Сначала Беневоленский сердился и даже называл речи Распоповой
"дурьими", но так как Марфа Терентьевна не унималась, а все больше и
больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта, то под
конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование "дурьей породы"
невозможно, и мало-помалу пришел даже к тому, что не находил в нем ничего
предосудительного.
- Что же! пущай дурья порода натешится! - говорил он себе в утешение, -
кому от этого убыток!
И вот он вступил в секретные сношения с Наполеоном...
Каким образом об этих сношениях было узнано - это известно одному богу;
но кажется, что сам Наполеон разболтал о том князю Куракину во время
одного из своих petits leve's17. И вот, в одно прекрасное утро, Глупов был
изумлен, узнав, что им управляет не градоначальник, а изменник, и что из
губернии едет особенная комиссия ревизовать его измену.
Тут открылось все: и то, что Беневоленский тайно призывал Наполеона в
Глупов, и то, что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он
мог сказать только то, что никогда глуповцы в столь тучном состоянии не
были, как при нем, но оправдание это не приняли, или, лучше сказать,
ответили на него так, что "правее бы он был, если б глуповцев совсем в
отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои
продерзостно законами именует, воздержался".
Была теплая лунная ночь, когда к градоначальническому дому подвезли
кибитку. Беневоленский твердою поступью сошел на крыльцо и хотел было
поклониться на все четыре стороны, как с смущением увидел, что на улице
никого нет, кроме двух жандармов. По обыкновению, глуповцы в этом случае
удивили мир своею неблагодарностью, и как только узнали, что
градоначальнику приходится плохо, так тотчас же лишили его своей
популярности. Но как ни горька была эта чаша, Беневоленский испил ее с
бодрым духом. Внятным и ясным голосом он произнес: "Бездельники!" - и, сев
в кибитку, благополучно проследовал в тот край, куда Макар телят не гонял.
Так окончил свое административное поприще градоначальник, в котором
страсть к законодательству находилась в непрерывной борьбе с страстью к
пирогам.
Изданные им законы в настоящее время, впрочем, действия не имеют.
------------------------------------------------------------------------
Но счастию глуповцев, по-видимому, не предстояло еще скорого конца. На
смену Беневоленскому явился подполковник Прыщ и привез с собою систему
администрации еще более упрощенную.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый,
сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не
смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был
румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов;
походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это
украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на
плечах при малейшем его движении.
По принятому обыкновению, он сделал рекомендательные визиты к городским
властям и прочим знатным обоего пола особам, и при этом развил перед ними
свою программу.
- Я человек простой-с, - говорил он одним, - и не для того сюда
приехал, чтобы издавать законы-с. Моя обязанность наблюсти, чтобы законы
были в целости и не валялись по столам-с. Конечно, и у меня есть план
кампании, но этот план таков: отдохнуть-с!
Другим он говорил так:
- Состояние у меня, благодарение Богу, изрядное. Командовал-с; стало
быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого
законы - те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте
понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я
человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Третьим высказывался так:
- Я не либерал и либералом никогда не бывал-с. Действую всегда прямо и
потому даже от законов держусь в отдалении. В затруднительных случаях
приказываю поискать, но требую одного: чтоб закон был старый. Новых
законов не люблю-с. Многое в них пропускается, а о прочем и совсем не
упоминается.
Так я всегда говорил, так отозвался и теперь, когда отправлялся сюда.
От новых, говорю, законов увольте, прочее же надеюсь исполнить в точности!
Наконец, четвертым он изображал себя в следующих красках:
- Про себя могу сказать одно: в сражениях не бывал-с, но в парадах
закален даже сверх пропорции. Новых идей не понимаю. Не понимаю даже того,
зачем их следует понимать-с.
Этого мало: в первый же праздничный день он собрал генеральную сходку
глуповцев и перед нею формальным образом подтвердил свои взгляды на
администрацию.
- Ну, старички, - сказал он обывателям, - давайте жить мирно. Не
трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте и сейте, ешьте и пейте,
заводите фабрики и заводы - что же-с! все это вам же на пользу-с! По мне,
даже монументы воздвигайте - я и в этом препятствовать не стану! Только с
огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут не долго и до
греха.
Имущества свои попалите, сами погорите - что хорошего!
Как ни избалованы были глуповцы двумя последними градоначальниками, но
либерализм столь беспредельный заставил их призадуматься: нет ли тут
подвоха? Поэтому некоторое время они осматривались, разузнавали, говорили
шепотом и вообще "опасно ходили". Казалось несколько странным, что
градоначальник не только отказывается от вмешательства в обывательские
дела, но даже утверждает, что в этом-то невмешательстве и заключается вся
сущность администрации.
- И законов издавать не будешь? - спрашивали они его с недоверчивостью.
- И законов не буду издавать - живите с Богом!
- То-то! уж ты сделай милость, не издавай! Смотри, как за это
прохвосту-то (так называли они Беневоленского) досталось! Стало быть, коли
опять за то же примешься, как бы и тебе и нам в ответ не попасть!
Но Прыщ был совершенно искренен в своих заявлениях и твердо решился
следовать по избранному пути. Прекратив все дела, он ходил по гостям,
принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих собак, с которыми
травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал очень
хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике,
томившемся в то время в заточении.
- Филат Иринархович, - говорил, - больше на бумаге сулил, что обыватели
при нем якобы благополучно в домах своих почивать будут, а я на практике
это самое предоставлю... да-с!
И точно: несмотря на то что первые шаги Прыща были встречены глуповцами
с недоверием, они не успели и оглянуться, как всего у них очутилось против
прежнего вдвое и втрое. Пчела роилась необыкновенно, так что меду и воску
было отправлено в Византию почти столько же, сколько при великом князе
Олеге. Хотя скотских падежей не было, но кож оказалось множество, и так
как глуповцам за всем тем ловчее было щеголять в лаптях, нежели в сапогах,
то и кожи спровадили в Византию полностию, и за все получили чистыми
ассигнациями. А поелику навоз производить стало всякому вольно, то и хлеба
уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное
употребление. "Не то что в других городах, - с горечью говорит летописец,
- где железные дороги18 не успевают перевозить дары земные, на продажу
назначенные, жители же от бескормицы в отощание приходят. В Глупове, в сию
счастливую годину, не токмо хозяин, но и всякий наймит ел хлеб настоящий,
а не в редкость бывали и шти с приварком".
Прыщ смотрел на это благополучие и радовался. Да и нельзя было не
радоваться ему, потому что всеобщее изобилие отразилось и на нем. Амбары
его ломились от приношений, делаемых в натуре; сундуки не смещали серебра
и золота, а ассигнации просто валялись на полу.
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра
явилось уже не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере того, как
развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее - анализ. С увеличением
материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга
явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так бывает
всегда, но глуповцы употребили эту "новоявленную у них способность" не для
того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
Неокрепшие в самоуправлении, глуповцы начали приписывать это явление
посредничеству какой-то неведомой силы. А так как на их языке неведомая
сила носила название чертовщины, то и стали думать, что тут не совсем
чисто и что, следовательно, участие черта в этом деле не может подлежать
сомнению. Стали присматривать за Прыщом и нашли в его поведении нечто
сомнительное. Рассказывали, например, что однажды кто-то застал его спящим
на диване, причем будто бы тело его было кругом обставлено мышеловками.
Другие шли далее и утверждали, что Прыщ каждую ночь уходит спать на
ледник.
Все это обнаруживало нечто таинственное, и хотя никто не спросил себя,
какое кому дело до того, что градоначальник спит на леднике, а не в
обыкновенной спальной, но всякий тревожился. Общие подозрения еще более
увеличились, когда заметили, что местный предводитель дворянства с
некоторого времени находится в каком-то неестественно-возбужденном
состоянии и всякий раз, как встретится с градоначальником, начинает
кружиться и выделывать нелепые телодвижения.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и
сердца; но у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие
куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него
источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся
в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь.
В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог
безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал,
что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что
от него пахнет трюфелями. Долгое время он боролся с своею догадкою,
принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но чем
чаще повторялись свидания, тем мучительнее становились сомнения. Наконец
он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской
опеки Половинкину.
- Пахнет от него! - говорил он своему изумленному наперснику, - пахнет!
Точно вот в колбасной лавке!
- Может быть, они трюфельной помадой голову себе мажут-с? - усомнился
Половинкин.
- Ну, это, брат, дудки! После этого каждый поросенок будет тебе в глаза
лгать, что он не поросенок, а только поросячьими духами прыскается!
На первый раз разговор не имел других последствий, но мысль о
поросячьих духах глубоко запала в душу предводителя. Впавши в
гастрономическую тоску, он слонялся по городу, словно влюбленный, и,
завидев где-нибудь Прыща, самым нелепым образом облизывался. Однажды, во
время какого-то соединенного заседания, имевшего предметом устройство во
время масленицы усиленного гастрономического торжества, предводитель,
доведенный до исступления острым запахом, распространяемым
градоначальником, вне себя вскочил с своего места и крикнул: "Уксусу и
горчицы!" И затем, припав к градоначальнической голове, стал ее нюхать.
Изумление лиц, присутствовавших при этой загадочной сцене, было
беспредельно. Странным показалось и то, что градоначальник, хотя и сквозь
зубы, но довольно неосторожно сказал:
- Угадал, каналья!
И потом, спохватившись, с непринужденностию, очевидно притворною,
прибавил:
- Кажется, наш достойнейший предводитель принял мою голову за
фаршированную... ха, ха!
Увы! Это косвенное признание заключало в себе самую горькую правду!
Предводитель упал в обморок и вытерпел горячку, но ничего не забыл и
ничему не научился. Произошло несколько сцен, почти неприличных.
Предводитель юлил, кружился и наконец, очутившись однажды с Прыщом глаз на
глаз, решился.
- Кусочек! - стонал он перед градоначальником, зорко следя за
выражением глаз облюбованной им жертвы.
При первом же звуке столь определенно формулированной просьбы
градоначальник дрогнул. Положение его сразу обрисовалось с той
бесповоротной ясностью, при которой всякие соглашения становятся
бесполезными. Он робко взглянул на своего обидчика и, встретив его полный
решимости взор, вдруг впал в состояние беспредельной тоски.
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась
борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя. Глаза его
сверкали, брюхо сладостно ныло. Он задыхался, стонал, называл
градоначальника "душкой", "милкой" и другими несвойственными этому сану
именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением
бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и
немедленно проглотил...
За первым ломтем последовал другой, потом третий, до тех пор, пока не
осталось ни крохи...
Тогда градоначальник вдруг вскочил и стал обтирать лапками те места
своего тела, которые предводитель полил уксусом. Потом он закружился на
одном месте и вдруг всем корпусом грохнулся на пол.
На другой день глуповцы узнали, что у градоначальника их была
фаршированная голова...
Но никто не догадался, что, благодаря именно этому обстоятельству,
город был доведен до такого благосостояния, которому подобного не
представляли летописи с самого его основания.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг