Выходит, если бы ты...
- Вот какой однажды был случай, - быстро перебил Немка. - Мальчик
плакал, плакал, а ему дали сладенького, на ложечке, он и успокоился, - как
это сказать одним словом?" _Стих-от-варенья_.
- Неужели ты детских песен не знал?! - закричал я. - Что это за песни
идиотские для шестилетнего ребенка!
- У нас такая пластинка была, - тихо сказал Немка. - Она и сейчас жива,
и я ее очень люблю: с одной стороны "Помню, я еще молодушкой была", а с
другой - "Когда я на почте".
- Крайне любопытно, - вступил профессор Стаканников. - И что вы
чувствовали, Изюмов, в процессе сеанса? Болевые ощущения? Подергивание
конечностей?
- Ничего. Никаких, - ответил Немка.
- Гм... О-очень интересно, - продолжал Стаканников. - Но, между прочим,
я еще в тысяча девятьсот сорок шестом году высказывал... М-м-м... да.
Разрешите-ка, я сам попробую, молодые люди.
И, сев поудобнее, он надвинул электроды на уши.
Мы увидели длинный коридор, из тех, что одним концом выходят на
лестничную клетку, а другим упираются в пахнущий винегретом и дустом
буфет. По обеим стенам его шли двери с надписями: "Аудитория N...", возле
урн стояли курильщики, и группка девушек, обняв друг друга за плечи и
образовав кружок, обсуждала нечто, не слышное нам.
- Привет, - сказал молодой (но не слишком) человек, подходя к другому
молодому человеку, подпиравшему стену и рассеянно листавшему толстый
журнал.
- Здорово, - отозвался листавший и, подняв голову, оказался
Стаканниковым, лет на тридцать моложе нынешнего.
- Веселенькие новости, - продолжал Другой молодой человек, встряхивая
руку Молодому Стаканникову. - Ты знаешь, кого назначили? Этого скотину
Турлямова.
- Ну да! - сказал Молодой Стаканников.
- Я только из Академии: приказ подписан. Ты понимаешь, что это
означает?
Оба закурили, глубоко затягиваясь.
- Новая эпоха, - горько улыбнулся Молодой Стаканников.
- Кого жалко, так это Старика, - сказал Другой Молодой человек. - Дожил
до такого позора. Его Турлямов сожрет в первую очередь.
- Инфаркт он ему сделает, - невесело согласился Молодой Стаканников.
- Кстати, - сказал Другой молодой человек. - У тебя на отзыве
диссертация Копейкина?
- У меня. - Молодой Стаканников сплюнул в урну. - Бред собачий. Ни
одного чистого контроля. А демагогия! Скулы сводит.
- Не завидую я тебе, - серьезно сказал Другой молодой человек и
посмотрел прямо в глаза Молодому Стаканникову. - Ты же знаешь, кто такой
Копейкин. Учтя ситуацию.
- А иди ты к дьяволу, - отрезал Молодой Стаканников.
Они побледнели и тихо растаяли. Но тут же прорезались вновь. Теперь они
сидели рядом на длинной вогнутой скамье, положив локти на обшарпанный
барьер. За их спинами высилась аудитория, лица обращены были вниз, где за
столом, устланным зеленым, стоял, щупленький человек без возраста.
Председательствующий был плотен и блестяще лыс. Его руки с выпуклыми
желтыми ногтями широко были раскинуты на сукне.
Первые скамьи мелькнули перед нами: насупленные брови, опущенные
ресницы, дымки папирос, прикрываемые ладонями, черные ермолки, пальцы,
барабанящие по исчирканным листам, разбухшие портфели. Совсем близко от
нас оказался долговязый старик; запустив пальцы в голубоватую бородку, он
сидел словно в отдалении от всех и беззвучно смеялся.
Вдоль этого первого ряда пробирался, прижав к себе папку и наталкиваясь
на чьи-то колени. Молодой Стаканников. Выйдя к трибуне, он разложил бумаги
и начал тихо:
- Диссертация Вэ Вэ Копейкина состоит из девяноста пяти страниц
машинописного текста... - Но вдруг поднял голову и закричал тонким, резким
голосом: - Товарищи! До какого же состояния надо было дойти нашему
Институту, чтобы это - это! - эта демагогия!.. Это эпигонство!.. Эта
самодовольная, воинствующая безграмотность!.. Могло! Существовать! В
качестве диссертации!
Плеская воду, он налил себе в стакан, судорожно глотнул и продолжал,
несколько успокоившись:
- На тридцати страницах вступления Вэ Вэ Копейкин уничтожает Менделя за
незнание марксизма, а на тридцати страницах заключения восхваляет научные
достижения школы профессора Турлямова. На оставшихся страницах автор
описывает то, что он ХОТЕЛ БЫ получить. Понимаете? Хотел бы! Но
собственные его данные не доказывают ни-че-го...
Молодой Стаканников перевел дух и снова обратился к бумагам. Но тут
Председатель встал, грохнул стулом и сказал веско:
- А я лишаю вас слова, Стаканников. Я не могу допустить, чтобы в моем
присутствии восхваляли вейсманизм, менделизм, морганизм и космополитизм!
И соискатель, который, пока говорил Стаканников, словно повиснул на
своей указке, теперь распрямил плечи, вздохнул и переложил указку в руку,
как ружье.
В полной тишине вдруг раздалось глуховатое: "Хо-хо-хо!"
Это увесисто, не прерываемый никем, хохотал долговязый старик с
голубоватой бородкой. Отсмеявшись, он поднялся и пошел к выходу, сопя и
стуча палкой.
...Молодой Стаканников тоже улыбался. Он был бледен, только глаза
горели. Он шел прямо на нас и протягивал перед собою что-то коленкоровое,
с тисненым гербом, - да, собственный кандидатский диплом.
- Я согласен на должность младшего научного сотрудника, - говорил он
кому-то, кто находился за нашими спинами.
- У вас, кажется, было свободное место лаборанта? - спрашивал он. -
Что? Даже временно нет?
- Хватит! - крикнул, задыхаясь, профессор Стаканников и, протянув руку
к установке, наощупь перекинул тумблер ВПРАВО.
Вдоль первого ряда аудитории пробирался, спотыкаясь о чьи-то ноги и
шепча извинения. Молодой Стаканников, одетый в торжественное. Он держал
двумя пальцами за угол тоненькую папочку и, распахнув ее на трибуне, стал
читать, не поднимая глаз:
- Диссертация Валентина Валентиновича Копейкина, состоящая из девяноста
пяти страниц машинописного текста и выполненная под руководством нашего
уважаемого председателя профессора Турлямова, представляет собой
принципиальный труд и большой вклад... Диссертация полностью удовлетворяет
требованиям, а сам диссертант вполне заслуживает искомой степени.
Молодой Стаканников захлопнул папочку и отер лоб. У него был ужасно
усталый вид, гораздо более усталый, чем у щуплого соискателя, который
задумчиво оглаживал указку рукою.
Молодой Стаканников не пошел на свое место, а опустился вблизи - рядом
с долговязым стариком. Но старик шумно поднялся и, сдвинув его, направился
к двери, сопя и стуча палкой.
- Так вот, - говорил председатель, сидевший уже за обычным столом,
стоявшему перед ним Молодому Стаканникову. - Старики умирают, и в этом
своя диалектика. В связи с этим прискорбным событием на кафедре
освободилась вакансия. Подавайте документы, Стаканников, мы вас поддержим.
- Осторожнее! - крикнул Баранцев. - Что же вы снимаете электроды без
предупреждения? Вот - предохранитель сгорел.
Профессор Стаканников ходил по комнате, натыкаясь на кровати; он был
взволнован.
- Ну, что же, - говорил он больше для себя, чем для нас, - это было
правильно.
- Осуждаете меня, молодые люди? - продолжал он с горькой полуулыбкой. -
Не понять вам, нет, не понять... Другое время - другие песни. А ведь
задача была - сохранить кадры. Да... Кто бы учил - вас же? Развивал бы
кто? История - она рассудила...
- Костька и Николай, вы остались, - невежливо перебил Баранцев. -
Давайте, если хотите.
Константин первый протянул руку к электродам, а я еще смотрел на
профессора и тихонько кивал: им-то что, им-то хорошо, а я как староста
обязан соблюдать приличия.
...С Константином не происходило ничего особенного. Он просто ехал в
метро, в изрядно набитом вагоне. Видно, происходило это не так уж давно:
на Константине алел и синел знакомый нам свитер, правда, теперь линялый и
одеваемый Костькой - под рубашку - лишь в случае холодов.
Вдруг кто-то ойкнул:
- Что же это у вас льется? У вас же сметана льется! Смотрите! Льется и
пачкается!
Рядом с Константином мигом организовалось пустое пространство, в нем
осталась отягощенная авоськами бабка. Из одной авоськи, действительно,
что-то сочилось и капало.
- Безобразие! - отшатнулся импозантный мужчина и, плюнув на платок,
принялся тереть брючину.
Его с энтузиазмом поддержали:
- Ездят и пачкают!
- С такими узлами на такси надо!
- А брюки бостоновые.
- В бензине надо.
- В ацетоне.
- В химчистку.
- Спекулянты.
К растерявшейся бабке протиснулась девушка, маленькая, стриженая,
присела на корточки, просунула тоненькие пальцы в ячейки авоськи и стала
поднимать скользкую банку и прижимать крышечку.
- Ну, что вы кричите? - негромко сказала она. - Человек же не виноват:
это крышка отскочила.
- Действительно, - миролюбиво поддержал Константин, - подумаешь.
Обыкновенная сметана, не радиоактивная.
- Умник какой! - обрадовано закричал кто-то.
- Пижон! - определил пострадавший мужчина.
- Молодежь.
- Ихний брат стоит на сметанном конвейере - вот крышечки и
отскакивают...
Маленькая девушка, покончив с банкой, поднялась на цыпочки и спросила у
Костькиной спины:
- Вы сойдете у Аэропорта?
- Сойду, - в сердцах сказал Константин.
На перроне она чуть отстала, натягивая на голую пятку сползший ремешок
босоножки. Костька из солидарности замедлил шаг.
- Попало нам, - сказала она, прыгая на одной ноге.
- Бывает, - пожал плечами Костька.
Девчонка была так - обыкновенная десятиклашечка, немножко кудрявая -
самая длинная, гнутая, блестящая прядь заложена за маленькое ухо.
- Один раз, - сообщила она, - со мной тоже случился ж-жуткий случай - и
как раз в метро! Я ехала на Новый год, а один дядька зацепился за меня
портфелем, там на углах такие железинки, - и весь чулок ой-ей-ей!
Вообще она была смешная: глаза круглые, руки тонкие, а на блузке без
рукавов матросский воротник, как у дошкольницы.
- Ужас! - согласился Константин.
Тут я просто замер и на некоторое время вообще перестал что-нибудь
замечать, потому что она улыбнулась. Такая славная, такая удивительная
была у нее улыбка: вспыхнули светлые глаза, взмахнули ресницы, лицо чуть
запрокинулось, и вся она словно осветилась до самого донышка. Я перевел
взгляд на Константина и понял все, что с ним происходит.
...От черного, вымытого поливальными машинами асфальта Ленинградского
проспекта поднимался тихий парок. Они шли навстречу далеким огням
Шереметьева, и, наверное, она замерзла в своих босоножках, в которых не
было ничего, кроме плоских подметок, и в пустяковом детскосадовском
платье, потому что теперь на ней был Константинов ало-синий свитер,
пришедшийся ей как раз до колен. Люди вокруг них исчезли - оказывается,
уже наступила ночь, даже окна не горели, зато на расстоянии двух-трех
вытянутых рук, на оконечностях подъемных кранов, мерцали фонари и,
доверительно рокоча, бороздили небо бортовые огни самолетов. Негасимые
автоматы с газированной водой жили тайной ночной жизнью; Костька и Она по
очереди подставляли пригоршни под их колючие струи.
- Если бы люди знали! - сказала Она. - Если бы они только
представляли!.. И если бы у них было побольше свободного времени, - они
обязательно приходили бы сюда по ночам. Да?
Костькин ответ я не запомнил - очевидно, в силу его бессмысленности,
впрочем, для Нее и для него самого он был значителен и важен.
...Позже мы оказались в странном помещении, слишком тесном, чтобы оно
могло быть названо комнатой, и освещенном так скудно, что, только
вглядевшись и различив тяжелые болты, крепящие задранные люки, я понял,
что оно представляет собою нечто вроде барокамеры, а может быть, отсек
более крупной установки. На трех стенах слабо поблескивали шкалы приборов,
было в них что-то тревожащее, чего, однако, я не успел осознать, но только
почувствовал; четвертая стена представляла собою экран, и перед ним,
касаясь друг друга плечами, стояли Константин и Она. На них были
лабораторно-испытательские комбинезоны, знаете, эти, с индикаторными
лампочками, ларингофонами, вшитыми аккумуляторами и всем остальным.
- Попробуй еще раз, еще раз, - сказал Константин.
Она приблизилась к экрану, защелкала ручками настройки - экран полыхнул
фиолетовым и погас.
- Сколько времени прошло? - спросила Она. (Она повзрослела, похудела,
светлые ее глаза стали громадными.)
- Почти сутки, - сказал он. - Они уже часов десять как ищут.
- Нужен месяц, чтобы до нас добраться.
- Чепуха! - бодро воскликнул Константин. - Они что-нибудь придумают. А
мы продержимся на аварийном. Ты что, не веришь, что они придумают?
- Верю, Костенька, - мягко сказала Она.
Где-то вдалеке возник и теперь нарастал, надвигаясь, высокий
пульсирующий свист. Страшный толчок швырнул их на пол, стены накренились.
Константин поднялся, пошатываясь, поднял Ее и прижал к себе. Она
заговорила, торопясь, сжав ладонями его щеки и глядя ему в глаза:
- Костенька, все равно, что бы ни случилось... Подумать только - мы
могли не встретить друг друга! Но мы встретились, я с тобой, - это такое
счастье!
- Да... да... да... - повторял Костька, целуя Ее и пряча лицо в ее
стриженых волосах.
Раздался грохот. Они упали, не разжимая рук. В наступившей темноте мы
услышали отчаянный крик.
- Пустите меня! - кричал Константин. - Она погибла! Пустите!
Мы с Немкой держали его за плечи. "Сейчас, сейчас", - шептал Баранцев и
шарил пальцами по панели Коллектора.
Щелчок!
- ...Обыкновенная сметана, - миролюбиво заметил Константин.
- Умник какой! - в восторге завопил кто-то.
- Пижон! - подхватил пострадавший мужчина.
- Ихний брат стоит на сметанном конвейере...
Маленькая девушка, привстав на цыпочки, спросила у Костькиной спины:
- Вы сойдете у Аэропорта?
- Пожалуй, мне от Сокола ближе, проходите, - подвинулся Костька и
подмигнул: - Я еще тут побеседую с товарищами о теперешней молодежи...
Константин сидел, обхватив голову руками. Больше он никуда не рвался,
но лучше бы кричал, чем так молчать.
- Послушайте, - рассудительно говорил профессор Стаканников. - Будем
логичны, друзья мои. Абстрагируемся от конкретных личностей и рассмотрим
систему А-Б в общем виде. Если А и Б взаимозависимы, то, поскольку
существует А, должна существовать и Б. Если же Б перестала существовать в
результате некой катастрофы, то следует только радоваться, что система А-Б
не была слишком жесткой.
- Она погибла, - глухо сказал Константин, отняв руки от лица и глядя
мимо нас.
- Перестань ты! - не очень уверенно воскликнул Немка.
- А ты помнишь ее? - спросил я. - Как вы на самом деле встретились в
метро - помнишь?
- Не помню, - убито сказал Константин. - В том-то и дело. Вот бабку со
сметаной, представь, запомнил, она еще была похожа на нашу соседку тетю
Валю.
Тут я должен сказать о себе. То, что произошло, вернее, _могло_ бы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг