рабу в живот.
Тот мгновенно отшатнулся назад, уходя от неминуемой смерти.
Толпа глухо загудела, заволновалась. Притиснутые к дальней стене
карабкались на выступы камня. Кто-то пытался опереться на чужое плечо, кто-то
упал, нещадно ругаясь. Почему-то каждому хотелось воочию узреть этот бой, о
котором, действительно, потом сложили легенды.
Двое противников снова неподвижно стояли лицом к лицу, и теперь уже мало
кто сомневался, что Волк пустит в ход кнут. И опять вышло иначе. Волк ещё раз
попытался достать Серого Пса кинжалом, рассчитывая, наверное, что тот не ждал
повторения удара.
Раб снова умудрился отпрянуть и сохранить себе жизнь, но выпад оказался
наполовину обманным: кнут всё-таки устремился вперёд. Он с шипением пролетел
над самым полом, целя обвить ногу Серого Пса и, лишив подвижности, подставить
его под удар клинка. Раб с большим трудом, но всё же успел перепрыгнуть через
змеившийся хвост. Волк, однако, отчасти добился своего. Лёгкое движение локтя,
и кнут в своём возвратном движении взвился с пола, сорвав кожу с плеча раба.
Серый Пёс, как позже говорили, не переменился в лице. Вместо него охнула толпа.
- Иди сюда! - выругавшись, сказал Волк. - Твоя мать была кошкой, не
чуравшейся кобелей!
Тень Мал-Нахты предостерегающе воздела бесплотные руки... Но Серый Пёс
ничем не показал, что слышал эти слова. Он давно отучил себя попадаться на
такие вот крючки. Нет уж. Он ещё схватится с Волком грудь на грудь, но сделает
это по-своему и тогда, когда сам сочтёт нужным. А вовсе не по прихоти
надсмотрщика. И если он погибнет, это будет смерть, достойная свободного
человека. Бойца... Кнут Волка всё же свистнул верхом, метя по лицу, но Серый
Пёс вскинул руку, и плетёный ремень, рассекая кожу, намотался ему на
предплечье. Теперь противники были намертво связаны, потому что выпускать кнут
Волк не собирался. Лезвие кинжала поплыло вперёд, рассекая густой спёртый
воздух. Рыжие отсветы факелов стекали с него, точно жидкий огонь. Гранёное
остриё неотвратимо летело в грудь Серому Псу, как раз в дыру лохмотьев, туда,
где под немытой кожей и напряжёнными струнами мышц отчётливо проглядывали
рёбра. Правая ладонь раба пошла вверх и в сторону, наперехват, успевая, успевая
поймать и до костного треска сдавить жилистое запястье надсмотрщика...
И в это время гораздо более опытный Волк пнул его ногой. Серый Пёс мало
что мог противопоставить сноровистому Волку, кроме звериной силы и такой же
звериной решимости умереть, но перед этим убить. Неожиданный удар пришёлся в
живот и согнул тело пополам, и кинжал с отвратительным хрустом вошёл точно
туда, куда направлял его Волк, и
Серый Пёс понял, что умирает, и это было воистину так: когда он попытался
вздохнуть, изо рта потекла кровь. Однако он был ещё жив. И пока он был жив...
Волк поздно понял, что на погибель себе подобрался слишком близко к
умирающему рабу. Торжествуя победу, он не отскочил сразу, думая вколотить
кинжал до крестовины, и эта ошибка стоила ему сперва зрения, а через миг - и
жизни. Рука Серого Пса, дёрнувшаяся было к пробитому боку, вдруг выстрелила
вперёд, и растопыренные пальцы, летевшие, точно железные гвозди, прямо в глаза,
стали самым последним, что Волку суждено было в этой жизни увидеть. Волк успел
жутко закричать и вскинуть ладони к лицу, но тем самым он только помог Серому
Псу поднять вторую руку, ибо кнут, надетый на запястье кожаной
петлёй-паворозом, по-прежнему связывал поединщиков, словно нерасторжимая
пуповина. Серый Пёс взял Волка за горло и выдавил из него жизнь. Мёртвый Волк
бесформенной кучей осел на щербатый каменный пол, и только тогда с левой руки
победителя сбежали петли кнута, оставив после себя сочащуюся красной кровью
спираль.
- ВОЛКОДАВ!.. - не своим голосом завопил из глубины толпы кто-то,
смекнувший, как называют большого серого пса, способного управиться с волком. А
из боковых тоннелей, тесня бушующих каторжан, бежали надсмотрщики: небывалый
исход поединка запросто мог привести к бунту.
Отгороженный от недавних собратьев плотной стеной обтянутых ржавыми
кольчугами спин, Волкодав ещё стоял на ногах, упрямо отказываясь падать, хотя
по всем законам ему давно полагалось бы упасть и испустить дух. Он зажимал рану
ладонями, и между пальцев прорывались липкие пузыри. Он твердо знал, что у него
хватит сил добрести до ворот, ведущих к свободе, - где бы они ни находились,
эти ворота...
...Старший назиратель Церагат не сразу сумел оторвать взгляд от
изуродованного тела Волка, своего любимца. Его лучший цепной зверь лежал
безнадёжно мёртвый, и жизнь его была отнята - кем же? Рабом, воплощавшим в себе
всё то, что Церагат в рабах ненавидел. Этот парень однажды разрушил легенду,
доброе столетие питавшее надеждой каторжников Самоцветных гор. Разрушил - но,
оказывается, только затем, чтобы на смену развенчанной легенде прямо на глазах
у людей породить новую...
И на сей раз - доподлинную...
Подобного Церагат допустить не желал и не мог.
Никакой свободы этот Серый Пёс, уже наречённый, словно в особую насмешку
над ним, Церагатом, прозванием Волкодава, получить не должен. И не получит!
Глотку ему перерезать - и в отвал!.. Бессмысленный обычай поединков, неизвестно
какими недоумками заведённый, всё равно уже давно пора прекратить. А если
надсмотрщикам станет скучно, пусть дерутся между собой. Или рабов одного с
другим стравливают... И "святую" площадку - завалить камнями немедля...
Он уже открывал рот для приказа, но его опередили.
- Не делай этого, Церагат, - прошипел ему в ухо Гвалиор. - Во имя
справедливого меча первого Лаура - не делай!
В голосе нардарца звучало некое особенное веселье - бесшабашное, удалое...
и, как старший назиратель по опыту знал, куда более опасное, чем хрипло
выкрикнутые угрозы. Это веселье, обычно не свойственное Гвалиору, мигом
заставило Церагата напрячься и замереть. И... Он в том не поклялся бы, но ему
померещилось едва ощутимое сквозь одежду прикосновение к пояснице остро
отточенного клинка. Каждый надсмотрщик, Гвалиор в том числе, носил длинный
кинжал. Тяжёлый кинжал, оружие, вовсе не предназначенное для тайного извлечения
из ножен...
В отличие от боевого ножа, носимого на предплечье. Ножа с лезвием всего в
пядь - укрывай хоть в рукаве, если охота. Пяди железа, всаженной сзади, с
лихвой хватит, чтобы мгновенно оборвать жизнь...
Церагат закрыл рот, так и не произнеся ни звука. И остался молча смотреть,
как уходил прочь Серый Пёс по прозвищу Волкодав.
...Венн плохо помнил, как его вели каменными коридорами штреков. Сознание
меркло, многолетняя привычка брала свое, и ноги переступали короткими шажками,
ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось холоднее: то ли
оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным морозом, то ли из-за
крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и чёрными кляксами
отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под сотнями тяжело
шаркающих ног, - эка невидаль, кровь на рудничных камнях! - но кое-где пятна
сохранятся, и рабы станут показывать их друг другу и особенно новичкам,
убеждая, что легенда о завоевавшем свободу - не вымысел...
А пока Волкодав просто шёл, поддерживаемый неведомо какой силой, и вся
воля уходила только на то, чтобы сделать ещё один шажок и не упасть. Перед ним
проплывали мутные пятна каких-то лиц, но он не мог даже присмотреться как
следует, не то что узнать. Шаг. Держись, Волкодав. Держись, не умирай. И ещё
шаг. И ещё...
Мелькнула дремучая борода распорядителя Шаркута, с которым, сидя на
лошади, беседовал купец Ксоо Тарким.
- Это - самый дешёвый раб, - небрежно кивнул торговец на Волкодава. -
Никакого толку с него не будет, помяни моё слово.
Шаркут согласно кивнул:
- Эти венны, они все такие. В жизни своей не встречал более тупой и
злобной скотины...
- Я думал, не найдётся способных выйти отсюда, - перебил Шаркута
седобородый горшечник. - Я ошибался. Меня звали Кернгорм...
Из-за его спины вышел Каттай. Он взял Волкодава за руку и несколько шагов
шёл с ним рядом, поддерживая и ведя. Он сказал:
- Я хотел выкупить маму... Расскажешь ей, хорошо?
Отодвинув чьи-то ноги, по обыкновению на четвереньках высунулся калека
Динарк.
- Ты о чём себе думаешь?.. - напустился он на венна. - Ты куда это
собрался? А мы как же тут без тебя?..
- Отстань от парня, старый ворчун, - утихомирил халисунца чернокожий
Мхабр. Подпёр Волкодава крепким плечом... и тот с изумлением обнаружил, что
вождь сехаба одного с ним роста. Как так? Раньше Мхабр всегда был для него
великаном... - А вот драться как следует ты по-прежнему не умеешь, - пожурил
венна мономатанец, - Объяснял я тебе, объяснял... Кто же так от ножа
отбивается?.. Ну ничего. Выучишься ещё.
- Обязательно выучится, - кивнул маленький Аргила, появившийся с другой
стороны. Странно, но его замызганная ладошка источала не меньшую силу, чем
ручища могучего Мхабра: - Я жил на острове Старой Яблони... Ты не забудешь?
- Не забуду... - пообещал им Волкодав. - Ничего не забуду...
Почему все они так уверенно говорили о его будущем, когда он умирал?..
Аргилу сменил Тиргей, облачённый в белую льняную рубашку и сандалии на
тонких ремнях. Венн стал ждать, что тот ему скажет, но аррант не сказал ничего.
Только одобрительно кивал головой в рыжем золоте завитков - словно
благословлял...
Перед самыми воротами, когда уже и Тиргей оставил его, Волкодав оглянулся
через плечо.
За ним шёл Волк.
Совсем другой Волк, не тот, чью зверски ощеренную рожу он видел перед
собой в поединке. У Волка, не ставшего надсмотрщиком в отпущенные ему
девятнадцать, было чистое лицо хорошего и озорного веннского парня.
- Спасибо, - шепнул этот парень и отступил назад, в темноту.
Ворота начали открываться.
...И ударил огромный, невыносимый свет, яростно паливший даже сквозь
мгновенно захлопнувшиеся веки. Это горело беспощадно-сизое горное солнце,
повисшее в фиолетовом небе перед самым устьем пещеры. Протяни руку - и
окунёшься в огонь. Волкодав услышал, как закричал от ужаса Нелетучий Мыш, чудом
уцелевший во время поединка. Потом раздался голос вроде человеческого,
сказавший:
- Вот тебе твоя свобода. Ступай. Резкий мороз на какое-то время подстегнул
отуманенный болью разум, и Волкодав попробовал оглядеться, плотно сощурив
исходящие слезами, напрочь отвыкшие от дневного света глаза. Прямо перед ним
голубел на солнце горб ледника, сжатый с двух сторон отвесными скалами ущелья.
Волкодав ступил на снег и пошёл, отчётливо сознавая, что в спину ему смотрят
рабы, занятые в отвалах и на подъездных трактах. Они должны запомнить и
рассказать остальным, что он УШЁЛ. Наверное, он упадёт и умрёт за первой же
скалой. Но пусть они запомнят, что он УШЁЛ на свободу. УШЁЛ САМ...
Ему сказочно повезло: он не сорвался ни в одну из трещин и не замёрз,
переломав ноги, в хрустальной, пронизанной солнечными отсветами гробнице. Боги,
которых он не захотел предать, хранили его. Он уходил всё дальше и выше, время
от времени чуть приоткрывая слепнущие глаза, чтобы видеть, как постепенно
придвигается исполинский, чёрный против солнца утёс. За ним его уже не смогут
разглядеть с рудничных отвалов. За ним он должен будет неминуемо свалиться и
умереть. Но не прежде. Ни в коем случае не прежде... "Истовик-камень!.. -
осенило вдруг венна. - Так вот ты какой..." Чёрные, обросшие льдом камни
приближались мучительно медленно. Солнце напоролось на острую вершину скалы и
замерло там. Волкодаву казалось - он уходил прямо в этот огромный свет, чтобы
без остатка в нём раствориться. Тиргей говорил, к Истовику-камню человек может
идти всю свою жизнь... чтобы никогда его не достигнуть... Волкодав шёл целую
вечность, и жизни в нём оставалось всё меньше.
Потом с отвалов увидели, как чёрная точка, ползшая через горб ледника,
поравнялась и слилась со скалой. Хватаясь за выступы камня, Волкодав завернул
за утёс, и больше никто уже ничего не мог различить вдалеке.
Осталась лишь цепочка алых следов, упрямо пролёгшая вверх и вперёд по
иссиня-белому горному снегу.
Кому-то показалось, будто из-за гольца на другой стороне перевала к утёсу
скользнули две большие крылатые тени... Но из-за слишком яркого света никто не
брался утверждать наверняка.
Июнь - октябрь 2000
OCR Альдебаран: http://aldebaran.50g.com/
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг