сейчас, Маринка бритовку даст...
Она ныряет в комнату, и через минуту оттуда доносится жужжание
электробритвы. Струи дыма медленно путешествуют по кухне.
- А самое главное я тебе еще и не сказала. Я нашла твоего Роговцева!
Помнишь, ты про него рассказывал - служили вместе? Врач божьей милостью,
ты говорил. Так он здесь, в городе! Ведет теперь какой-то реабилитационный
психотерапевтический центр, "Новая жизнь" называется. Я к нему завтра
пойду! Вы же друзья? Друзья ведь были, да?
Тишина. Только жужжит бритва.
- Ну, вот. Пять минут - и запируем на просторе! Потом я тебе почитаю...
Только сначала Ольге попробую позвонить.
Жужжание замолкает, и через мгновение Марина выбегает на кухню. Начинает
нарезать батон тоненькими ломтиками, потом заваривает чай; достает и
раскладывает по тарелкам дымящиеся сосиски...
Полуосвещенная комната - та, в которой Марина утром красилась при свече.
Сейчас на том столе, где стояло ее зеркало, горит настольная лампа, и
Марина, уютно устроившись с ногами в кресле возле лампы и укрыв ноги
пледом, неторопливо читает вслух.
- На что дан свет человеку, которого путь закрыт? Дни мои бегут скорее
челнока и кончаются без надежды... Зачем Ты поставил меня противником
Себе, так что я стал самому себе в тягость? Поставил меня посмешищем для
народа и притчею для него? Вот, я кричу: "обида!", и никто не слушает;
вопию, и нет суда. Почему беззаконные живут, достигают старости, да и
силами крепки? О, если бы человек мог иметь состязание с Богом! Если
действовать силою, то Он могуществен; если судом, то кто сведет меня с
Ним? Не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься? Хорошо ли
для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет
нечестивых посылаешь свет? Если я виновен, горе мне! Если и прав, то не
осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие
мое. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне.
Прежде нежели отойду - и уже не возвращусь...
Испуганно взглядывает в сторону лежащего. Тот неподвижно смотрит в потолок.
- Ты не волнуйся, - говорит Марина, - там все хорошо кончится. Это просто
испытание ему такое было... чтобы любовь ценить научился. Чтобы знал:
любовь не за что-то там, не за молитвы и подарки дается, а просто так:
либо она есть, либо нет... Понимаешь?
- Ы-ы!
Презентация, одна из многих, такая же, как все. Роскошный зал, роскошный
стол. Поодаль от стола - человек двадцать приглашенных. На сцене бренчат и
завывают.
- Вы рассаживайтесь, а я сейчас, - говорит Ольга красавцу средних лет, с
благородной проседью в черных волосах. - Пойду гляну...
- Мороз Воевода дозором обходит владенья свои, - понимающе говорит
красавец. Она усмехается, кивает - и уходит от группы приглашенных,
которые и впрямь сразу начинают двигаться к столу. Неторопливо, но
собранно и надменно она бороздит подвластный мир. В соседнем зале -
казино, где идет бурная вечерняя жизнь, Ольга проходит между столами; надо
видеть ее лицо, ее улыбку, ее довольство, когда она хозяйски оглядывается
кругом. Обслуга узнает ее и раскланивается; она отвечает на холуйские
поклоны легкими движениями гордой головы.
Марина домывает посуду. Сквозь шум воды из комнаты доносятся вопли и
костяной перестук хоккейного матча - работает телевизор, и его холодный
голубой отсвет освещает темный проем ведущей в комнату двери. Насухо
вытерев закоченевшие руки, Марина звонит, и в трубке слышно:
- Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Мы будем крайне вам
признательны, если вы оставите свое сообщение после длинного сигнала.
Марина молча кладет трубку. У нее опять, как почти всегда, когда ее никто
не видит, мертвое лицо и мертвые глаза.
- В пятый раз... - вертит визитку в руках и вдруг хлопает себя по лбу: -
Да тут же еще сотовый указан!
Начинает снова набирать, поглядывая в визитку, новый номер - но, будто
повинуясь какому-то наитию, прерывается и прикрывает сначала дверь в
комнату.
Красавец стоит с бокалом шампанского в руке. Сидящие за столом хохочут.
Красавец, тоже сверкая улыбкой, поднимает свободную от бокала руку,
утихомиривая собравшихся:
- Я еще не кончил!
Все опять хохочут. Все уже изрядно навеселе. Кто-то жует, будто с
голодного острова приехал. Кто-то под шумок сваливает с тарелочек
всевозможную снедь в полиэтиленовые мешочки, упрятанные на коленях.
- Долго не кончать - это достоинство мужа, а не оратора! - кричит кто-то
из соседей.
Общий хохот.
- Ольга Альбертовна, - упрямо говорит красавец, - всегда была героиней
нашего времени. Какое бы время ни стояло на дворе - она всегда была его
героиней! Вот что я хочу подчеркнуть, господа! И она... и такие, как
она... и впредь всегда будут героями всех времен и народов... что бы
случалось с этой страной, в какие бы очередные тартарары она не свалилась!
Вот за что я хочу поднять этот бокал! Собственно, я его уже поднял...
Общий хохот.
- И надеюсь, меня поддержат все, здесь собравшиеся, потому что мы все
здесь - точно такие же нормальные герои!
- В нашей стране быть героем - святая обязанность! - кричит какой-то
эрудит с противоположного края стола.
Общий хохот.
- В жизни всегда есть место подвигу! - визгливо, давясь смехом, вторит ему
какая-то упакованная в драгоценности дама.
Общий хохот.
- Что-о? - картинно возмущается красавец. - Соперничать со мною в
культурном уровне? Да я вас... да я вам... Багрицкого прочитаю!
Общий хохот.
- Советский поэт Багрицкий! - как конферансье, возглашает красавец и
прихлебывает из своего бокала. И немедленно кто-то откликается:
- Багрицкий поэт Советский!
Хохот.
- Прошу не перебивать! Итак! Слова советского поэта Багрицкого! Мысли -
народные!
Общий хохот. Завывая с утрированной грозностью, красавец читает:
- А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди - и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься - а вокруг враги;
Руки протянешь - и нет друзей;
Но если он скажет: "Солги" - солги.
Но если он скажет: "Убей" - убей.
Общий хохот.
- Убе-е-ей!! - орет кто-то из особенно налегавших на спиртное. - Это круто!
- Я хочу выпить за этот век! - надсаживаясь, перекрикивая шум, возглашает
красавец - И за его героев! И особенно - за его очаровательных героинь! -
он протягивает свой бокал навстречу поднятому с готовностью бокалу Ольги.
Они чокаются.
- Спасибо! Спасибо, мои дорогие... - говорит Ольга.
Сзади к ней подходит кто-то из шестерок во фраке и подает мобильный
телефон.
- Ольга Альбертовна, вас, - извиняющимся голосом говорит он. - Какая-то
Марина... сказала, что вы договаривались созвониться...
Чувствуется, что Ольга вспоминает не сразу. Но к ее чести - все-таки она
профессионал-организатор, этого у нее не отнимешь - очень быстро. Берет
трубку.
- Да, Мариночка, это я. Что? Прости, дорогуша, здесь шумновато... Работа
такая, - и подмигивает сидящему рядом красавцу. Тот понимающе хихикает. -
Сейчас не очень удобно... Мы обязательно повстречаемся на днях... Что? Не
слышу... Ах, ну, как всегда... Прости, дорогуша, сорвалось. Знаешь, стоит
добиться хоть какого-то успеха, сразу столько откуда-то выныривает бедных
родственников... Нет-нет, к тебе это не относится! Разумеется, надо
подумать... Сейчас... Марина, ну опомнись, ну зачем мне тут переводы с
языков... Нет, машинописных работ у нас нету... Какие нынче машинописные
работы, смешно. Вот что... у нас уборщица заболела. Ты можешь пока
поработать вместо нее, а потом, если все будет нормально... может, еще
что-то подберем. Ну, думай! Да? Вот и отлично. Мы открыты всю ночь, до
пяти утра, значит, нужно придти хотя бы в шесть, чтобы успеть навести
порядок... Просто я это к чему - чтобы в шесть утра ты была, как штык. У
нас дисциплина. Не так, знаешь ли, как в ваших научных сферах, здесь люди
действительно работают... Готова с завтрашнего дня? Замечательно. Я
предупрежу охрану... они тебе покажут, так сказать, фронт работ. Целую!
Отдает трубку. Красавец доверительно наклоняется к Ольге:
- Кто это?
Ольга улыбается. Но ответить на эту улыбку улыбкой мало кто захотел бы. Не
та улыбка.
- Так... Школьная подруга. И потом еще общались некоторое время, когда я в
райкоме наукой ведала... Уж такая всегда была правильная, такая
талантливая... Доктор теперь, что ли... или еще кандидат. Сортиры у нас
будет мыть, - веско и отчего-то мстительно заканчивает она и вдруг
смеется: - Сортиры!
Сейчас Ольга просто счастлива. По-настоящему счастлива.
Марина сидит на кухне и курит. Глаза почти закрыты. Пальцы дрожат, и
дымящаяся сигарета время от времени тычется то в верхнюю, то в нижнюю губу.
Марина снова одевается.
- Ну, вот, у меня еще одна победа, - радостно говорит она. - Нам везет,
Сашка, везет! Я же везучая! - шутливо трижды плюет через левое плечо. -
Так бы и дальше! Правда, вставать теперь придется ни свет ни заря... ну, и
ничего. Во сне выздоравливать хорошо, вот как тебе, например... А когда
человек здоров, сон только жизнь укорачивает. Лежишь бревно бревном, и
ничего не чувствуешь... А сейчас я ухожу, и буду к часу. Ты спи тут... И
не волнуйся. Главное - не волнуйся. Сейчас заработаю, утром заработаю,
потом консультацию у Роговцева тебе устроим... Так помаленьку я тебя и
вылечу. Все, милый, целую и бегу. Пописать не хочешь на дорожку? Нет?
Пауза. Тишина.
- Ну, суднышко я поставила... если что. Телевизор пока оставлю, чтоб тебе
не скучно было, а скоро все равно электричество отрубят. Бегу!
Она гасит свет в коридоре. Потом открывается лестничная дверь, оттуда
вываливает сноп желтого света и тут же вновь съеживается и гаснет,
отрубленный звонко хлопнувшей дверью.
В синеватом, мертвом - как в морге - свете работающего телевизора видно
запрокинутое на подушках лицо мужчины; когда-то, вероятно, хорошее,
открытое мужественное лицо, но теперь осунувшееся, поблекшее, плохо
пробритое из-за ранних морщин. Мужчина беззвучно, бессильно плачет.
И вновь Марина проделывает путь по ледяным надолбам и мосткам. Уже почти
безлюдно, только где-то вдали, едва видные в свете дальних окон, бредут,
нагибаясь против ветра, одна-две одинокие фигуры. На одной из покатостей
Марина все-таки оскальзывается и падает; сумочка вырывается у нее из рук.
Марина поднимается, кое-как отряхивает с пальто грязный, пополам с песком
и глиной, снег. Метет поземка. И тут разом, как в кошмаре, гаснут все окна
лежащих окрест жилых громад. Едва видимая в сгустившейся темноте, Марина
идет дальше.
Пустая комната, полуосвещенная резким светом настольной лампы, стоящей
поодаль от мертво мерцающего монитора; Марина уже одна; пальто накинуто на
плечи. Молча, неподвижно и отключенно она сидит перед монитором и
пристально, не мигая, всматривается в работающий вхолостую экран. Курит.
Внезапно монитор оживает, и Марина заметно вздрагивает, словно просыпаясь
- словно она, оказывается, спала с открытыми глазами. На экране лицо
старика.
- Ничего нового я вам не скажу, - дребезжащим, немощным фальцетом
произносит он. - Мне и самому-то все слова надоели... Да. Никогда в жизни
я не жаловался. Стыдно было жаловаться... не по-нашенски... Потому что все
муки мы принимали - ради чего-то! Понимаете? А теперь - ни для чего. Ни
для чего, - он вдруг закашливается; долго, надсадно перхает, прикрываясь
коричневой морщинистой ладонью, на которой не хватает двух пальцев. В
уголках его выцветших глаз проступают слезы. - Да. Никогда не жаловался.
Работал, воевал, снова работал... Строил, строил для Родины... - его лицо
передергивается от отвращения. - И было... было же чувство, что, если
вовсе уж припечет, если сволочь какая-нибудь вовсе уж распоясается - есть,
кому пожаловаться. Сталину письмо написать, или Ворошилову... Да. И вы мне
не говорите, - вдруг надорванно выкрикивает он, - что они были людоеды
какие! Ну, людоеды! На то и государство! Оно требует, оно и дает. Коли оно
тебя не съест, ты за ним, как за каменной стеной! А теперь каждый каждого
съесть норовит, каждый сам по себе, что сегодня надыбал - то на сегодня и
твое, а потом хоть трава не расти... и государства - нету. И будущего
нету. Только сами там для себя в Кремле своем бубнят, бубнят кто чего не
попадя... в Думе в этой бу-бу-бу... - молчит, вытирая уголки глаз суставом
указательного пальца, потом глядит в камеру с какой-то запредельной
укоризной. - Вы, журналисты, меня, уж конечно, в эти... в руссофашисты
запишите. В красно-коричневые какие-нибудь. Будьте прокляты.
Время его еще не истекло, но он встает, отворачивается - Марине становится
видна истертая едва не до сквозного свечения спина его двадцатилетней
давности зимнего пальто - и отходит от камеры, надсадно кашляя. И монитор
отключается, снова бегут по нему бестолковые суматошные полосы.
Марина вспоминает про дымящуюся в пальцах сигарету. Стряхивает в пивную
жестянку длинный хвостик пепла, затягивается и гасит сигарету. Кипятит чай
в большой кружке. Когда она пытается засыпать в кипяток заварку, половина
просыпается мимо. Марина аккуратно сгребает сухие чаинки в ладонь,
стряхивает их в дымящуюся кружку.
Потом, в ожидании, рассеянно перебирает неаккуратной стопкой лежащие на
столе журналы. Они тут для всех. Кто что принес - неизвестно. Общенародное
достояние. "Плэйбои" на русском и английском, "Космополитэн"... Марина
наугад листает один - какие-то сногсшибательные моды, лощеные мужчины и
женщины с бокалами чего-то алкогольно импортного в холеных, оперстненных
руках, рекламы автомобилей, яхт...
Монитор оживает. Женщина лет сорока. Долго, долго смотрит в камеру, не
зная, что и как сказать, лицо ее судорожно подергивается. Поправляет шарф
нервно, потом вдруг снимает шапку, неловко комкает ее. Шапка и плечи
пальто припорошены снегом. Идет драгоценное время. И вдруг женщину
прорывает наконец.
- Господи!.. Растишь, растишь сыночка, ночей не спишь, - голос клокочет от
едва сдерживаемых слез, - ведь ни одна же сволочь не поможет, ни одна. В
поликлинику сходить, врача вызвать - и то с работы отпрашиваться каждый
раз... унижаться, унижаться, клянчить, умолять... а везде рожи, рожи!!
Если у вас такое трудное семейное положение, вам следовало повременить с
ребенком... - злобно передразнивает она кого-то. - А как вырастишь -
оказывается, и ты им должен, и ребенок твой им тоже должен! Иди-ка,
мальчик, сюда, мы тебя на смерть кинем! И хоть бы война,- она даже в грудь
себя ударила рукой, в которой скомкана шапка, - хоть бы впрямь напал на
нас кто - сама послала бы, перекрестила и послала, правда! Нет! Куда там!
Они наверху у себя все делят чего-то, который год поделить никак не
могут... а детей убивают! А потом их как шилом в жопы их толстые кольнут -
и начинают извиняться перед убийцами; ах, ошибочка вышла, мы хорошие, не
оккупанты мы! Мы вам к завтрему еще два завода бесплатно построим - только
вы уж убивайте нас поменьше, пока мы вам их строим... И стоят, жопастые,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг