласно кивнул. Но никуда не
пошел. Что касается "матушки", то Рейтамира именно так называла Сигину еще в
деревне. Теперь вот и Эврих, - не иначе нарочно затем, чтобы доставить
удовольствие Рейтамире. Волкодав чужую женщину готов был со всем почтением
именовать госпожой. Или даже государыней, если она была почтенна и
многодетна. Но только не матушкой. Мало ли на кого она в Четырех Дубах
показалась ему похожей. Мать у веннского мужчины оставалась от рождения и до
смерти только одна. Этим словом соплеменники Волкодава не величали ни теток,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг