"параметрам" канавы! - Он не хотел сдаваться без боя. - И точку неба,
откуда метеор якобы прилетел, по ним же.
- Н-ну... по-видимому, и в этом вопросе несколько оплошали - правда, не
наши эксперты, а сэр Кент с сотрудниками. Хотя в принципе нельзя оспорить,
что антиметеорит был и массивным, и довольно плотным: с одной стороны,
целое озеро испарилось, а с другой - почва оплавлена локально. - Кузин сам
почувствовал шаткость своих доводов и поспешил заключить: - Это все уже
второстепенные детали, они сами ничего не доказывают и не отменяют.
Минута прошла в неловком молчании.
- Ну а блокноты и показания Алютина я им все-таки перешлю, - сказал
следователь. Он взял папку, встал.
- Конечно, перешлите. Ваш долг, так сказать... Но... хотите знать мое
мнение? Ничего не будет.
- Почему? - угрюмо спросил Нестеренко, поглядывая на дверь: ему, по
правде говоря, вовсе не хотелось знать мнение Кузина, а хотелось только
скорей уйти.
- Понимаете, если бы это попало к экспертам в самом начале, когда они
расследовали тобольскую вспышку, то сведения оказались бы кстати.
Показания насчет канавы даже несомненно повлияли бы на выводы комиссии. А
теперь - нет. Упущен момент, Сергей Яковлевич, еще как упущен-то! Уже
сложились определенные мнения, по этим мнениям предприняты важные
действия: конференции, доклады, книги...
Виталий Семенович видел, что Нестеренко разочарован и огорчен беседой,
- и то, что он нехотя расстроил этого симпатичного парня, было ему
неприятно. Он старался скрасить впечатление чем мог.
- Нет, пошлите, конечно, - он тоже поднялся из-за стола. - Ну-с, Сергей
Яковлевич, пожелаю вам всяческих успехов, приятно было с вами
познакомиться. Если еще будут ко мне какие-либо дела, я всегда к вашим
услугам.
Последнее было сказано совершенно не к месту. Виталий Семенович
почувствовал это и сконфузился. Они распростились.
...Настоящий, стопроцентный трус - он потому и трус, что ему никогда не
хватает духу признаться себе в своей трусости. Он придумывает объяснения.
ЭПИЛОГ. ПОСЛЕДНЯЯ ГИПОТЕЗА О ГИБЕЛИ КАЛУЖНИКОВА
Ужаснись, небо, и вострепещи,
земле, преславную тайну видя!..
Протопоп Аввакум,
Послание святым отцам.
Теплый ветер колыхал траву. Калужников шагал по степи в сторону Тобола,
рассеянно смотрел по сторонам. Зеленая, с седыми пятнами ковыля волнистая
поверхность бесконечно распространялась на восток, на север и на юг; с
запада ее ограничивали невысокие, полого сходящие на нет отроги Уральского
хребта.
- Дядь Дима-а-а! - донес ветер тонкий голос.
Он оглянулся. На пологом пригорке, зелень которого рассекала пыльная
лента дороги, стоял Витька. Правой рукой он придерживал дышло двухколесной
тачки, левой махал Калужникову. Тот вышел к дороге. Витька, поднимая
тачкой и босыми ногами пыль, примчал к нему.
- А я вас еще вон откуда увидал, от бахчи, - сообщил он.
- Угу... Тачку-то зачем волокешь?
- А тятенька велели - рыбу везти. Так-то ведь не унесем, она повалит
теперь - успевай вершу очищать. Уже кончили канал-то?
- Да, пожалуй. Там твой батя остался, должен кончить.
- Ой, дядь Дима, пошли скореича!
- Во-первых, никуда без тебя твоя рыба не денется. А во-вторых... Ну
ладно, садись на свою телегу.
Витька с радостным сопением взобрался на тачку. Калужников ухватил
дышло и - держись! - помчал, благо дорога шла под гору.
Пробежав с тачкой полкилометра, он запыхался. Витька слез и рыцарски
предложил:
- А теперь давайте я вас.
- Ладно уж, воробей! Дойдем и так, близко.
Вдали виднелась кайма тальника на берегу Тобола. Вскоре вышли и озеру.
Трофим Никифорович стоял на бугре и курил; у ног валялась лопата. Он
поглядел на подходивших Калужникова и Витьку, на тачку - и сердито
отвернулся. В вершу, установленную на выходе канала, била струя -
прозрачная и тонкая, как из кружки. Сквозь канал просматривался камыш на
берегу озера Убиенного и игра света на воде. Поток шел глубиной едва ли с
мизинец.
Калужников осмотрел сооружение.
- Перемычку надо было оставить, дядя Трофим, да копать глубже. Какая же
серьезная рыба в такую воду пойдет!
- А где ты раньше был со своими советами - перемычку? - закричал
кузнец. - Надо самому доводить, раз уж взялся! Много вас теперь, таких
советчиков... Перемычку!..
- Ну ничего, может, размоет. А не размоет, так засыплем да прокопаем
глубже.
- Размоет... жди теперь, пока размоет! Здесь грунт плотный. А засыпать
- тоже жди, пока высохнет. В грязи не очень-то поковыряешьея, у меня и без
того ревматизм.
В вершу за час понабивались ерши. Некоторые были настолько мелкие, что
проскальзывали сквозь прутья и уплывали по ручейку в Тобол. А те, что
покрупнее, просовывали между прутьями головы и пучили на людей мутные
глазки. Кузнец нагнулся, вытащил одного.
- Сплошные сопли, мат-тери их черт! - Отшвырнув, вытер пальцы о штаны.
- А маменька тесто поставили, - расстроенно сказал Витька. - Для
рыбного пирога.
Алютин докурил папиросу, бросил, растоптал и выругался" так крепко, что
лягушки зелеными снарядами попрыгали в Тобол.
Калужников морщился-морщился, не выдержал и расхохотался, да так, что
сел. Глядя на него, запрыскал в ладошку и Витька. За ним рассмеялся и
кузнец.
- Ох, Димка, Димка, и где только была твоя голова с этой перемычкой! Я
ж не понимаю, рабочая сила... Э, ну тебя! Не там где-то твои мысли, не
отдыхать ты сюда приехал - все про науку свою думаешь. Разматывай удочки,
Витька, надо хоть так наловить - иначе нам лучше и домой не возвращаться!
На их счастье, на сей раз ловилась рыбка - и большая и маленькая. Дядя
Трофим подобрел, а после ужина, в меню которого была печеная картошка с
печеными же в костре окунями, выпив оставленную на открытие канала
четвертинку, и вовсе захорошел.
Остатки облаков расположились параллельными бело-розовыми полосами. Они
чередовались с просветами быстро синеющего неба. "Вот и в воздухе
обнаружились ритмы, волны. С чего бы, казалось? Ветер дул по-всякому,
влага тоже испарялась где так, где иначе... а все сложилось в волны".
Калужников чуял приближение знакомого и желанного состояния ясности.
- ...Оставался бы у нас, был бы первый парень в крепости, - толковал
дядя Трофим. - Вон Кланька-то на тебя как глядит, Димакова-то: хошь
женись, хошь так... А ты все думаешь, думаешь! И глаза у тебя от мыслей
какие-то мертвые. Нет уж, лучше я буду каждый день станичному бугаю кольцо
в нос ковать, чем этой вашей наукой заниматься... Эх, где мои тридцать
лет! Вот я казаковал...
Калужников слушал и не слушал. За отрогами дотлевал закат. Волны-облака
стали сизо-багровыми. Звенел ручеек из канала. Ныли комары. В озере
Убиенном, провожая день, играла рыба.
Трофим Никифорович погрузил на тачку вершу, лопаты, удочки, растолкал
клевавшего носом сына, крикнул Калужникову:
- Ну чо, пошли?
- Идите, я еще побуду.
- Смотри: отставать, да догонять... Или ты не домой пойдешь?
- Может быть.
Скрип колес тачки, бормотанье Трофима Никифоровича, шаги - все
удалилось. Темнело. Сник ветер. Успокоился плеск рыб в озере и реке.
Постепенно установилась тишина - тот всеобъемлющий и торжественный покой в
природе, когда неловко даже сильно вздохнуть.
Дмитрий Андреевич осторожно, чтобы не нарушить невзначай тишину,
перевернулся на спину, закинул руки за голову. В темно-синем небе
загорались первые звезды. Раньше у него была привычка узнавать созвездия,
вспоминать названия приметных звезд. Теперь же он просто смотрел.
Он перестал замечать, как течет время, только чувствовал, что
материальный поток, чуть вибрируя упруго - в ровном дыхании, в ударах
сердца, - несет его вместе с теплой степью, рекой, озером, тихим небом в
бесконечность. "Будто Волга", - подумалось ему. Он вспомнил, как купался в
Волге ниже Горького и его несло ровное, но быстрое течение, какое нельзя
было предположить по виду величественной реки.
Другая картина сменила эту в памяти Калужникова, картина шторма на
море. Он часами стоял на берегу, цепенея перед простои, как музыка, и
сложной, как музыка, правдой волнения.
...Белые от ярости волны поднимаются в атаку, налетают на берег - и
откатываются, скрежеща галькой.
Стало совсем темно, нельзя было различить, где кончается степь и
начинается небо, - разве только по обильным немерцающим звездам, которые
смотрели на него сквозь очистившийся от облаков воздух. И он смотрел на
звезды. В нем нарастало отрешение от себя - мощный всплеск интуитивного
слияния.
Совпало с волнением среды дыхание. Сердце стало биться в такт чему-то
властному, теплому, понятному. Складывались в единый трепет тела пульсации
мышц, нервов, крови - и светлый жар нарастал в нем.
Уже не было мыслей, не было слов и образов. Инстинкт самосохранения -
последний сторож личности - на миг напомнил о себе судорогой нервного
холода, распространившегося от солнечного сплетения. Калужников подавил
ее, приподнялся на локтях:
- Ну?! Не боюсь. Ну!..
Сейчас его переполняло чувство любви ко всему - той чистой жертвенной
любви, которую он так и не испытал ни к одной из женщин. "Отдать себя,
чтобы понять - это не смерть. Это не исчезнуть, а превратиться в иное...
потому что вечна жизнь во вселенной!" И не было страха ни перед чем.
И бесконечность пространства открылась ему, открылась в понимании!
Вместо плоской картины "неба" и "созвездий" он вдруг увидел, что одни
звезды - преимущественно яркие - гораздо ближе к нему, те, что послабей, -
далеко за ними, а россыпи самых тусклых и вовсе далеко-далеко и сходятся в
немыслимо огромный, но теперь обозримый им галактический клин. Он видел
сейчас это так же просто, как видел бы деревья, за ними - разделенные
полями рощи, а за ними лес на горизонте... И все звезды были центрами
всплесков во вселенском море материи, и за ними было еще пространство, и
еще, и еще!
И бесконечность времени открылась ему. Сейчас он прозревал начала и
концы.
...Волна материи - метагалактика - собралась в четырехмерном
пространстве, взбухла за сотни миллиардов лет, закрутилась необозримым
вихрем. Струи этого вихря изрябили волны и течения помельче - из них
свились спирали галактик, а те раздробились на еще меньшие - звездные -
струи и круговороты. И мчатся, вьются во времени эти вязкие сгустки:
звезды, планеты, тела; а на краях их, рыхлящихся от перехода в спокойную
среду, в пространство, снуют, суетятся, петляют друг около друга самые
гибкие и верткие струи-сгустки - активные, запоминающие. Они и есть жизнь
- рыхлая и гибкая плесень на поверхности всплесков-миров.
...Опадет метагалактическая волна, разобьются на многие рукава
галактические потоки материи, растекутся ручьями вещественные вихри звезд
и планет - "мертвое вещество", пенясь и растекаясь, станет переходить в
живые тела-струи. Они будут не такими, как раньше, и разными в разных
местах, но они - будут. Потому что вечна жизнь во вселенной, никогда она
не произошла и никогда не кончится. Будет она переходить от эпохи к эпохе
во времени, от миров к мирам в пространстве, изменяясь, но не исчезая -
ибо жизнь и есть извечное волнение материи.
Ясность нарастала чудесной, никогда не слышанной музыкой, переливами
тепла в теле, приступом восторга и грозового веселья, ощущением, что
сейчас он полетит.
Он увидел, как осветилась трепетным светом трава вокруг, край канавы,
затем кустарник у реки, гладкая вода, обрыв на том берегу - и все дальше и
ярче, ярче, ярче! - и уже не удивился тому, что это его свет озаряет все в
проницает все.
Вспышка, слепящая бело-голубая вспышка взметнулась над бугром! Она
осветила и зажгла тихую степь, пробудила собак в окрестных селениях,
испарила озеро, оплавила землю.
Среда приняла Первооткрывателя в себя.
"Библиотека современной фантастики", том 25
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 04.02.2003 16:10
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг