пор, как комиссия проворно доказала, что семибалльных землетрусов в Крыму
уже не будет, и в сжатые сроки, очевидно боясь, что правительство
передумает, угрохав на темпы миллиардов сто семьдесят сверх сметы, запустили
АЭС - этак схватишь, выкупавшись в кристально чистой воде, рентген семьсот,
а врач потом, как водится, скажет, что на солнце перегрелся, и даст
больничный на три дня... а если еще и с ребенком?.. да и без рентген, шут с
ними, но питьевой воды совсем не стало, все, что дает протараненный поперек
засушливых степей канал, заглатывает охладительный контур, а перегретое
сбросами побережье от Керчи до Судана киснет от сине-зеленых, на съезде об
этом было заявлено со всей откровенностью...
А жена ревновала к собственным фотографиям. "Что душу травить? Меня не
интересует прошлое, оно прошло - меня интересует, что сейчас и что
потом",- вот что она мне сказала еще пару лет назад, когда я предложил ей
повспоминать вместе, пройтись, взявшись за руки, по нашему общему корню,
неудержимо тонущему в трясине дней; а однажды дошло до скандала. Был день ее
рождения, гости ушли; умаявшись насмерть стряпней, затолкав в постель
перевозбужденного Кирю, она рухнула сама. К двум ночи я перемыл посуду,
искипятив на нее пять чайников - горячей воды, как всегда летом, не было,
шла сезонная проверка теплотрасс, а мыться при жаре можно и собственным
потом, если слегка посыпаться "Пемоксолью" или, на худой конец, "Суржей",
аллергии пойдут, значит, кожа изнеженная, сам виноват,- а потом, уверенный,
что она уже спит, затворился в кабинете и раскинул живительный пасьянс.
Дверь открылась у меня за спиной раздраженно и внезапно, фотографии на столе
дернулись от пощечины сквозняка; женщина, еще хмельная, спросила с порога:
"Опять онанизмом занимаешься? Живая баба в постели лежит - а он тут
холодных, плоских щупает..." Коньяк и у меня журчал в церебральных сосудах;
нейроны, как подгулявшие деревенские орлы, развернув гармоники, стояли в нем
по колено, без сапог - я даже не попытался спрятать засушенные лепестки
отцветшей жизни, в которой я мог хоть пять сезонов носить одну и ту же
рубашку, и она, хоть и выгорала, но не расползалась от первой же стирки; в
которой на один лучезарный морской день нам хватало для счастья грозди
винограда и банки сардин, и стоило это счастье копеек семьдесят, а не сорок
три рубля при условии штампа о временной прописке, за каковой, сутки отстояв
под надписью "Граждане СССР имеют право на отдых", нужно отдать двести
семьдесят три рубля госпошлины и тридцать с копейками комиссионного сбора; в
которой я был уверен, что состояние моих близких зависит от моей чести,
моего таланта, моей работоспособности, от того, что мною можно гордиться,
ведь я узнаю и придумываю такое, чего не знает и не может придумать на
Земле, кроме меня, никто... и сами собой, без усилий, расцветали, как на
припеке, кипели, как в очаге, в голове идеи, и десятки страниц - те, из
которых я клеил потом коляски - покрывались умными, безошибочными,
изумляющими словами... Не по-доброму взвинченный недобрым вторжением, я
ответил тихо: "Зато этих плоских вон сколько, и мы с ними друг друга
любили..."
Была истерика. Жена плакала. Жена кричала: "Уходи! Невыносимо тебе?!
Дохлая я, дохлая, да? А сам-то! Ну уходи - хоть на все четыре стороны, хоть
к библиотекарше своей! Думаешь, дожидается еще? Ну иди!! Но мы же умрем!
Женщина не может одна и зарабатывать деньги, и искать, где на них что-то
купить! Я же с ума сойду, я же сдохну на бегу, в какой-нибудь давке, и твой
сын умрет с голоду в пустой квартире! А ты иди! Рисуй свои закорючки,
академиком станешь!"
Состояние близких зависит лишь от того, насколько быстро уменьшаются
номерки на твоих руках.
Я убрал фотографии и подошел к окну. Я держался очень прямо и все равно
ощущал невыносимую, тяжелую горбатость. Твердое сырое полено, вздувшееся
внутри меня, давило легкие; было не продохнуть; было не забыть ни на миг. Я
открыл раму, уличная духота дотронулась до духоты в квартире и замерла на
пороге окна. Спящие, безмолвные дома витали в прозрачной мгле, пустые улицы,
странно просторные, серыми лентами катились внизу. Неподвижность.
Из дома напротив вышла пара.
Парень и девушка, оба в брюках, оба обнаженные по пояс. Они держались
за руки. Им оставались минуты. Крылья девушки были напряжены, развернуты
просторным мерцающим крестом - даже отсюда было видно, как в густом
безветрии шевелится, переливаясь бархатными волнами, нащупывая направление,
ориентационная шерстка. Они заметили меня, парень что-то сказал негромко,
девушка звонко засмеялась в бескрайней ночной тишине и, помахав мне светлой
рукой, крикнула: "Счастливо оставаться!" "Квакай дальше, отец!" - крикнул
парень. Он отставал немного, с его плеч будто громадный бесформенный тюк
свисал до земли. Больше они на меня не оборачивались. Девушка прижалась
грудью к локтю парня в, заглядывая друг другу в глаза, они стояли и ждали.
Где-то вдали, за райкомом, прогрохотал, лязгая раздрыганным железом
кузова на измолоченном асфальте, порожний грузовик. И снова все замерло и
затихло.
Трудно сказать, когда именно началась эпидемия. Сначала, пока случаев
были единицы, взлеты объявлялись мистикой, досужей болтовней, вроде
Бермудского треугольника или летучей посуды - но теперь по стране, по
данным ЮНЕСКО, в иные дни доходило до полутора сотен. Новая загадка
свалилась как снег на голову. Одни валили на нитраты и вообще на
захимиченность бытия; другие кивали на дальние последствия Чернобыля и
Карачая, а то и вообще на мутагенное воздействие полузабытых, казалось, лишь
в архивах оставивших след ядерных испытаний эпохи пятидесятых; а подчас,
полушепотом, поговаривали, что скорее дело в некоем психогенном воздействии.
Существует ли возбудитель? Если да, то как он передается? Если нет, то по
какому принципу недуг выбирает очередную жертву? Что представляют из себя
винг-эмбрионы? Как внедряются они, как укореняются? Как и за счет чего
происходит прорастание? Что обеспечивает подъемную силу и энергию переноса,
ведь не по ветру же он идет, ведь не секрет, что вектор сдува, насколько
можно судить по запоздало включенной статистике, никогда до сих пор не был
ориентирован внутрь страны, и поэтому некоторые идеологи уже вещали с
видимой доказательностью, будто славянство сгенерировало наконец некое
особой компрессии очистное биополе, вытесняющее на задворки мира всех
изнеженных, тонкокожих и нервных полукровок... Как и почему крылья
безболезненно, за несколько часов, отмирают после переноса?
На все эти вопросы ответов не было.
Но последствиям заражения невозможно было препятствовать.
Предпринимались попытки, особенно на первых порах, стихийно, подстерегать
больных в момент отрыва и придавливать к земле чем-нибудь тяжелым -
гусеницами бульдозеров, ковшами экскаваторов, бетонными балками или
шпалами... однако не удавалось избежать членовредительства. Предпринимались
попытки изолировать больных в наглухо запертых помещениях без окон - но
сила полностью созревших эмбрионов была такова, что они либо проламывали
перекрытия и словно из пушки выстреливали искромсанного человека в небо,
либо расплющивали его насмерть, лопаясь при этом сами и заливая помещение
кровью и странной светящейся лимфой... Предпринимались попытки ампутации
эмбрионов на разных стадиях созревания. Одну из них осуществил на Песочной
мой школьный приятель, блестящий хирург-онколог; по категорическому
требованию родителей, не желавших, чтобы их ребенок оказался изнеженным
полукровкой и тем бросил и на них некую тень, он пробовал удалить
семичасовые эмбрионы у двенадцатилетней девчушки, книжницы и хохотуньи...
Мать отравилась потом газом. А мой друг перестал оперировать навсегда, он
поседел, и пальцы начинали дрожать при одном виде инструментов. Девочка
погибала три дня, с почти непрерывным криком, наркоз не действовал, никакими
обезболивающими не удавалось купировать шок, и швы на спинке раз за разом
непостижимо лопались с отчетливым треском - будто взрываясь изнутри,
выхаркивая на простыни, на стены палаты переставшую сворачиваться кровь,
волокнистые клочья черных тканей, осколки распадающихся, как труха, лопаток
и позвонков...
Шерсть на крыльях девушки установилась, вздыбленно замерла, выбрав.
Девушка мягко взмыла - парень удержал ее за руки, видно было, как его
тряхнуло. Она что-то сказала, он смолчал, с усилием подтягивая ее обратно
вниз, к себе. Тюк за его спиной трепетал. Девушка снова засмеялась,
нагнулась под своей упругой плоской крышей и - мне плохо было видно теперь
их головы, крылья заслоняли - кажется, поцеловала парня.
Словно этого ему и не хватало. Уродливая груда на его спине вдруг с
мощным утробным хлопком развернулась, выбросившись в стороны двумя
громадными лопастями; по мгновенно напрягшейся шерсти прокатилась
стремительная, светящаяся от искр волна и, не разнимая рук, оба свечой пошли
вверх - сначала неспешно, потом все быстрее. Парень захохотал, заулюлюкал
молодецки - казалось, он должен перебудить полгорода; а когда они пролетали
мимо моего окна, сунул руку в карман и, продолжая победно вопить, что-то
прицельно швырнул. Две маленькие плоские тени, как летучие мыши,
прошелестели у моего лица и обессиленно шлепнулись на пол.
Это были их паспорта.
Когда я снова высунулся, в пепельно-голубом предрассветном небе
виднелась лишь продолговатая сдвоенная точка.
Я кинул в рот сразу две таблетки валидола и разгрыз на осколки, чтобы
растворялись поскорее.
А потом - потом, едва не сбившим меня с ног ударом, зазвонил мой
отключенный телефон.
СПАСИТЕЛЬ
- Здравствуйте, Глеб Всеволодович,- сказали там.- Узнали?
- Конечно, Александр Евграфович,- ответил я и на обмякших ногах
опустился в кресло,- Доброе утро.
- Ценю ваш такт,- сказали там.- Утром еще и не пахнет. Но с вечера я
не мог вас застать - сначала занято, потом - никого... Поэтому решился
побеспокоить ночью - время, как вы лучше меня понимаете, дорого.
- Почему время дорого? - с каким-то предсмертным нахальством делая
вид, что ничего не понимаю, спросил я.
- Мы в курсе ваших неприятностей,- сказали там.
Животный ужас, вколоченный в грациозные, беспомощные и податливые, как
девичьи лона, спирали ДНК Скуратовым, Ромодановским, Ежовым... да сколькими,
сколькими!.. на миг погасил рассвет.
- Каким образом? - сипло спросил я.
- О, не волнуйтесь, на сей раз никакого "стука",- по тону
чувствовалось, что там улыбнулись,- Что вы! Просто ваш Архипов дал мне
знать, что вы в затруднительном положении. Дозвониться до вас он не смог, и,
поскольку спешил на самолет, передоверил дело мне, памятуя о нашем с вами
давнем знакомстве. Я хотел бы встретиться с вами как можно скорее, потому
как не исключено, что мы сумеем вам помочь. Хотите, я подъеду?
- Хочу,- сказал я.
Знакомство действительно было давним. Еще в восьмидесятом, в
аспирантские мои времена, Александр Евграфович - тогда, кажется, капитан,
руководил маленькой группой, которая, до инфаркта перепугав мою мать и
деликатно перетряхнув мой дом, удалила из него кучку произведений, в
последние годы наперебой публикуемых всеми лучшими журналами. Фатальных
последствий не было, мне даже дали защитить свой диссер, но изредка, раз в
два - два с половиной года, Александр Евграфович позванивал мне, как
приятель, чтобы задать какой-нибудь вопрос или дать какой-нибудь совет.
Первое время я нервничал, потом привык на вопросы отвечать нелепыми
советами, а на советы - нелепыми вопросами.
Брезгливо смахнув газетой тараканов, он уселся напротив меня, и кресло
придушенно пискнуло, словно в его хрупкую плетеную чашу уселся своими
котлами, валами, фрикционами, поршнями и заклепками весь тысячетонный
государственный аппарат, выкованный на вековых оборонных заводах.
Государство пришло ко мне снова.
Он тоже постарел.
- Ничего не переменилось,- сказал он, озираясь и закуривая.- Все как
стояло, так и стоит. Даже креслице это... Только книг сильно прибавилось.
Хватает времени на книги?
- Как когда.
- Понимаю вас, понимаю... У меня тоже руки редко доходят. "ГУЛаг"
только сейчас и прочел толком... раньше-то, если попадался, сразу по описи
сдавать приходилось. Поднаврал старик в деталях - но в целом проза крепкая.
- А я с тех пор и не перечитывал как-то.
- Что разрешено - то неинтересно? - усмехнулся он, держа сигарету в
отставленной руке. Дымок поднимался вверх почти без извивов. Свечой. Я
промолчал.- Конечно, вам-то не в новинку... хотя, помнится, в те поры
чтение Солженицына вы категорически отрицали. Ну да ладно, это, извиняюсь,
теперь для широких масс забава. "Самолет по небу катит, Солженицын в нем
сидит. "Вот те нате, шиш в томате!" - Белль, встречая, говорит!" -
продекламировал он с нарочитым нижегородским прононсом. Затянулся,
прищурился, посерьезнел. Кресло пискнуло.- А вы, значит, решили обойтись
без самолета?
Я промолчал.
- Негоже, уважаемый доктор, негоже. В такое время покидать страну.
Бросать! Когда каждый порядочный человек на счету! А семью, значит, сынишку
трехлетнего, значит - под колеса локомотива истории?
Я промолчал.
- Карьеру вы сделали. Зарабатываете для гуманитария неплохо, да и
жена, врач, кое-что в клювике приносит. Не бедствуете. У начальства на счету
на хорошем. Мы вам никогда никаких препон не чинили - в симпозиумах
участвуете, защищаете честь отечественной науки... Что вам не нравится? Пора
перебеситься, пора!
- Не нужен я никому,- вдруг сказал я. Он даже крякнул.
- А вы, батенька, что думали? Конечно, не нужны! Не те времена, чтобы
сидеть в башне из слоновой кости! Изящными искусствами страну не накормишь.
Но представьте, вынесет вас куда-нибудь, где вам ухитрятся найти применение!
Статьи-то ваши переводят, стажеры ездят благоговейные... письма такие пишут
- зачитаешься! Хотя, между нами говоря, я думаю, просто с жиру бесятся...
не могу я себе представить, чтобы нормальный здоровый человек всерьез
интересовался, извиняюсь, социоструктурной этикой... Но, скажем, найдут. Это
ли нам не плевок? Пишите здесь! В стол пишите, побольше, чтобы груды начатых
разработок лежали, черт возьми, может, и пригодятся! - он разгорячился,
видно было, что говорит о наболевшем.- Малевич полвека в запасниках гнил -
а теперь выставки, выставки, валюта стране! Булгаков, когда помирал, не всем
даже почитать мог дать свой гениальный роман - а глянь: на все языки мира
переведен, вон она, советская литература, какая,- не Фадеев
проспиртованный! Или этот... ну, первый в мире словарь крючков каких-то
восточных составил... расстреляли его случайно как японского шпиона, но
нынче-то сорок мировых университетов на его пыльные тетрадки молятся! А вы?!
Вам все при жизни подай, на блюдечке, как зарплату! Негоже!
- Булгакова жена любила,- сказал я,- Она его рукописи берегла. Она
по редакциям ходила...
- Ну, тут уж что можно сказать,- он развел руками.- Романтическая
натура, до революции воспитана. А может, он просто, извиняюсь, как мужик
покрепче вашего был? Вы витаминов побольше ешьте... чем на крылышки-то соки
тратить. Коньячок тоже помогает - грамм пятьдесят перед... ну, перед.
- Ох, не травите душу, Александр Евграфович. Что ж я, нарочно, что ли?
Вам ли незнать, что это болезнь...
- Болезни лечить надо, Глеб Всеволодович.
- Надо,- согласился я. И вдруг сорвался: - Да я бы черту душу
заложил, чтоб отстричь этот горб!.. Вы что, не понимаете?! Душу бы!.. - у
меня перехватило горло. День был слишком тяжелым - нервы рвались, и опять,
как кислотой, подступившими слезами прожигало глаза изнутри.
Он помедлил.
- Ну что ж, это ответ. Значит, я не ошибся в вас.
- Дайте закурить.
Он протянул мне широкую, сверкающую синевой и золотом пачку "Ротманс".
Дал огня.
Мне тоже захотелось сидеть непринужденно, развалясь, с сигаретой в
расслабленной руке. Этот срыв был непереносим, унизителен. Но сигарета не
помогла, тряслась в воздухе вместе с пальцами, и дым шел не свечой, а робким
барашком. Только голова закружилась еще сильнее.
- Думаю, мы сможем вам помочь,- сказал Александр Евграфович.
- Каким же это образом? - спросил я холодно, кинул ногу на ногу и
попытался расслабиться. И опять непринужденной позы, подобавшей беседе двух
равных, не получилось - я забыл про горб; он уперся в спинку и оставил меня
высунутым вперед.
- Терапевтическим.
- Умирать я тоже не хочу,- проговорил я.- Тем более, в муках.
- Речь не об операции. Разработан новый метод.- Александр Евграфович
глубоко затянулся и помолчал, тщательно обивая пепел в карандашницу.- Риск,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг