Автор(ы) произведения: Владимир Алексеевич РЫБИН
Переводчик произведения:
Название произведения: Здравствуй, Галактика!
Жанр произведения: Рассказ, фантастика
Цикл (серия); номер в цикле:
Ист. получения произведения: 1) Изд. "Молодая гвардия", Москва, 1981 г.
Рыбин В. А. Здравствуй, Галактика!: Научно-фантастические рассказы.
(Библиотека советской фантастики)
Редактор В. Фалеев
Технический редактор Н. Носова
Художественный редактор Б. Федотов
Художник Ю. Макаров
Корректор Г. Трибунская
Автор(ы) файла: Ершов В. Г.
Редактор(ы) файла: Ершов В. Г.
Название файла: Zdravstvuy,_Galaktika!.txt
Тип (кодировка) файла: txt (CP-1251)
Дата (номер) редакции файла: 31/08/2000
Источник получения файла:
__________________________________________________________________________
Из коллекции Вадима Ершова: http://lib.ru/~vgershov/
__________________________________________________________________________
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 31/08/2000 Владимир Алексеевич РЫБИН
ЗДРАВСТВУЙ, ГАЛАКТИКА!
Рассказ
Наконец-то тишина. Ни дозвездных вихрей, ни дикой вибрации, от
которой немели даже роботы, ни исступленных воплей двойников. Тишина.
Хочется закрыть глаза и забыться, утонуть в мягкой колыбели электросна.
Пожалуй, я так и сделаю через четыре часа, когда блоки памяти скопируют
сумятицу моих мыслей и воспоминаний, а главный электронный мозг проверит
все системы корабля, проанализирует случившееся за время этого проклятого
витка. И доложит, что все в порядке. Тогда я разбужу своих товарищей.
Через четыре часа...
С чего это началось? Мне было бы проще анализировать с конца. Но так
уж мы запрограммированы - нам подавай с начала. А начал этих в любом деле
хоть пруд пруди. Даже если заранее договариваться о том, что считать
началом, так сказать, стабилизовать свое положение в пространстве -
времени. А если перевернуться? Тогда конец будет началом, а начало концом.
И классические причинно-следственные связи запутаются окончательно. Как
зеленоглазая Ариа в своих по-женски нелогичных поэтических вымыслах.
...- Петро, хочешь добраться до тайны тайн?
Так сказал мне Иван Поспелов, первый заводила нашего детского
<вигвама>, умудрившийся каким-то образом стать первым астрофизиком Земли.
Сказал, как и в детстве, на всякий случай посмеиваясь. Хоть точно знал: в
наше время на манящий свет тайны, закрыв глаза, кинется каждый человек.
Чем еще и жить человеку, как не борьбой с неведомым. Трудней борьба,
значимей и победа...
С того простенького вопросика и начались мои мытарства. Хотя, если
разобраться, были и другие причины. У одной из них есть имя - Ариа.
Первый раз я увидел ее в Лунном городке на смотровой площадке -
прозрачной полусфере, повисшей над пропастью. В тот раз Ариа стояла
посередине площадки и читала стихи своих предков:
- <Тишина и звук связаны крепче узла, звуки, отточенные тишиной, по
заросшим тропам скользят, и брезжит восход для тех, кто придет, и для тех,
кто уйдет...>
От стихов веяло древней мистикой, и сама Ариа, какая-то вся
контрастная, ярко освещенная солнцем, была как призрачный световой блик на
бархатном фоне неба.
Не отдавая себе отчета, я пошел к ней через всю площадку по матово
поблескивавшему полу. Увидел, что она мулатка, что плечи у нее мягкие и
округлые, а глаза зеленые, как у кошки.
<Все, - сказал я себе, - никуда не полечу, у меня и на Земле тайн
хватит>.
- Вы тоже летите к центру? Вместе с нами? - спросила она так, словно
мы были сто лет знакомы.
- Вместе с вами? - воскликнул я, сразу забыв о своем решении никуда
не лететь. - Конечно!..
- Слышите?
Она взяла меня за руку и подняла голову, прислушиваясь. Лицо у нее
было мягкое, без единого выпирающего мускула, и в то же время сильное
упрямое лицо женщины, не знающей сомнений.
- Слышите?
Я пожал плечами. Я ничего не слышал, кроме стука своего сердца.
- Разве вы не знаете, что космос кричит?
- Ну и что?
- Слышно...
Я хотел сказать, что это ей чудится, но она вдруг опустила голову и
продекламировала, глядя куда-то сквозь меня:
- <Губы крепче сожми, из них да не вылетит ни одно из видений бреда,
незримых другим, и пусть тебя убаюкает этот гул возрастающий...>
Н-да, мне и теперь кажется, что она знала о чертовщине, ожидавшей
меня.
Мы летели недолго. Только что в самом начале, когда добирались до
нулевой зоны, расположенной в ста двадцати астрономических единицах. Там
мы вошли в подпространство и выскочили из него почти в расчетной точке -
на периферии звездного сгустка центральной части Галактики. Отсюда
по-настоящему и начиналась наша экспедиция. Предстояло вонзиться в
звездную кашу и сделать только один виток, подобно комете обогнув центр
Галактики. Прежде управляемые роботами корабли уже дважды проделывали этот
путь, и он считался вполне безопасным. Но человек есть человек, ему мало
голой информации, ему подавай впечатления. К тому же оставались загадкой
неизменные странные провалы памяти у корабельных роботов. Словно там, в
центре Галактики, кто-то на время выключал их.
Мы знали, что центральная часть Галактики не безголоса, как ее
периферия, и включили все имевшиеся у нас защитные поля. Но отгородиться
не смогли: звук возникал словно бы внутри каждого из нас. Это был даже не
звук, а сложная вибрация. Я назвал бы это <вибрацией души>, похожей на
обычную нервозность, если бы она не вымотала нас в первую же неделю
полета, доведя до истерики, почти до сумасшествия.
И тогда мы собрались на совет. Все шестеро - Сергей, Анджей, Хосе,
Лю, Ариа - единственная женщина на нашем корабле. И я, разумеется, ваш
покорный слуга, на долю которого выпало главное испытание. Так, по крайней
мере, я считал еще недавно. Сейчас, когда все позади, этой уверенности у
меня нет. Сейчас я даже подумываю: уж не повезло ли мне, что пришлось
пройти через все это? В чем еще суть жизни, как не в испытаниях, в
преодолении трудностей?..
Целых два часа мы сидели в рубке друг против друга, спорили, угрюмо
посматривали на стоявший в стороне от главного пульта яркий красно-желтый
блок управления подпространством. Достаточно было прорвать розоватый
пластик, прикрывавший головку переключателя, и мы разом нырнули бы в немой
вакуум нашего околосолнечного пространства. Правда, для этого требовалось
кое-что подготовить, чтобы ненароком совсем не выскочить из своей
Галактики. Но это было бы недолго сделать.
- Что если погрузиться в сон? - сказала Ариа.
- Для вас это наилучший выход, - послышался с пульта спокойный, чуть
дребезжащий голос. - Я смогу самостоятельно выполнить программу
экспедиции.
За спором мы как-то забыли о седьмом участнике дискуссии -
электронном мозге. На сухом языке инструкций он именовался ГРУК - Главный
робот управления кораблем. Но мы называли его по-свойски Другом.
- Зачем тогда мы полетели? - сказал Анджей. - Спать можно было и на
Земле.
- Вы не выдержите нервных перегрузок, - возразил Друг.
- Это что - предположение? - осторожно спросил Хосе.
- Нет, не предположение... - Друг помигал рубиновыми глазищами и
сердито погудел динамиками.
- А что, мальчики, - засмеялась Ариа, и все с удивлением посмотрели
на нее: в такой момент смеяться? - если нам по очереди бодрствовать?
Скажем, по двое?
Тут она посмотрела на меня, и я, как школьник, поднял руку.
- Согласен первым. Выдержу.
Это было бы неплохо - остаться вдвоем с Арией. И пусть она хоть
круглые сутки читает мне стихи своих африканских предков. И пусть хоть вся
Галактика трясет меня, таращась разноцветными глазищами своих звезд...
Но Друг оказался плохим другом. Покашляв динамиками, он объявил, что
оптимальный вариант - бодрствование по одному. И добавил, словно бы мне в
утешение, что он сообщит, когда бодрствующий одиночка станет терять
голову, и разбудит того, чье нервное состояние будет ближе к норме.
Так я остался один на один с Галактикой, надеясь, что в тот момент,
когда космос доконает меня, <ближе к норме> окажется Ариа, и тогда я
попытаюсь немножечко задержаться со своим сном.
...Дежурство я начал с неведомо кем заведенной древней традиции - с
осмотра корабля. Можно было сделать это, не вылезая из удобного кресла
дежурного: роботы доложили бы о малейшем несоответствии норме и показали
бы все, что надо. Но я пошел сам, сопровождаемый тихим вкрадчивым шелестом
шагов моей <няньки>, так все мы называли своих персональных роботов,
официально именуемых неясным словом <сопровождающие> и приставленных к нам
на веки вечные. На Земле <нянек> ни у кого из нас не было, там
пользоваться их услугами считается недостойным человека. Но для
космонавтов, уходящих в запространственные дали, они обязательны, и
суровый Устав корабля предписывает не делать ни одного шага без
сопровождения <няньки> - полумашины - полуживого существа, знающего,
помнящего и умеющего все на свете.
Обычно космонавты быстро привыкали к своим <сопровождающим> и,
возвратившись на Землю, тосковали по ним, как некогда люди тосковали по
собакам, о которых я много читал еще в школе. Но пока что меня вечное
присутствие <няньки> раздражало. Бросишь на стол видеокнигу - что книге
сделается, на ней хоть танцуй, - <нянька> посмотрит с укоризной, поднимет
книгу и поставит в нишу на полке. Скинешь ботинки, чтобы хоть пошевелить
пальцами, почувствовать прохладу пластика, <нянька> тут же напомнит, что
надо встать на электроковрик. Ну и всякое такое. Я знал, что скоро
привыкну к ее педантичным заботам о моем здоровье, гигиене моей психики, о
моих знаниях и умениях, знал, что скоро просто не смогу обходиться без
нее, но сейчас, в самом начале долгого пути через неведомое, я
по-мальчишески посмеивался над ее педантизмом и про себя называл Занудой.
Но поскольку слово <Зануда> коробило даже меня, то я сократил его до
<Зины> и таким образом удовлетворил и себя и всё понимающего Друга,
поскольку, опять же по неведомо кем заведенной традиции, космонавты
называли своих <нянек> человеческими именами: мужчины - женскими, женщины
- мужскими.
Итак, мы с <Зиной> шли по длиннющему главному коридору, по кругу,
обегавшему весь корабль. Справа тянулся бесконечный ряд овальных
иллюминаторов, слева были двери, в которых тоже имелись иллюминаторы, и -
овальные же - проходы к центру корабля, где было все: оранжерея и
энергетические камеры, бассейн с отличным пляжем и защищенная тройным
силовым полем святая святых - рубка управления, место дежурного по
кораблю, обиталище Друга.
Справа за иллюминаторами дышал, пульсировал космос. Здесь он был не
бархатисто-черным, как у Земли, а светился бесчисленными звездами -
белыми, голубыми, желтыми, красными. Были в этой мозаичной пестроте и
зеленые точки, но я не присматривался к ним, знал, что это лишь обман
зрения, перепутаница цветов, отраженных поляризационными экранами
иллюминаторов. Звезд было так много, что казалось странным, почему они не
слипаются в один гигантский ком. Ведь страшные силы гравитации неумолимо
тянут их друг к другу. Но я знал, почему этого не происходит: еще на Земле
насмотрелся на модели звездных скоплений, где магнитики, изображавшие
светила, крутились цепочками, взаимно уравновешивая силу притяжения,
никуда не падая.
И наш корабль включился в этот хоровод, стал крохотным <магнитиком>,
скользящим точно посередине противоборствующих сил. Малейшее отклонение от
<золотой середины> грозило гибелью. Но мы были уверены в прочности
корабля, в надежности его силовых полей, в предусмотрительности Друга.
Ничего нового не было за иллюминаторами. И все было ново. Вид
звездной мозаики завораживал, заставлял смотреть и смотреть. И поражаться
величию космоса. И бороться с охватывающим душу самоуничижением, когда ты
кажешься себе крохотным слабым жучком, вознамерившимся прогрызть гору.
Когда мне надоело глядеть на звездные сгустки, я пошел к камерам сна
и остановился возле двери, за которой спала Ариа. Она полулежала в
глубоком кресле, откинув голову, и казалась вовсе не спящей, а просто
отдыхающей, только на одну минуту закрывшей глаза.
Я долго глядел на нее, а потом взял и постучал в стеклянную дверь.
<Нянька>, неотлучно дежурившая возле нее, сердито заморгала
глазищами-индикаторами, подошла к двери и опустила светонепроницаемый
экран. Это было хуже всякого наказания, поскольку обрекало меня на полное
одиночество. Я знал, что <нянька> поднимет экран, как только уйду, но все
же нажал подбородком на клавиш связи, прицепленный к вороту, и пожаловался
Другу.
- Всякий раз, как вы подходите к двери, у спящей наблюдаются
изменения психофизиологического состояния, - терпеливо разъяснил Друг.
- Почему? - удивился я.
- Причина пока неясна...
- А, знаю, это чары.
- Чары? - переспросил Друг. - Это не научное понятие.
- Неважно. Кроме науки, есть еще кое-что.
- Науке все подвластно, - возразил он до тошноты безапелляционным
тоном. - Не существует ничего, что нельзя было бы проанализировать.
- А ну проанализируй вот это...
И я принялся читать ему одно из древних стихотворений, которое
когда-то слышал от Арии:
- <Улыбка твоя Млечным Путем мой небосклон рассекла. Золотистые пчелы
на щеках твоих смуглых жужжат, словно звезды...>
Друг молчал. В наушниках хорошо было слышно, как он гудел напряженно.
- Смотри не сгори от натуги, - засмеялся я и пошел по коридору,
погоняемый совсем измучившей меня нервной дрожью.
В иллюминаторах все так же горели звезды, большие и малые, близкие и
далекие, словно неведомые чудовища шевелили длинными щупальцами
протуберанцев. Я подумал: какая, должно быть, жара в этой топке Галактики,
и с ужасом представил, что будет, если хоть на миг ослабнут наши защитные
экраны. И, подумав так, свернул по первому же коридору туда, где не
мельтешила в глазах мозаика звездных огней. Теперь я знал, куда
направлялся, - в баню. Я разделся, с удовольствием похлопал себя по голому
животу, шагнул в душевую и повернул рычаг. Дверь мягко захлопнулась. Сразу
же сверху, и с боков, и снизу метнулись легкие прохладные струи воды. Они
становились все более упругими, гладили, мяли тело со всех сторон.
И кто только придумал это чудо - душ?! Сколько наизобретено разных
способов мытья: и воздухом, и электричеством, и с помощью ультразвуковых
щупалец, приятно расслабляющих, снимающих усталость, сочетающих, так
сказать, приятное с полезным. А обыкновенный первобытный горячий или
холодный душ все незаменим. Он и снимает усталость, и бодрит, и
успокаивает, и радует...
Закрыв глаза, поскольку пользоваться в душе очками не в моих
правилах, я приседал и подпрыгивал, крутился и как бы плыл на упругих
струях, распластав руки. Потом закрыл ногой клапан, наполнил душевую водой
по самое горлышко и барахтался как хотел в пенных водоворотах, в волнах
воздушно-водяной смеси. Я мог нежиться сколько хотел, никуда не торопясь,
не опасаясь, что меня кто-то увидит через широкий иллюминатор двери. Я был
один на сотни световых лет и наслаждался одиночеством. Только в душевой
оно не тяготило меня - это неизбежное в дальних космических полетах самое
тяжкое испытание.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг