заработок заработком, но ученая беседа есть нечто, не измеряемое никакими
деньгами. Сперва венн хотел отсоветовать ему ходить в лечебницу, ибо туда-то
Сонморовы люди должны были непременно пожаловать... но потом подумал как
следует - и промолчал. Если у него еще не совсем отшибло чутье, в "Зубатке"
после неудавшегося ночного нападения должно было произойти что-нибудь
необычное. Скажем, явятся десятка полтора головорезов и разом вытянут из-под
плащей заряженные самострелы. Вот и думай, телохранитель, где безопасней
быть "господину". Там, где тебе не подоспеть за него заступиться, или там,
где в случае чего обоих запросто пришибут?..
Стоуму он ничего не стал говорить о засаде, и день начался как обычно.
Стоило распахнуть двери - повалил народ, забегали служанки, потянуло из
кухни добротным духом съестного. С Волкодавом здоровались, кое-кто
доверительно сообщал ему, дескать, поставил немалые деньги, что его не
выгонят и сегодня. Потом появился со своей спутницей Слепой Убийца.
- Люди передают, - негромко проговорил он, остановившись около
Волкодава, - будто троим парням, никем особо в этом городе не любимым, нынче
ночью кто-то переломал руки и ноги. Говорят также, будто эти трое сегодня
утром должны были опять прийти собирать мзду с бедных, беспомощных трюкачей,
выступающих на торгу, но почему-то никто из них не явился...
Чернокожий усмехался. У него был вид человека, давно примирившегося с
судьбой, но не упускающего возможности время от времени хотя бы скорчить ей
рожу. Девушка, напротив, то и дело с тревогой оглядывалась на дверь.
- А я слышал, - сказал Волкодав, - будто в других трактирах камбалу
готовят тоже неплохо. И вряд ли кто нынче придет туда мстить за переломанные
кости, добавил он про себя.
- Пошли, Дикерона, - взмолилась Поющий Цветок и благодарно посмотрела
на венна. - Пойдем в другое место, прошу тебя...
- Иди, если охота, - уперся мономатанец. - А мне и здесь хорошо.
Он безошибочно направился прямо к столу, куда его обычно сажал Стоум, и
Волкодав про себя поразился, до чего уверенно двигался слепой человек. Он в
который раз спросил себя, что сталось бы с ним самим, накрой его слепота.
Поющий Цветок, чуть не плача, последовала за Дикероной. Девушка любила
метателя ножей, в этом не могло быть никакого сомнения, и ради него полезла
бы хоть в Бездонный Колодец, не то что на самострелы каких-то разбойников. К
сожалению, добавить любимому малую толику благоразумия было свыше ее сил...
Волкодав проводил их глазами - и вдруг обратил внимание, что на улице,
по обыкновению полной любопытных зевак, неожиданно стало удивительно тихо.
Так смолкают певчие птицы, щебечущие в лесу, когда на дерево опускается
беркут. Волкодав сразу повернулся к двери, постаравшись сделать это спокойно
и неторопливо. А потом вышел наружу, не обращая внимания на недоуменные
возгласы посетителей трактира. Потому что рассмотрел человека, при виде
которого затихал и расступался народ.
Ему было лет, наверное, пятьдесят, и ничего уж такого особенного он
собою вроде не представлял: худощавый, седеющий, с небольшими усами на
тонком смугловатом лице. И Тормар, и любой из побитых Волкодавом громил
могли показаться внушительней. Но только на неопытный взгляд. Венн нутром
ощутил: навстречу ему двигался воин по меньшей мере равный. По меньшей мере.
То-то он шагал сквозь плотное людское скопище, как по чистому полю, и дело
не в том, что человек по имени Иктдш был правой рукой Сонмора и весь Кондар
это знал...
Мыш, вылетевший в открытую дверь следом за венном, издал боевой клич и
метнулся было к подходившему, но примерно на полдороге перевернулся в
воздухе, словно налетев на невидимое препятствие. Взмыв на крышу трактира,
зверек с истошным криком запрыгал по пестрой черепице. Словно желал о чем-то
предупредить...
Волкодав вышел на середину улицы и стал ждать. Ждать со всем уважением,
которое следовало оказать такому бойцу. Он еще подумал о том, что все-таки
не ошибся и правильно сделал, оставив Эвриха у жрецов. Потом прекратил о
чем-либо думать, разогнав прочь все лишние мысли и чувства. Некоторое время
для него существовала только предстоявшая схватка. Потом исчезла и она,
остался лишь солнечный свет, изливавшийся с небесных высот. Если кто-нибудь
вторгнется в этот свет и попробует возмутить его плавное истечение,
нарушение вселенского спокойствия надо будет исправить. А уж какой ценой,
пусть определит мудрая Хозяйка Судеб...
Человек, способный, как и сам Волкодав, без большого труда раскидать
всю служившую Сонмору мелкоту, подошел к венну и остановился на удалении
шага и вытянутой руки. Мать Кендарат когда-то называла это "расстоянием
готовности духа". Придвинься чуть ближе и...
Они ничего не предпринимали, просто стояли молча и неподвижно. Но
как-то так, что на улице постепенно затихли сперва возгласы, а потом и
возбужденные перешептывания. Это вам не схватка записных забияк, сошедшихся
выяснить, к Западному или Береговому концу должна принадлежать доска в
подгнившем деревянном заборе. Тут неуместны были подзуживания и ритуальные
оскорбления, которыми раззадоривают себя кончанские ратоборцы. Двоим воинам,
безмолвно созерцавшим друг друга, уже очень давно никакой нужды не было
выпячивать собственные достоинства, подковыривая соперника.
Зрители не дыша ожидали, когда наконец вспорет воздух первая молния и
разразится то, о чем в старости можно будет сказывать внукам. Кажется,
мучительным ожиданием не томились только сами бойцы. Оба весьма редко
пускали в ход все, на что были способны, но тогда уж дрались, как у
последнего края, где вряд ли получится выжить и остается лишь дорого продать
свою жизнь.
Люди, так относящиеся к поединку, обычно не спешат его начинать.
Первым сделал движение Сонморов посланник. Он едва заметно, одними
глазами улыбнулся противнику... и медленно, не сходя с места, поклонился
ему. Бывалые люди из числа горожан заметили даже, что он чуть потупил
немигающий взгляд, явив тем самым благородному недругу высшую степень
доверия. Венн почти без задержки ответил таким же поклоном, отстав, может
быть, на четверть мгновения; со стороны казалось, что они поклонились
одновременно. Потом Сонморов человек повернулся и не торопясь, с тем же
величавым спокойствием удалился по улице, и люди по-прежнему перед ним
расступались. Даже самые ярые любители жестоких драк почему-то не
чувствовали себя обделенными. Лишь несколько человек немного поворчало - на
что смотреть, ни тебе крови, ни выбитых зубов на мостовой... Что поделаешь!
Никогда не изловчишься, чтобы понравилось всем.
Девочка тринадцати лет от роду сидела, поджав ноги, на берестяном полу
клети и в который раз перебирала содержимое заплечной сумы. Пол был
прохладный и гладкий, и оттого ей временами мерещилось прикосновение
чешуйчатого рыбьего тела. Снаружи, за стенами, постепенно затихала маленькая
деревня. Укладывались спать взрослые и старики, и даже неугомонная молодежь
- пятеро парней и шесть девушек - отправились к соседям Барсукам на
посиделки, на честную досветную беседу. Звали с собой Оленюшку, но она не
пошла, отговорилась головной болью. Голова у нее действительно болела
нередко, однако досадная немочь сегодня была ни при чем. Просто на
посиделки, куда она выходила, все чаще являлись молодые ребята, вместе с
отцами приехавшие из своих деревень. О роде Пятнистых Оленей всегда шла
добрая слава, а в этом году пролетел слух, что вот-вот "наспеет" новая
девка. Почему загодя не присмотреться к ней, не познакомить подросшего сына:
кто знает, вдруг у нее и бус не грех попросить?..
Оленюшка никому не рассказывала о том, как мало не прокатилась на спине
вечного Коня. Тайна, конечно, жгла и распирала ее изнутри, но Оленюшка
молчала. Ее много раз подмывало открыться любимой подружке Брусничке. Или
бабушке, чей взгляд до сих пор светился отнюдь не стариковским задором. В
юности бабушка, как говорили, была лукавой красавицей, гораздой кружить
парням буйные головы. люди сказывали, старшие Оленюшкины сестры удались как
раз в нее. А вдруг и поймет, что мочи нет сжиться со строгим материным
наказом и думать забыть о странном человеке, встреченном в Большом Погосте
три года назад?..
Вдруг поймет... Оленюшка так ей ничего и не сказала. Потому что с этим
- как в лодке через пороги. Один раз оттолкнешься веслом, и все, и поди
попробуй остановись.
Она попыталась мысленно сравнить себя с бабушкой, какой та была в
юности, и снова вздохнула. Она сама знала, что ей-то Хозяйка Судеб не
отмерила ни девичьего лукавства, ни затмевающей ум красоты. Взрослый же
человек, посмотрев на нее, добавил бы, что она еще и переживала самый
растрепистый возраст: уже ушла детская прелесть, а взрослые черты покуда не
проявились. Бывает ведь, что дурнушки, перелиняв, вызревают в самых
настоящих красавиц. Бывает и наоборот. Кто вылупится из взъерошенного птенца
по имени Оленюшка, мудрено было покамест даже представить.
Взрослый человек, вероятно, заметил бы и то, что душа девочки пребывала
не в большем порядке, нежели внешность. Обиды, которые зрелое сердце на
другой день забывает, в тринадцать лет заставляют нешуточно думать о
скончании неудавшейся жизни. Или на худой конец о побеге из дому. А если
тебе за три года так часто напоминали о коротком разговоре под яблоней, что
ты и впрямь поняла - не случайна была та давняя встреча? И столько раз
приказывали выкинуть бродягу безродного даже из мыслей, что ты вправду
уверовала - он-то и есть твой единственный суженый, Богами обещанная судьба?
Как тут быть?.. А удивительный пес с ясной бусиной, вшитой в ошейник,
пес-оборотень с человеческими глазами, дважды являвшийся то ли наяву, то ли
в мечте?.. Увидит ли она его в третий раз, и если да, то что будет означать
его появление?.. В груди холодело, сердце принималось ныть тревожно и
сладко. Сколько раз Оленюшка с надеждой поглядывала в святой красный угол,
на деревянные лики Богов, вырезанные прадедовскими руками. Она молилась и
просила совета, но Боги молчали: думай сама.
Вот она и надумала. Казните теперь.
Оленюшке было обидно. Никто не хотел слушать ее, никто не торопился
ободрить. вот хватятся утром - как так, почему коровы не доены? - а дочки и
нету...
Мысль о покинутых, обиженно мычащих коровах была определенно лишней.
Одно дело - перебирать и растравливать собственные горести, укрепляясь в
принятом решении. И совсем другое - понять, что задуманное деяние причинит
боль другим. Бессловесной, ни в чем не виноватой скотине... Ласковые носы,
добрые глаза, мохнатые уши, привыкшие к ее голосу...
Оленюшка всхлипнула было, жалея себя. Потом потянулась к двери,
выглядывая наружу. От движения опрокинулась лежавшая на коленях сума, и
выпало бурое орлиное перо. А береста на полу, гладкая и прохладная под
ладонью, снова показалась чешуйчатой спиной Речного Коня.
Из рода уйду...
За дверью густела серая полумгла; дверь смотрела на юг - как и в любом
строении, которое рубили с умом, - но девочка знала, что розовое зарево
прятавшегося солнца стояло прямо на севере. То есть темнее уже не будет, и,
стало быть, решать следовало сейчас.
Вот прямо сейчас.
Сердце лихо заколотилось. Оленюшка вдруг заново вспомнила, что ей еще
не нарекли настоящего имени, не обернули бедер взрослой женской одеждой. То
есть собственной воли и способности к разумным решениям ей покамест как бы
даже не полагалось. Вот по осени вскочит в поневу, тогда и...
Она представила себе чистые, славные лица юношей из соседних семей, тех
самых юношей, для которых ее мать заготовила целый кошелек граненых
переливчатых бусин, и душу сжала тоска. Как они задирали друг друга,
стремясь понравиться ей, как силились соблюсти мужское сдержанное
достоинство, хвастаясь своим родом... собственных заслуг пока не было ни у
одного, но род у каждого за спиной стоял действительно сильный и
знаменитый...
Закусив губы, Оленюшка поднялась на ноги, схватила суму и распахнула
дверь. Оглядела пустой двор и подумала, что видит его, наверное, в самый
последний раз. Несмотря. на полночь, было светло почти как днем, только
стояла удивительная тишина да свет падал не с той стороны, мешая поверить,
что все это не во сне.
Оленюшка вдруг трезво и взросло поняла, чем должно завершиться ее
бегство из дому. Где она собиралась разыскивать человека, которою Олени
иначе как перекати-полем безродным не именовали? Которого она толком не
знала даже, как звать?.. В солъвеннской земле, в стольном Галираде?.. Там
его, если не врали торговые гости, больше двух лет уже не видали...
Воображение тотчас нарисовало ей, как где-нибудь далеко, на другом
конце широкой земли. Серый Пес слушает бродячих певцов, а те сказывают песню
о веннской девушке, что отрешилась от своего рода и странствует сама по себе
через грады и веси, разыскивая любимого. Тогда-то он посмотрит на бусину,
ярко блестящую в волосах, и бусина вдруг вспыхнет радужным огнем, и...
...если только этой самой девушке назавтра же не встретится злой
человек из тех, кого она к своим тринадцати годам успела-таки повидать. Умом
Оленюшка обреченно предвидела, что скорее всего тут и кончится ее
путешествие. А ноги, исполнившись бредовой, безрассудной легкости, между тем
резво уносили прочь со двора, мимо знакомой клети, мимо теплого хлеба, за
околицу, где медно-синей стеной стоял вдоль-поперек исхоженный бор...
В неворотимую сторону. Навсегда.
Оленюшка успела осознать это "навсегда" и мысленно миновать некую
грань, ощутив себя отрезанным краем - не приживить, не приставить, не влить
обратно в прежнюю жизнь... Когда в нескольких шагах перед ней на тропинке
неведомо откуда возникла серая тень.
Пес!.. Пес ростом с волка, только грозней. И на кожаном ошейнике,
намертво вшитая, лучилась хрустальная бусина. Не полагалось бы ей, между
прочим, так-то лучиться в летнюю полночь. Сердце у Оленюшки подпрыгнуло.
- Здравствуй, - шепнула она. И, припав на колени, протянула руки
навстречу.
Пес медленно подошел. Он не вилял хвостом, не ластился, как другие
собаки. Просто наклонил голову, прижался лбом и постоял так. Оленюшка
обнимала могучую шею зверя, с наслаждением запускала пальцы в густой жесткий
мех и уверенно понимала: вот теперь-то все вправду будет хорошо. Вот теперь
все будет как надо.
Поднявшись, девочка взяла серого за ошейник и подобрала с земли
заплечную суму.
- Пойдем, песик! Пойдем скорее! Он посмотрел на нее, вздохнул и
решительно двинулся... обратно к деревне.
- Не туда, песик! - взмолилась она. - Нам с тобой... нашего человека
искать надо!
Он снова посмотрел ей в глаза. Он, конечно, все понимал. Он для
верности прихватил зубами край ее рубахи и повел Оленюшку домой.
По морю, а может, по небу, вдали от земли,
Где сизая дымка прозрачной легла пеленой,
Как светлые тени, проходят порой корабли,
Куда и откуда - нам этого знать не дано.
На палубах, верно, хлопочут десятки людей,
И кто-то вздыхает о жизни, потраченной зря,
И пленники стонут по трюмам, в вонючей воде,
И крысы друг дружку грызут за кусок сухаря.
Но с нашего мыса, где чайки бранятся без слов,
Где пестрая галька шуршит под ударом волны,
Мы видим плывущие вдаль миражи парусов,
Нам плача не слышно, и слезы рабов - не видны.
А им, с кораблей, разоренный не виден причал
И дохлая рыба, гниющая между камней, -
Лишь свежая зелень в глубоких расселинах скал
Да быстрая речка, и радуга в небе над ней...
9. ЖЕНА ЮВЕЛИРА
Это был самый что ни есть обычный с виду дом за высоким забором,
увенчанным медными шишечками. Он располагался в Прибрежном конце, там, где
улица Оборванной Веревки удалялась от торговой пристани и начинала
взбираться на крепостной холм, постепенно делаясь спокойней и чище.
Прибрежный конец был самым старым в Кондаре. Его выстроили еще до Последней
войны, в те времена, когда стены, возведенные с изрядным запасом, ограждали
и селение, и порядочный кусок поля с лесом при нем. Праотцы строились не
так, как теперь, не домишками, точно на одной ноге теснящимися друг к
дружке, - целыми усадьбами. Привольно, вольготно. Другое дело, суровые
праотцы о роскоши особого понятия не имели и не возводили богатых дворцов:
наверное, им уже казалось дворцом обиталище на три десятка людей, сложенное
из голубоватого местного камня и крытое глиняной черепицей. Точно такое
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг