Владивосток...
- Да ей, похоже, и совать-то нечего, товарищ лейтенант, - сержант
протягивает лейтенанту сумочку Марины. Тот в два движения осматривает ее
со всех сторон, разевает ей пасть разреза и вновь ее смыкает.
- Элементарно, Ватсон, - говорит он. - А внутри... - лезет внутрь. -
Бумаги какие-то... - просматривает. Мужики у стены, предоставленные самим
себе, затихают - один просто заснул, другой пялится на Марину. Лейтенант с
длинным присвистом чешет в затылке.
- Да-а... - поднимает к Марине лицо. - Как же вас угораздило, гражданочка?
- мягко говорит он.
- Я должна вернуться к вечеру, - затверженно бубнит Марина. - Он с ума
сойдет...
- Дуй в медпункт, - решает лейтенант. - Пусть Варвара сюда подскочит... и
успокоительных притащит, что ли... Вы присядьте, гражданочка, пожалуйста,
- ласково говорит он Марине. Та послушно садится, глядя на него с безумной
детской надеждой - она так давно не слышала ласкового голоса, что теперь
ей начинает казаться: вот оно, чудо, случилось наконец. Но опамятоваться
она пока не может.
- Вы хоть помните, где живете? - мягко спрашивает лейтенант.
- Я должна вернуться к вечеру, - повторяет Марина. Лейтенант аж головой
дергает от жалости.
- Что, козлы, - оборачивается он к сидящим у стенки мужикам. -Вот... вот
кому запить! А вы! Уроды хреновы!
- Чего лаешься-то, чего лаешься, - отвечает тот, который не спит. - Может,
она б и запила, да не на что! Башли-то тю-тю!
- Дур-рак, - говорит лейтенант, и в этот момент поспешно входит сержант, а
за ним - пожилая медсестра в пальто поверх белого халата.
- Вот, Варвара Никодимовна, пациентка вам, - говорит лейтенант. -
Попробуйте ее хоть как-то оклемать...
Медсестра отводит Марину в сторону, в дальний угол.
- Паспорт-то был при ней? - спрашивает лейтенант.
- Был, - отвечает сержант. - Во... - протягивает лейтенанту. Тот читает.
- Да-а... Ближний свет. Ты бумаги ее видал?
- Мельком...
- Ну и как понимаешь?
- А чего тут понимать. В столицу правды искать приехала.
- Точ-чно. Вот и нашла... - он сокрушенно мотает лобастой головой. -
Лучший город Земли, блин!
Медсестра в уголку, подальше от пьяных, что-то мягко втолковывает Марине,
дает какие-то капли, какую-то таблетку...
Лейтенант опять чешет в затылке.
- Что делать-то нам с ней?
Марина, словно услышав и поняв, о ком идет речь, вскидывается:
- Я должна к вечеру успеть домой!
- Успеете, гражданочка, успеете, - мягко говорит лейтенант. - Не
волнуйтесь только.
Вот точно так же каких-то несколько часов назад Марина просила не
волноваться мужа...
- В таком состоянии ее одну оставлять нельзя, - тихо говорит сержант.
- Ну, может, очухается сейчас... от таблеток... Вот что. В семнадцать
сорок, кажется, состав пойдет, а к нему санитарный вагон прицеплен.
Помнишь, вчера уведомление было? Вот туда бы ее запихнуть. Там и доктор
есть, присмотрит, если что... и остановку у них делает... - смотрит на
часы. - Мать честная, осталось-то всего ничего! Дуй, ищи бригадира поезда!
- и, повернувшись к медсестре, спрашивает: - Ну, Варвара Никодимовна, как
наши с гражданочкой дела?
- Как сажа бела, - отвечает медсестра.
- Нет-нет, - вдруг едва слышно говорит Марина, - я все слышу. Я уже... все
понимаю. Простите меня, пожалуйста.
- Слава Богу! - говорит лейтенант.
Медсестра, придерживая Марину под локоть, провожает ее к вагону.
- Вот тут и доедешь, милая, - говорит она. - Остановку-то свою узнаешь?
- Да, конечно. Спасибо вам огромное, Варвара Никодимовна.
- Да что ты, что ты... Вот сумочка твоя, вот паспорт... спрячь поглубже.
Вот бумаги мужнины. Ты их в сумочку-то не клади, запихни куда-нибудь за
пазуху. А вот, - она достает из-под пальто, из кармана халата небольшую
баночку с какими-то таблетками, - это возьми тоже с собой. Чтоб не
волноваться. Только сейчас не принимай - одуреешь в дороге. Сейчас я тебе
все, что надо, дала... А это как приедешь, на ночь. И только одну, поняла?
Не больше одной в сутки, на сон грядущий, чтоб спать хорошо и ни о чем не
думать. Оно сильное. Поняла?
- Все поняла, Варвара Никодимовна.
- Ну, с Богом... Не горюй, голуба, все образуется.
- Я знаю, Варвара Никодимовна.
Марина садится в вагон.
И снова - поезд, снова колотится полотно дороги под колесами вагонов. За
окнами плывет тьма, и во тьме - неведомые, загадочные огни... Вагон -
видимо, от электрички; никаких купе, никаких плацкартных полок - только
деревянные сиденья, и на них вповалку, кто как, лежат и сидят раненные
ребята. Тяжело раненных не видно; те, кто лежит, подтянув колени к
подбородку, скорее всего, просто спят; но Бог их знает. Рука на перевязи,
костыль и загипсованная нога, голова в бинтах... Где-то пьют водку,
передавая единственный стакан по рукам. Где-то бренчат на гитаре и поют
нестройным хором:
- Я люблю строенье автомата,
Нравится мне, как стреляет он.
И роднее мне родного брата - брата! -
Прыгающий маленький патрон...
Пусть в штабе командир-надежа
Решает, как нам дальше быть -
Дежурный автоматчик лежа
Огнем сумеет всех прикрыть.
Пока что надобности нету.
Стоит он каменным столбом.
Приклад прижался, как собака
Меж третьим и вторым ребром...
Напротив пристроившейся в углу Марины сидит молодой парень, мальчик, в
сущности, с туго и обильно забинтованной головой - и все равно слева над
ухом проступило пятно крови.
- Вот ты, теть Марин, - говорит он ей, как своей, - со мной, как с
нормальным человеком разговариваешь, да? А я ненормальный. Я такой злой
теперь, что... раньше даже и представить не мог, что бывает такая злость.
На все, на всех. На весь белый свет. Кого я защищал? От кого? Я вот
оклемаюсь и всех подлецов мочить пойду. Что-то много их развелось.
Шкуры... Так каши не сваришь. Я их, сук, косить буду!
- Не надо никого убивать, - с трудом разлепляя губы, устало и безо всякой
надежды на то, что ее слова хоть что-то могут, говорит Марина.
- Надо! Не надо! Что это значит? Кореш мой... вон спит, через проход - он
креститься собрался, в монахи хочет... Отмаливать, что ли... или уж я не
знаю. Откуда он знает, надо ему это или нет? Просто хочется! А мне
наоборот. Вот как... - до него доходит черед стакана; он, прервавшись,
заглатывает свою долю одним махом и по рукам пускает тару назад.
Продолжает чуть перехваченным голосом: - Вот как выходит, теть Марин.
Полтора года вместе оттрубили... бок о бок, спина к спине. Он меня спасал,
я его спасал... а теперь расходятся наши дорожки так, что не приведи им
когда-нибудь хоть на минутку пересечься. Вот... В разные стороны люди
живут, теть Марин, в разные...
Рокочет поезд, плывут размытые огни за обледенелыми стеклами.
- Интересно, - задумчиво спрашивает парень в пространство, - а умирают они
тоже в разные стороны?
Плывут огни.
И снова ночной город, снова Марина бредет полной горящих витрин и реклам
улицей. Снега навалило столько, что трудно идти, и однажды Марине
встречается по пути натужно загребающий сугробы у обочины снегоочиститель.
На углу, у небольшого сквера, особенное оживление. Полыхают какие-то
фейерверки, висят на кустах гирлянды разноцветных лампочек, словно и
впрямь - Новый год. Притулился между сугробами "рафик"
организаторов-затейников. Слышны какие-то выкрики, небольшая толпа
окружает полыхающий центр. Кто-то приплясывает, подхлопывает, ухает
азартно... Сухо лопаются хлопушки.
- Лотерея "Третье тысячелетие"! - кричит кто-то в мегафон. - Мгновенная
лотерея! Начало новой эпохи! Конец страшного двадцатого века! Испытайте
свою судьбу!
Марина замирает, потом, чуть улыбнувшись, медленно, как в забытьи, идет
туда, где весело. На ее лице проступает что-то совсем детское, глубинное.
Она неторопливо проталкивается сквозь оживление и гомон - а там, в центре,
что-то вроде бреда. То ли согреваясь, то ли веселясь - скорее всего, и то,
и другое сразу - взявшись за руки лицами друг к другу, подпрыгивая на
месте и по-детски отбрасывая в стороны то левую ногу, то правую, пляшут
вместе Горбачев и Ельцин. На ступеньке открытой дверцы "рафика" сидит
Сталин в накинутой поверх мундира расстегнутой шинели с колоссальными
звездами генералиссимуса на погонах и задумчиво пощипывает струны гитары:
- Товарищ Сталин, вы большой ученый...
- Петюнька! - возмущенно кричит ему женский голос изнутри "рафика", -
прекрати петь, горло застудишь! Мороз!
- Я репетирую, - важно отвечает Сталин.
В двух шагах от них красавец царь Николай наливает себе водки в
пластиковый стакан. Поворачивается чуть в сторону, спрашивает Ленина,
мерзнущего в пальтеце и кепке:
- Будешь?
- Конечно, буду, что за вопрос, - отвечает Ленин. Николай запросто
извлекает другой стакан из кармана своей широкой царственной шинели и
наливает.
- За такие вопросы, батенька, - говорит Ленин, картавя, - можно и в
Екатеринбург угодить! Архипросто!
Они чокаются.
- Чем моя яма хуже твоего мавзолея? - спрашивает царь с ухмылкой.
Истерически мечется один из затейников.
- Где Хрущев? Куда, на хрен, Хрущев провалился?
- Да не ори ты, - говорит Сталин, - он отлить пошел. Сейчас вернется...
Марина обалдело смотрит на происходящее, непроизвольно продолжая
помаленьку двигаться вперед. Постепенно выжидающая, нерешительно
веселящаяся сама по себе толпа оказывается у Марины за спиной, а сама она
- прямо перед организаторами. По лицу ее прыгают радужные отсветы. И к
ней, толкая впереди себя украшенный болтающимися цветными лампочками лоток
на колесах, уже бегут.
- Здравствуйте, - жизнерадостно говорит чуть хмельной затейник, только что
искавший Хрущева. - Как вас зовут?
Марина отвечает не сразу - словно какое-то мгновение мучительно
вспоминает, как же, собственно, ее зовут.
- Марина.
- Очень приятно, Марина. Совсем немного остается до начала двадцать
первого века, о котором так часто и обильно писали фантасты, - затверженно
тараторит затейник. - Наша лотерея - это своего рода проба того, как в
новом веке сложится ваша жизнь. Повезет сегодня - будет везти весь век.
Испытайте судьбу!
Марина несколько секунд молчит. Потом отвечает негромко и мертво:
- Я уже все знаю.
Затейник что-то чувствует, потому что его рабочая улыбка гаснет, он чуть
теряется. Потом берет себя в руки. Переведя взгляд на нерешительную толпу
позади Марины, он вскидывает мегафон ко рту:
- Женщина выиграла! Смотрите все - не прошло и минуты, а она уже выиграла!
Вот приз! - он сует руку в свой лоток и вынимает бутылку шампанского.
Вручает Марине; та автоматически берет, не вполне понимая, что происходит.
- Поздравим женщину по имени Марина! Счастье в будущем веке ей обеспечено!
- опускает мегафон. - Я, во всяком случае, вас поздравляю, - говорит он
Марине, улыбаясь очень по-доброму и с состраданием. - Всего вам хорошего.
Марина, держа бутылку за горлышко, сильно хромая, уходит в темноту сквера.
- Счастливая женщина Марина выиграла! - удаляясь, гремит позади. - Кто еще
счастливый? Подходите!
Где-то вдалеке лязгает и визжит на повороте трамвай.
И снова, как вначале, темноту медленно и робко прокалывает движущийся
будто бы издалека огонек свечи. Постепенно становится видно, что огарок,
стоящий на блюдце, несет женщина; она идет из коридора, входит в комнату и
ставит свечу на столик у изголовья постели.
- Ну, вот, - говорит Марина, - я все и уладила. А ты волновался... Все
пустяки, Сашенька, все пустяки... - она чуть наклоняется и гладит его
бессильно лежащую поверх одеяла руку. - Не могла же я тебя подвести... Я
же никогда тебя не подводила, правда? Я у тебя девчонка преданная...
- Ы...
- А сейчас мы отпразднуем. Я даже шампанским разжилась по такому случаю.
Свет не без добрых людей, Сашенька... Смешно звучит, старомодно, да? Но
это правда...
Она разливает шампанское по бокалам, потом, не скрываясь, достает из-за
пазухи склянку, которую дала ей медсестра, высыпает все таблетки горкой на
ладонь и делит пополам. Одну часть ссыпает в свой бокал, другую - в бокал
мужа. Разбалтывает таблетки чайной ложечкой; взбудораженное шампанское
кипит. Александр смотрит.
Марина подает ему бокал; держит его одной рукой, другой - поддерживает
голову мужа. Александр пьет, и Марина с материнской заботой наклоняет
бокал все сильнее, чтобы пилось удобнее. Когда бокал пустеет, Марина
неторопливо выпивает свой.
- Как вкусно, - говорит она тихо. - Давно мы с тобой шампанское не пили,
правда?
Марина ложится рядом с ним - щека к щеке. Гладит его голову, прижимает ее
к себе.
- Я тебе очень благодарна, - шепчет она. - За все, за все... за каждый
день. За то, как ты поцеловал меня тогда первый раз... в автобусе, в
давке, будто случайно... мы с тобой ехали из парка, и нас ужасно придавили
друг к другу, лицом к лицу... А я так и ждала, что ты меня поцелуешь. Ты
стеснялся, и я стеснялась, а уже тогда были муж и жена, сразу. Я так тебя
люблю, Саша, так... И я знаю, ты - тоже. Это либо есть, либо нет. Но если
уж есть... все остальное далеко, неважно.
- Ы...
Пауза.
- Солнышко... - говорит она. - Скоро солнышко пригреет, придет лето... И
озера чистые-чистые... Мы всегда будем вместе, - уже невнятно, уже едва
слышно лепечет она и прижимается, прижимается щекой к его щеке. - Никогда
не расстанемся. А они... они - пусть думают, что живут...
Потом слов уже не понять - она еще воркует что-то, но все слабее. Наконец
становится тихо. Огарок на блюдце оплывает, догорает.
Гаснет.
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 23.01.2003 15:28
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг