Печаль комиссара Вольфа была чем-то сродни затосковавшему вдруг Циону;
так же как и оруженосцу, все вокруг казалось ему напыщенным и неискренним.
Но Заярконский тосковал от боли в коленке, и недоверия к подобревшему ни с
того ни с сего лорду-распорядителю, а Вольфа продолжала мучить ревность,
доводившая его до безумия; он понимал, что люди поделом смеются над его
горем, но ничего не мог поделать с собой и думал о Ривке почти все время.
Кавалеры и дамы с удивлением оглядывали нескладную фигуру полицейского и с
опаской обходили его, чтобы невзначай не напороться на это безродное
чучело, не имевшее никакого понятия о придворном этикете; в потертом
кашемировом камзоле, сидевшем на нем мешковато, Иуда и впрямь выглядел
чужаком, случайно прибившимся к высшей знати.
В одной из придворных дам, он узнал вдруг свою легкомысленную супругу:
- Ривка ты здесь, - дрогнувшим голосом сказал он, - отыскивая глазами
герцога, - а где этот урод?
- У меня уже другой урод, - гордо отвечала супруга, - я оставила Балкруа
и теперь хожу в фаворитках у самого лорда-распорядителя.
Она игриво прижалась к сопровождавшему ее, разодетому в пух и прах лорду,
который глупо засиял от удовольствия, услышав свое имя.
- Как? - потрясено, воскликнул комиссар, - вчера еще ты была с этим...
- Сударь, - прервала она, - это по вашим меркам вчера, а у нас уже целая
вечность прошла. - Слово "У нас" больно резануло слух несчастного
рогоносца.
- Стерва! - глухо зарычал он и презрительно оглядел невзрачную фигуру де
Брука, - неужели этот пупс в шлеме чем-то лучше меня?
- Разумеется, - игриво помахивая веером, сказала Ривка, - он, по крайней
мере, знаком с природой клитора и не превращает секс в вольную борьбу.
Это был намек на то, что доминирующую роль в любви Иуда всегда отводил
своей особе. С секретаршей, правда, он был демократичнее, позволяя ей
раскрепощаться в интимные мгновения, но жене такой способ сексуального
самовыражения был заказан. В этом был весь комиссар - грубый мужчина,
самец и поклонник Макиавелли. Он считал нормальным, что каждая пятая
женщина в стране подвергается насилию со стороны мужа, но помалкивает об
этом, боясь огласки. Он никогда не высказывал эти мысли вслух (это было
несовместимо с его общественным положением), но думал и поступал
соответственно своим понятиям, приструнивая при случае любовниц, если они
лезли ему в душу. Исключение делалось одной лишь Ривке, которая сумела
отстоять свою независимость, если не в постели, то, по крайней мере, в
вопросах семейного бюджета.
- Милорд, - улыбнулся Вольфу смутившийся де Брук, - рад познакомится с
Вашей честью.
Обмениваясь любезностями, участники этого забавного треугольника не
обратили внимания на близкое присутствие взгрустнувшего короля; на
мгновение он потерял из виду свою божественную королеву и, желая поручить
ее поиски Лорду-распорядителю, невольно стал свидетелем супружеской
перебранки Вольфов. - "Почему мои придворные знают то, о чем неведомо
мне?" - с досадой спросил он Васю, слегка озадаченный словами жены
комиссара, высоко оценившей познания де Брука в области женской анатомии.
Размолвка между супругами кончилась тем, что несчастный Вольф напился
вдрызг шотландской браги и мирно заснул под ближайшим столом, заставленным
тонкими яствами, приготовленными искусными поварами из Антиохии.
"Назюзюкался регулировщик, - мстительно фыркнула Ривка, увидев комиссара
спящим в обнимку с бычьим рогом, - будет знать, непутевый, как со
студентками шашни крутить"
Глава 63
Возвращение "блудного" Ахмада было настоящим праздником для журналистов.
В короткое время он стал необычайно популярен в прессе, и его долго не
решались предать повторному погребению.
Члены Госкомиссии по национальной безопасности были в совершенном
замешательстве. "Закапывать или нет надоевшего всем араба?"
- Зачем понапрасну возмущать общественное мнение. - Сказала Мария
Колодкина, депутат кнесета от русской фракции. Но тут свое веское слово
сказал профессор Хульдаи:
- Держать живой труп на свободе - противоестественно и небезопасно, -
заявил он, вторично пытаясь избавиться от, ставшего ненужным, объекта
своих неудавшихся опытов.
- Да, но ведь понаедут газетчики, профессор, - брезгливо поморщился
министр внутренних дел.
- И пусть наезжают. Правда, в данном случае, лучше, чем досужие
домыслы. - Журналистов действительно собралось великое множество. Все
ждали от Ахмада эксцентричной выходки, и он никого не разочаровал.
- Профессор, - обречено сказал Ахмад, когда его повели к цинковому гробу,
- даже заключенным дают последнее слово, а тут меня хоронят навеки
вечные...
И вдруг он заплакал горько и навзрыд. Хульдаи быстро оценил обстановку и
рассудил - если не дать последнее слово этому ломаке и резонеру, завтра во
всех газетах мира израильтян будут осуждать за жестокосердие по отношению
к национальному меньшинству в стране и проведении экспансионистской
политики на Ближнем Востоке.
- Хватит паясничать, Ахмад, - сказал профессор, - говори скорее свою
речь и живо полезай в гроб, надоело!
- Каков регламент? - деловито отозвался Ахмад.
- Три минуты, надеюсь, тебе хватит? - сказал Хульдаи.
- Обижаешь, Хуйдаев...
С некоторых пор прозвище это прочно закрепилась за ученым.
- Считай, что минута у тебя уже прошла, дружище.
- Ну что ж, попробую уложиться, многоуважаемый профессор, - сказал Ахмад
и повернулся лицом к телекамерам и микрофонам, с нетерпением, дожидающимся
его первых слов.
- Господа, - торжественно начал Ахмад, - я, слава Богу, не вчера родился
и, вообще - рождался уже не раз и почти на всех континентах земного шара.
Я был некогда индейцем, негром и даже уссурийском тигром был. Я имел честь
бывать в вашем регионе, как в шкуре араба, так и в шкуре еврея.
Журналисты насторожились в предвкушении сенсации.
- К делу, господин мертвец, - встревожился профессор Хульдаи, сердито
поглядывая на многочисленных представителей прессы, - ваше время
ограничено.
Но Ахмад даже не ускорил темпа речи. "Знает ведь гад, как спровоцировать
скандал" - Подумал Хульдаи.
- Основываясь на своем немалом опыте переселения из души в душу, -
сказал Ахмад, - я должен сказать, что более странного общества, чем у вас
я нигде не встречал...
- Что такого особенного вам не нравится в евреях? - прямо спросил один из
журналистов.
- Особенность Ваша состоит в том, что вы много говорите о любви и почти
никого не любите.
"Мать твою эдак!.. - всполошился профессор, - ведь доведет же до
скандала, падаль могильная"
- Господин Ахмад, - поинтересовался другой журналист, - в вас заметна
некоторая обида на евреев, что вы, собственно, имеете против этого, в
общем, то, многострадального народа?
- Я сам плоть от плоти этой великой нации, - сказал Ахмад, - но будем
объективными, господа, много говорят о хваленом еврейском милосердии. Но
когда бывает милосерден еврей? - Когда ближнему его во сто крат хуже, чем
ему. Тогда он может простить ближнему все, и даже посочувствовать -
возвышенно и гордо. Чем занят все остальное время еврей? Самолюбованием,
во всем и везде он ищет и находит высокий смысл в своем существовании и
предназначении...
- Взять его! - сказал профессор Хульдаи. На араба тут же набросились
полицейские с дубинками, но на сей раз, он проявил упорство и долго
изрыгал проклятия в адрес своих обидчиков.
- Вандалы, расисты, не имеете права. Это нарушение прав мертвых и
оскорбление моего праха! - И снова его последние слова были - Иуда, где
ты, спаси меня!
Его речь произвела сильное впечатление на журналистов, и через несколько
часов о ней говорили уже во всех информационных агентствах мира. Как и
предвидел министр по внутренней безопасности, особенно большое волнение в
связи с выступлениями покойного произошло в арабских странах.
Прогрессивные деятели Египта, Сирии и Саудовской Аравии обвинили Израиль в
экспансионизме и затыкании глоток здоровым демократическим элементам.
Профессор Хульдаи распорядился залить могилу араба толстым слоем бетона.
* * *
Переступив порог родного дома, Кадишман увидел Габая, мастерившего что-то
в подъезде. Вспомнив все, что было связано у него с этим человеком, он
почувствовал в груди сильную душевную муку и злость. В глазах у него
помутилось от гнева, и он понял, что настал желанный миг расплаты. Дом
свой, слава Цилиндру, он нашел на месте, но проклятого Габая лучше бы ему
теперь не видеть.
Для председателя домового комитета это был обыкновенный будничный день;
собирая с жильцов взносы на текущий ремонт, он обходился, обычно, без
шабашников, оставляя общественные деньги у себя в кармане. В руках у него
был молоток, и он собрался чинить лестничные перила. "Вот он подарок
судьбы!" - радостно подумал Кадишман, сжимая в кармане здоровенные кулаки.
- Ах это ты, сосед, - сыто приветствовал его Габай, - между прочим, за
уборку подъезда давно уже не плачено!
Не помня себя от ярости, Кадишман резко ткнул в ненавистную харю врага
железным кулаком. Не ожидавший удара Габай, выронил молоток и грузным
тюком упал на пол.
- Что вы делаете, сосед! испуганно спросил он, вытирая разбитую в кровь
губу. Кадишман вспомнил, как нагло отбрил его Габай, когда он звонил домой
из Одиночного мира и яростно пнул того в живот.
- Так-то лучше, приятель! - сказал он с удовлетворением, и, схватив
трусливого прелюбодея за ворот рубахи поволок его в подвал. Сбитый с толку
домком сопротивлялся изо всех сил. Обессиленный от избытка эмоций,
Кадишман понял, что не дотащит этого борова в укромное место и решил
осуществить задуманное прямо в подъезде.
- Я устрою тебе тараканью месть! - торжественно сказал он и сорвал с
домкома шорты.
- Караул! - истошно завопил Габай, сообразив к чему, клонит обезумевший
сосед. От бесчестья Габая спасла Берта. Войдя в полутемный подъезд, она
увидела отчаянно дерущихся мужчин, тихо охнула и, побросав авоськи,
кинулась к лейтенанту. Воспользовавшись минутной заминкой, Габай
выскользнул во двор.
- Милый! - запричитала Берта, - Ты?!
- Поди прочь б..., - сказал лейтенант и грубо оттолкнул ее.
Обескураженная Берта, едва удержалась на ногах.
- Так-то ты благодаришь меня за любовь и бессонные ночи?
Большие красивые глаза ее увлажнились, голос предательски задрожал. На
секунду Кадишман усомнился в своих подозрениях. "Что если она
действительно ждала его?"
- Мог бы хоть весточку послать, между прочим, исстрадалась я тут без
тебя.
- Откуда весточку, - мрачно сказал Кадишман, - с того света что ли?
- Вот вы всегда так, заботились лишь о себе, эгоист проклятый! - услышал
он скрипучий голос тещи, неожиданно выплывшей из-за широкой спины дочери.
Она вошла в подъезд вместе с Бертой, но лейтенант, занятый Габаем, не
заметил ее. Вот уж месяц, как теща поселилась в доме нелюбимого зятя,
чтобы дочь не столь болезненно переносила трагедию внезапной утраты мужа,
по которому, судя по всему, она лично не очень убивалась.
- А вы тут время даром не теряли, - зарычал Кадишман, сжав кулаки и
грозно надвигаясь на тещу. Та пыталась остановить его, но он, вспомнив о
своем портрете, выброшенным ею на помойку, принялся душить старую женщину.
- Ах ты, проститутка, - с чувством сказал он, - и дочь твоя проститутка,
тоже, небось, давала Леопольду!
В гневе он назвал ухажера Берты по отчеству, хотя обычно именовал его
"Амодей с Моцартом" Все это закончилось бы страшной трагедией, не вернись
вовремя Габай с полицейскими. Это был сержант Альтерман, патрулировавший в
данном районе. Он тотчас узнал начальника и сообразил, что босс, как бы
не в своем уме.
- А мы вас тут совсем потеряли, господин майор, - радостно сказал он,
протягивая ему руку. "И этот чудила повысил меня в звании" - грустно
подумал Кадишман, еще не ведая, что по специальному указу
правительственной комиссии, за подписью самого Когаркина, ему было
присвоено внеочередное звание майор - посмертно.
Кадишман на приветствие сержанта не ответил, а, схватившись по привычке
за несуществующий наган на боку, в неистовстве заорал.
- Прочь с дороги, сержант!" Альтерман тяжело вздохнул и приказал солдатам
связать неуправляемого Кадишмана. Подъехавшая машина скорой помощи увезла
майора в психушку.
Глава 64
Едва дождавшись окончания аудиенции, Василий, не глядя на шокированных
его грубыми манерами царедворцев, поспешно вышел к сладко журчащим
фонтанам, и лихо вскочил на коня, любезно предоставленного ему де Бруком.
Долгий переход к поместью де Блюмов он сделал почти за два часа, загнав
при этом тяжело дышавшую лошадь. Войдя в летнюю анфиладу замка, он
столкнулся в дверях, с дряхлым привратником, которого держали в штате за
то, что он умел представлять наезжавшую высокородную знать. За время
отсутствия маркиза, старик совсем сдал, и от него исходил запах пота и
заношенной одежды.
- Однако ты пахнешь, старый - морщась, сказал маэстро, - на, возьми
гостинец. - Он дал старику коробку конфет, с коньячной начинкой которую
специально вез для дворовых. Жене он приберег бриллиантовое колье,
купленное им на международной выставке ювелирных изделий.
Запинаясь и шамкая ввалившимся внутрь беззубым ртом, привратник поведал
маркизу о сюрпризе, на который намекал ему на балу Генрих четвертый.
- Бесценный сэр, - сказал старый слуга, прижимая коробку к груди, -
радостная весть, у вас родилась двойня.
Василий не понял значения сказанных прислугой слов. Все его существо
рвалось навстречу любимой. Кроме нее ничто на свете не интересовало его в
эту минуту.
Широким шагом маэстро прошел в тишайшие покои жены.
- Маркиз! - тихо охнула герцогиня, увидев его, и схватилась за сердце.
Супруги обменялись страстным поцелуем, и Василий прижал к груди милую
головку подруги. Это была одна из редких минут в жизни маэстро, когда он
понял, что способен по-настоящему любить. Никто из его прежних пассий не
вызывал у него чувств, столь глубоких и страстных. Никто не заставил бы
столь быстро жениться на себе, после позорной неудачи с дочерью академика.
Герцогиня досталась ему в жестокой борьбе с Балкруа, и это придавало
победе особый привкус счастья. Злые языки утверждали, что его соблазнили
титул Алис и ее несметные богатства. Василий был прагматик, и к подобным
условностям относился спокойно. Впрочем, чем больше он узнавал жену, тем
меньше придавал значение богатству и любил ее за удивительную красоту и
редкие душевные качества; она дала вольную Виолетте, присовокупив к ней
две деревеньки, примыкающие к поместью "Де Блюм ". Она убеждала Васю
подарить свободу Циону, и он долго втолковывал ей, что Заярконский ему
друг, а в оруженосцы пошел из коммерческих соображений.
- Я неплохо ему плачу, - сказал Василий, - и он преданно служит мне. -
Получив свободу, Виолетта не захотела расставаться с госпожой, хотя от
богатого приданого не отказалась.
Вслед за Васей к замку подоспела чета Заярконских. "Молодые", как
насмешливо назвал их Вольф, еще не поженились, но служанке нравилось,
когда окружающие называли ее "Госпожа Заярконская". На радостях
влюбленные закатили знатную попойку с исполнением песен Даны Интернейшенел
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг