поднялись трое; их янтарные скелеты выражали достоинство, в руках были
кожаные папки.
Одновременно сверху, прямо перед стеной-окном моего дома, появилась и
начала медленно опускаться люлька, похожая на ту, в которой маляры и
штукатуры перемещаются вдоль стен, но более ажурная, сделанная из бамбука.
В ней находился долговязый худой туземец, который делал какие-то указующие
жесты, а рядом с ним весьма обширная женщина; она - в этом я не мог
ошибиться - стояла спиной ко мне. Механизм, который перемещал люльку во
всех направлениях, находился, вероятно, на крыше домика, я его не видел..
Люлька на некоторое время зависла напротив меня, затем поплыла к пирамиде
и развернулась так, что женщина в ней оказалась спиной к тем троим.
Мужчины один за другим что-то говорили, указывали в мою сторону то рукой,
то папкой; когда речь длилась долго, люлька поворачивала женщину в ней
спиной ко мне.
По этому ритуалу да еще по тому, что взгляды сидевших в амфитеатре
теперь преимущественно были устремлены к пирамиде, я заключил, что на ней
находятся немаловажные особы, какие-то сановники, а может быть, и здешние
правители.
Вспомнив, что учтивость и хорошие манеры никогда меня не подводили, я
приблизился к левой стеклянной стене, отвесил этим троим глубокий поклон -
с выставленной ногой и надлежащими взмахами правой руки, хоть и без шляпы
в ней; не уверен, что у нагого это выглядело слишком уж изящно, но что
оставалось делать! Затем распрямился и обратился к сановникам с речью. Я
сказал, что благодарен от всей души за мое спасение и рад буду отплатить
за это услугами, какими только смогу, что родом я из могучей и
просвещенной державы, которая имеет много заморских владений и охотно
установит отношения с данной территорией; а сейчас я желал бы, чтобы меня
выпустили из этой комнаты, вернули одежду и дали поесть. Последние просьбы
я подкрепил красноречивыми жестами. Люлька с худым туземцем и неподвижной
дамой в это время приблизилась ко мне. Вряд ли я был понят и даже
отчетливо услышан через стекло, но сановники смотрели на меня
благосклонно, а один даже кивнул. Во всяком случае мои манеры и внятная
речь могли произвести на них впечатление, что я не дикарь.
Внезапно в амфитеатре произошло оживление. Туземцы указывали на меня,
переговаривались. Затем зааплодировали, причем аплодисменты явно
адресовались тем троим на пирамиде: они довольно кланялись. До сих пор я
так самозабвенно рассматривал прозрачников, что не задумывался над тем,
какое впечатление произвожу на них сам - своим телом, кожей, осанкой,
лицом. А оно тоже должно быть изрядным, все-таки белый человек не такой
частый гость в этих широтах. И чего это они возбудились, указывают на меня
- будто только увидели, а не рассматривают добрый час?
Я подошел к зеркалам, образующим левый угол комнаты, взглянул... и едва
не грянулся на пол от стыда, отчаяния и ярости. Я был теперь более чем
голый, на мне не было кожи!
То есть она сохранилась, я ощутил прошедший по ней, по спине и бокам
мороз, чувствовал на ощупь - и в то же время исчезла, растворилась,
сделалась прозрачной. Моя белая кожа, признак европейца, признак расы! Я
стоял перед зеркалом как освежеванный, весь в багровых мышцах, которые
около суставов переходили в белую бахрому соединительной ткани и в тяжи
сухожилий. Нетрудно было угадать, что произойдет дальше. Так вот для чего
меня вчера кололи, впрыскивали что-то в тело: меня хотят сделать
прозрачником, таким же, как и они все. И зачем мне вчера не дали умереть
спокойно?!
Шатаясь, я дошел до топчана, рухнул на него ниц. При этом в левой руке,
которуя я нерасчетливо выставил для опоры, что-то снова хрустнуло - и от
сильной боли я потерял сознание.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Автор становится прозрачным. Его размышления о покровах и скрытности.
Он исправляет себе перелом. Опрометчивый поступок. Первый контакт
Вероятно, я довольно долго пролежал в беспамятстве: когда очнулся,
солнце уже не грело мою спину, ушло за крышу. Но и придя в себя, я счел за
лучшее лежать; чтобы обдумать ситуацию, это было удобней, чем маячить
перед глазами у всех. Тем более, что я знал, каким теперь предстану перед
туземцами...
Этот ужас, отчаяние... что, собственно, случилось? Все мое при мне,
если не считать одежды. Я жив, на пути к выздоровлению (хотя вчера уже
примирился с гибелью), в сравнительной безопасности. Почему же -чувствую
себя так, будто меня непоправимо изуродовали?
Потому что я, хоть и медик, но человек своей среды и своего времени.
Скелет для нас символ смерти, тлена и праха, а уж потом каркас тела, опора
его и учебное пособие. Вид внутренностей - тоже признак либо смерти
(вскрытие), либо страшной зияющей раны, от которой недалеко до смерти.
(Прибавим сюда и постоянные впечатления от потрохов рыб, кур, уток,
поросят - всей разделываемой на кухне живности.) Да еще многовековые
старания святой церкви, коя протестует против "пролития крови" и
хирургических операций, против анатомических исследований - против всего,
покушающегося на идею божественного происхождения человека, идею, которой
мы охотно следуем и без усилий святош: конечно же, мы не такие, как прочие
твари. Да, внутренности у нас есть - но их существование неприлично.
Несколько приличней нагая натура. Церковь и за нее по головке не
гладила, низвергала и разбивала античные скульптуры. Но художники
приноравливались, запечатлевали на полотнах натурщиков и натурщиц в виде
библейских святых:
распятые Христы, Марии Магдалины, святые Инессы, прикрытые только
волосами, побиваемые камнями святые же Себастьяны, искушающие Иосифов
Вирсавии, искушаемый святой Иероним... и прочая, и прочая. Если отвлечься
от казенно-постных сюжетов, то сутью всех картин было одно: утверждение
облика человека. Именно с обнаженной натурой связаны художественные каноны
красоты тела, классические пропорции.
Но это в искусстве, коего обычная жизнь всегда пошлей. В ней приличен и
красив Человек Одетый. Хорошо одетый. Именно он и есть гомо сапиэнс. К
тому же можно скрыть изъяны телосложения, с помощью тканей, стеганой ваты,
каблуков, шнуровки и т. п. повыгодней подать себя. Я оскорблен (и даже
напуган) неприличием того, что сделали с собой туземцы и что они делают со
мной. Но чем, скажите, приличней все эти ватные груди и плечи,
засупоненные в тугие корсеты вялые животы или ватные валики,
подкладываемые дамами под юбку, чтобы соблазнительно выпятить свой
невоодушевляюще плоский зад! Я уже не говорю о подкрашивании и
оштукатуривании лиц. Да и у мужчин... Какое громадное значение, к примеру,
мы придаем своим волосам - и какое значение вслед за нами им придают
портретисты и романисты, как старательно они выписывают и описывают наши
шевелюры, прически, усы, бороды, баки, брови!
Чем, скажите, волосы на голове для выявления индивидуальности нашей
важней тех, что растут под мышками, на груди или в паху? Взял и сбрил:
внешность изменилась, а суть?
Покровы защищают нас от стихий? О да: нижнее белье - от воздействия на
кожу верхнего платья, дом или экипаж с лакеем на запятках - от воздействия
сырости на верхнее платье. Для защиты от стихий так много всего не надо.
Мы лжем своим видом не меньше, чем словами. Скрытничаем в одном,
выпячиваем сверх меры другое. Изо дня в день, из века в век. И так
привыкли, что остаться без прикрытия - одеждой, волосами или хотя бы
непрозрачностью тела - для нас катастрофа. И для меня тоже? Ведь я-то
знаю, что главное в нас - внутри, а не кожа и не румянец на ней. Почему же
это должно быть скрыто? Что красивее - внешность или внутренность?
...Был такой Леонардо да Винчи, флорентиец, известный картинами и
фресками.
В Виндзорской библиотеке хранятся кипы его анатомических рисунков; они,
безусловно, всегда будут менее популярны, чем "Мона Лиза" или "Тайная
вечеря", но я их рассматривал подолгу. И не только из профессионального
любопытства: там даже рисунок распиленного пополам черепа наводит на
размышления о смысле и красе живого. Картины Леонардо, где выписано
внешнее, будут жить долго именно потому, что он хорошо знал и внутреннее.
И то, и другое - прекрасно, если в этом есть правда, есть жизнь, есть
мысль.
...И вот люди, у которых все пошло в другую сторону: их "внешность"
суть внутренность. И ведь похоже, что не от природы это, а сами делают
свое тело прозрачным. (Качество для живой ткани, кстати, не такое и
диковинное: медузы прозрачны, улитки, некоторые морские рыбы; да и у нас в
тонких местах тело просвечивает, особенно у детей). Ну, не без того, что
климат здесь благодатный, тропический, одежды не слишком нужны. У них из
этого всего возникли свои нормы общежития, приличия, представления о
человеческой красоте... лучше или хуже наших? В одном отношении должны
быть лучше: меньше возможности лгать своим видом, меньше скрытности,
(боюсь, что это слишком хорошо и для меня самого,- но куда денешься!..) И
- это интересно.
Эти сумбурные мысли были хороши тем, что дали мне мужество подняться. Я
сел на топчане, стараясь не обеспокоить левую руку. Туземцев в амфитеатре
поубавилось; многие приветствовали меня поднятием руки - теперь я был им
свой. Люлька с худым мужчиной и полной дамой (которая все так же стояла
спиной ко мне) висела перед домом.
Я подошел к зеркалам в углу. И - как ни убедительны доводы рассудка, но
чувствам не прикажешь,- после первого взгляда на себя зажмурился; это было
бессмысленно, ибо и сквозь веки я теперь видел, только искаженно. "Что же
они со мной сделали?! Что от меня осталось?!.."
Раскрыл глаза, принялся смотреть - что.
Из внешнего - только волосы: отросшие за время скитаний темные пряди,
щетина усов и бородки, брови; все они видны с корнями, не касающимися
костей черепа. Еще глаза, синие радужницы с черными зрачками на белых
глазных яблоках, которые свободно парят в глазницах. И зубы - все тридцать
два на виду: по четыре крепких белых резца сверху и снизу, по паре клыков
и по десятку коренных. Я обычно гордился тем, что, несмотря на трудную
жизнь, у меня целы и крепки все зубы,- но сейчас был не прочь, если бы их
оказалось поменьше.
Вот и все черты, которые я могу признать своими. А в остальном я не я и
плоть не моя.
...Нос, мой прямой, правильный нос с четко вырезанными удлиненными
ноздрями и умеренной высокой горбинкой, нос, который делал мое лицо
мужественным и привлекательным, которым я любовался, бреясь по утрам,- где
он?! На месте его постыдный черный провал, как у сифилитика, а сверху
короткий костный выступ, разделенный трещинкой-швом. Потрогал - есть,
повернул голову - что-то чуть обрисовалось, обозначилось переливом света и
искажением контуров провала. Но это же не то!
А уши? Вместо красивых, прилегающих к черепу ушных раковин с короткими
мочками - чутошные блики - переливы света да несколько прожилок у височных
костей. И все?..
(Читатель поморщится: то размышлял на нескольких страницах, теперь
вертится перед зеркалом, как кокетка... а где действие?! Какое вам еще, к
едреной бабушке, действие, уважаемый читатель? Должен же я разобраться в
своем имуществе. Случись такое с вами, вы бы дольше торчали у зеркала.)
Словом, хорош. "Веселый Роджер", прямо хоть на пиратский флаг.
Для полноты впечатления сложил крестом перед грудью прозрачные руки - и
левая сразу напомнила о себе толчком боли. Что у меня там? Рука
просматривается насквозь: лучевая и локтевая кости, вена, артерия,
сухожилия... только в больном месте все мутное, будто в розовом тумане.
Ага, вон что: скрытый перелом лучевой вблизи локтя, косой разлом, верхняя
и нижня части кости разошлись, между ними просвет.
Приблизил левое предплечье к зеркалу так, чтобы видеть все с двух
позиций, стиснул зубы - и правой рукой (не обращая внимания на то, что
вместо пальцев видны одни фаланги) свел обломки точно, излом в излом. На
лбу, на незримой коже, от боли выступил пот. Но сразу стало легче: попал.
Хотел бы я всегда так вправлять переломы!
Шум за стеклами. Оглянулся: мне аплодируют, некоторые подняли большие
пальцы. Оценили, смотри-ка!
От этой операции я ослабел. Вернулся к топчану, сел. Меня сейчас мало
занимало то, что я - зрелище для прозрачников. Оглядел комнату и понял,
что, пока я лежал в беспамятстве, в ней побывали: угол возле глухой стены
был отгорожен бамбуковыми ширмочками. Подошел, заглянул - что там?
Стульчак из досок, под ним посудина с крышкой и одной ручкой... как
мило с их стороны. Рядом сиденье, во всем похожее на стульчак, только без
дыры; на нем три такие же посудины с одной ручкой, но меньших размеров.
Поднял крышки: в одной нечто вроде супа с кусочками овощей и мяса, в
другой - отварной рис с какими-то мелкими фруктами, в третьей - комки
душистого поджаренного теста. От вида и запаха пищи у меня даже в голове
помутилось:
наконец-то! Зацепил здоровой рукой сразу две кастрюльки, отнес на
топчан, сбегал за третьей, сел и принялся поглощать рис и выловленные из
супа куски мяса, запивая бульоном и заедая пончиками. Сначала даже челюсти
сводило от голода.
В увлечении я совсем забыл о туземцах, но после нескольких глотков
спиной почувствовал: что-то не так! Оглянулся: люлька исчезла, зрители
поднимались со ступенек, удалялись вверх. К лицам некоторых настолько
прилила кровь, что я увидел - едва ли не единственный раз - их внешние
черты. Очертания были промежуточными между европейскими и азиатскими и у
всех выражали негодование. Негодование цвета зреющего помидора. С пирамиды
поспешно спускался "сановник" с папкой.
...Откуда мне было знать, что сейчас я совершаю неприличный поступок и
невозвратимо роняю себя в глазах тикитаков. Конечно, не будь я так
смертельно голоден, то все-таки задумался бы, почему еду мне оставили за
ширмой и рядом со стульчаком. Я подумал бы и о том, что поскольку прилична
прозрачность, то должно быть неприличным все непрозрачное в теле,
чужеродное, как отторгаемое, так и усвояемое. Прилично ли выглядит
наполненная экскрементами прямая кишка? Но ведь подобная картина
получается в верхней части тела при питании, в пищеводе и желудке. Ни один
тикитак не позволит себе показаться на людях как с непереваренной пищей в
желудке и кишечнике, так и с неопорожненными нижними кишками; исключения
допускаются только для младенцев. (Иное дело тогда, когда пищеварительная
система используется для украшения, но об этом я расскажу особо.)
Боюсь, что этому своему промаху - наряду с так и оставшимся
непрозрачным скелетом - я и обязан кличке "Демихом Гули"- получеловек
Гули; от нее я не избавился до самого конца. Животные оба действия, и
питание, и испражнение, совершают открыто; подлинно разумные люди (то есть
тикитаки) скрывают от посторонних глаз; существо же, которое одно
совершает скрытно, а другое нет,- получеловек. Логика есть. К тому же я,
изголодавшись, накинулся на пищу с животной жадностью, жрал... Так и пошло.
"Сановник" с папкой ворвался в комнату, быстро переместил ширмы к
топчану, чтобы они заслонили меня от стеклянных стен, погрозил мне рукой и
исчез, защелкнув дверь. Я только успел разглядеть, что он невысок и широк
в кости.
(Очень скоро я узнал, что трое на пирамиде были вовсе не сановники, а
простые медики, проводившие эксперимент со мной, пробу на прозрачность. А
этот, ворвавшийся" Имельдин, стал моим опекуном, другом-приятелем, а затем
и родственником. Сановники же и городская элита как раз и сидели в первых
рядах.)
Как бы там ни было, я очистил все три посудины и почувствовал себя
бодрее; жизнь продолжалась. То, что в амфитеатре поубавилось зрителей, мне
тоже пришлось по душе: надоели. Я вернулся к зеркалам - осматривать себя,
привыкать к новому виду.
...Да, теперь я непохож на себя и похож на них: прежде всего замечается
скелет, размытые алые пятна печени и пульсирующего сердца, полосы крупных
сосудов - всюду парами, артерии и вены. Выделяется наполненный пищей
желудок - прежде он был почти не заметен. Все оплетено ветвящимися до
полной неразличимости нитями капилляров и тонкой сетью белых нервов. Мышцы
же, соединительные хрящи, стенки извилистых кишок, перепонка диафрагмы -
прозрачны, как вода, лишь преломляют-искажают контуры того, что за ними.
Кстати, почему так? Надо подумать... Меня кололи под мышками и в паху,
туда вводили эту дурманящую жидкость, а не в вены. Похоже, что они в
лимфатические узлы ее вводили, в ту систему тканевой жидкости в нас, что
век назад открыл итальянец Бартолини. "В "бартолиниевы узлы". Поэтому и
опрозрачнились ткани, более других богатые лимфой. Поэтому же выделяются
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг