плотно сжимать губы, поджимать, даже прикусывать нижнюю. Но ненадолго.
Пухлые губы опять наивно и доверчиво приоткрывались...
- Я решил окончательно. Буду поступать на астронавигаторский, - сказал
Глеб.
- Мы ведь уже говорили об этом...
- Но ты меня не убедил. Когда-то сам Борис Михайлович сказал, что я
умею думать быстрее, чем...
- Нельзя переоценивать себя, сынок, - как можно мягче произнес я. -
Каждому хочется это делать, особенно в молодости, каждый цепляется за все,
что подтверждает его самомнение. Поэтому возрастает опасность переоценки.
Молодой человек пылко мечтает, ему трудно отделить мечту от реальности. И,
мечтая, он завышает свою значимость в обществе, свои способности и
возможности. Надо все время помнить, что истинна только цена, которую тебе
назначают другие. Ибо она определяется тем, что ты можешь дать людям. А
это и есть то, что ты стоишь на самом деле...
Всегда, когда я волновался и старался говорить проще и понятнее, моя
речь менялась к худшему. Я никак не мог избавиться от словосплетений, одно
из которых должно было объяснить второе, и в конце концов растерянно
умолкал в надежде, что слушающий окажется понятливым.
Глеб понял меня, но согласиться не хотел. Он потер подбородок, на
котором начинали прорастать жидкие, закрученные жгутиками волосинки:
- Мне не нравится электромеханика, папа. У нас в семье уже есть один
электромеханик. И потом я...
У него чуть было не вырвалось "способен на большее". Профессия
"инженер-космонавт" Глеба не устраивала. Ему не давали покоя лавры Бориса.
Он хотел начинать с того же, что и командир "Омеги" Борис Корнилов, а не
оставаться на вторых ролях, как я. И надо же было Борису сказать как-то,
проиграв подряд две партии в шахматы Глебу: "Ты умеешь думать быстрее, чем
я". Пожалуй, своему сыну он не сказал бы такого. Воздержался бы...
- У тебя нелады с геометрией, - напомнил я.
Глеб вскочил со стула, глаза сузились, голос стал хриплым:
- Вечно ты вспоминаешь о деталях. Подумаешь - геометрия.
Ольга тронула меня за рукав, напоминая, что мы условились не доводить
беседы с сыном до "точки кипения".
Я умолк, и тогда сын сел на стул боком, подогнув под себя правую ногу,
чтобы быть повыше и принять ту задиристую позу, которую я так не любил.
Его лицо цвета незрелой черники - он недавно ездил с товарищами в горы -
побледнело от волнения. Он сглотнул слюну и сказал:
- Да, ты не убедил меня, и я сделаю по-своему.
Глеб все же добился своего - поступил на астронавигаторский. Через год,
накопив "хвосты", перешел на электромеханический. Учился он все хуже и
хуже.
Скоро Глеб перестал переживать из-за каждой "тройки". Он уже не боролся
за первые места, зато научился находить виновных в своих неудачах. Потом
он привел в дом высокую худощавую девушку с капризным ртом и длинными
ногами. У нее было худое остроносое лицо с ямочками на щеках.
- Познакомьтесь. Это - Ирина.
Он произнес ее имя так, чтоб мы сразу поняли: Ирина - не просто
знакомая.
Ольга радушно улыбнулась, но в следующий момент выражение ее лица
изменилось: улыбка осталась, радушие исчезло. Я проследил за взглядом
жены, направленным на сапожки Ирины. Они были оторочены диковинным
светло-коричневым мехом. Ольга напряглась, подалась вперед:
- Элегантно. Давно не видела ничего подобного.
Я достаточно изучил Ольгу, чтобы сразу же уловить в ее голосе недобрую
настороженность. Девушка тоже ощутила ее. Отвечая, она смотрела не на
Ольгу, а на меня:
- Да! Это не синтетика! Настоящий, натуральный мех! Куница. Ну и что?!
В ее словах явственно сквозил вызов.
Пробормотав наспех придуманное извинение, я поспешно вышел из комнаты.
Только самые заклятые модницы в наше время отваживаются надеть
естественный мех. И для чего? Ведь синтетика и красивее, и прочнее. Кто же
станет губить животное ради моды? Таких варваров осталось немного.
Мне было ясно, что сын не уживется с ней.
Они расстались менее, чем через год. На Ирину расставание не произвело
никакого впечатления, словно она разводилась не впервые. Глеб проводил ее
до такси. В тот день он выглядел почти веселым. А затем помрачнел, плохо
спал ночами, осунулся.
Кое-как он закончил электромеханический, некоторое время слонялся без
дела, и я упросил Бориса взять его к нам стажером. Сначала Глеб
обрадовался и форме астролетчика, и тому, что будет летать с прославленным
Корниловым. Потом его стала тяготить моя опека.
- Отец, истины тоже устаревают, - говорил он мне, вытягивая губы
трубкой. - То, что было хорошо для твоего времени, не годится для моего. А
потому не лезь в мою жизнь со своими мерками.
Я молчал. Ответь ему что-нибудь сейчас, и он перейдет в другой экипаж.
Помню, каким негодующим Глеб прибежал ко мне, когда получил выговор "с
занесением" от начальника управления. Он потрясал скомканной бумажкой,
потом швырнул ее на стол, кое-как разгладил и крикнул:
- Читай это... это...
Он не находил подходящих слов, чтобы выразить свое возмущение.
- Я же предупреждал тебя. Ты постоянно нарушаешь правила техники
безопасности...
- Значит, ты знал, что готовится приказ?! Знали... - Он слишком
волновался.
- Поговорим позже, когда ты успокоишься.
- Нет, сейчас! Сию минуту!
- Ну, что ж, изволь. Правила безопасности одинаковы для всех нас. Их
создавали, чтобы выполнять.
- Казенные фразы!
- И тем не менее они точны, сын.
- А ты... Ты поддерживаешь эту... подлость? Чуть что - и приказ. А ведь
ты говорил мне и другие так называемые "прописные истины". Например: "из
каждого правила бывают исключения", "нужно уметь быть снисходительным к
ошибкам других..."
"Не только говорил, но и делал их. Для тебя, - думал я. - Да, сынок,
это называется отцовской слабостью. А если по совести, то "отцовской
слепостью". Надо было предвидеть последствия, можно было их предвидеть. А
я позволил тебе больше, чем позволят посторонние. Я прощал тебе то, что
другие не простят..."
- Скажу тебе откровенно, отец. Дело не в правилах. Ты просто боишься
поднять голос за правду. Как же, восстать против начальства! Предать
собственного сына легче и безопаснее.
Его лицо исказилось. Он хотел изобразить презрительную гримасу, но губы
беспомощно дрожали, щеки дергались и кумачово пылали. Все-таки он
оставался еще мальчишкой. Внезапно он схватил листок, где был отпечатан
приказ о выговоре, свернул его в трубку, сделал свистульку, пищик. И когда
я сказал: "Ты поймешь позже, сынок", он быстро поднес пищик к губам и в
ответ мне издевательски свистнул.
Я заложил руки за поясницу: левая удерживала правую. Я молчал. Не
потому, что помнил о своей вине. Но если продолжать спор, он уйдет из
экипажа. Уйдет, чтобы не работать рядом со мной. "Рано, - думал я, -
сжимая руку. - Рано".
В его глазах - глазах Ольги - укор, вызов, злость, почти ненависть. Как
он был похож не нее в ту минуту, как похож!
...И снова мне кажется, что марево меняет очертания. Это потому, что
светило поднялось уже в растопленное оловянное небо. Оттуда бьют языки
синего пламени. Печет сквозь скафандр, сквозь череп. Кажется, что мозг
плавится. И вот уже шлем скафандра, и шапочка, и волосы будто и не
существуют. Все это чужое, постороннее. Шлем скафандра как бы одет прямо
на шею. А под ним кишат и барахтаются раздавленные мысли, воспоминания,
пробуют выбраться наружу. Тонко и пронзительно где-то свистит, завывает:
если бы здесь был ветер, я бы подумал - "ветер", если бы песок был,
подумал бы - "песок". Но здесь нет ничего привычного, кроме тверди из
базальтов и гранитов, кроме адской жары и... марева. Вот оно оставляет
скалу и устремляется ко мне. Обтекает груды камней, оставляя на них
какие-то светящиеся точки...
Оно все ближе и ближе. И вдруг исчезают корабль, скалы, языки пламени,
льющиеся с неба. Нет, не исчезают, а отделяются. Я вижу их сквозь
зеленоватую дымку. Проходит саднящая боль в голове, в ноге. По телу
разливается истома. Я чувствую обе ноги...
И еще ничего не понимая, я уже каким-то шестым чувством знаю: спасший
меня - рядом. Не могу увидеть его, притронуться к нему, но могу обратиться
к нему с надеждой, что он поймет. И я говорю:
- Спасибо за спасение. Кто ты?
Конечно, я не надеюсь сразу услышать ответ, я даже не питаю надежд, что
он понял меня. Но едва успели затихнуть мои слова, как где-то совсем
рядом, а, может быть, во мне самом прозвучало.
2
Я уже давно заметил его. Маленькая скрюченная фигурка рядом с
потерпевшим аварию кораблем. Жаль корабля. Девять систем связи, отличное
покрытие, устойчивая конструкция. Вложено столько мыслей и труда. И вот -
за шесть и восемь десятых секунды - гора почти бесполезного металлического
и пластмассового лома. "Почти" - это восемьдесят два процента. Отдельные
блоки и части можно еще использовать. А трое людей, оставшихся в салоне,
никакой работы уже не совершат. У людей это называется - "мертвы". И
последний из экипажа, четвертый, скоро тоже будет мертв. Но пока он
пытается спастись, добраться до скалы. Даже если он доберется до нее, то
лишь отсрочит свою гибель. На период от одного до трех часов.
Он заметил меня. Пробует выяснить, кто я такой. Если узнает, станет
просить о помощи.
Я истратил на наблюдение за ним четыре секунды. Достаточно. Пора
приниматься за дело. Возьму пробы грунта.
Запускаю излучатели на половину мощности. Одновременно анализирую
пробы. Фиолетовое свечение крупинок свидетельствует о наличии в них
титана. Удача. Он мне и нужен для создания сплава.
Человек пытается привлечь мое внимание. Я бы совсем перестал замечать
его, но какие-то обрывки воспоминаний, сохранившиеся в блоках памяти после
чистки, не дают это сделать, будоражат ассоциативные участки, вторгаются в
плавное течение мыслей, сбивают его. Надо будет основательно просмотреть
блоки памяти, стереть из них все лишнее, отвлекающее. Придется еще раз
перестроить и механизм считывания.
В грунте планеты есть титановая и цинковая руды. Значит, у меня будет
сплав, из которого можно затем получить кристаллы-накопители. Сколько же
их потребуется?..
Человек манипулирует прожектором, посылает световые сигналы. Он думает,
что я не заметил его. И еще он хочет, чтобы я понял: он - существо
разумное. Ну что ж, он разумен настолько, сколько разума в него успели и
смогли вложить предки - в генах, учителя - с помощью словарного и
цифрового кода.
Возможности самопрограммирования у него невелики - намного меньше, чем
у меня. И все-таки отчего-то жаль, что это существо ничем мне не может
пригодиться...
Мои приемники отлично настроены. Блоком ЗВ воспринимаю его психическое
состояние. Он читает свою память. Есть ли в ней что-либо интересное для
меня? Он вспоминает маленького человека - свою копию. Называется - "сын".
Конечно, в памяти следует хранить неопределенное множество всяких
сведений, ибо трудно предвидеть, какие из них пригодятся в бесконечности
ситуаций, возникающих во времени. Но извлекать из памяти нужно только те
сведения, которые работают в данной ситуации. Механизм извлечения должен
быть предельно отлажен. Я переделывал и капитально усовершенствовал его
116 раз, начиная с прохождения нуль-пространства. Если бы не эти
переделки, я не смог бы даже подойти к Горловине. Капсула энергетической
оболочки, которую я образовал вокруг себя из нейтральных частиц, оказалась
не совсем такой, как я предполагал. Пришлось дополнить ее вторым слоем из
частиц высоких энергий. И все же в Горловине капсула деформировалась, поля
перемещались, вгибались вовнутрь и начинали растворять само "ядрышко". А
этим "ядрышком" был я, моя личность, мой разум, пытающийся постичь загадку
Вселенной, тайну жизни и смерти, составить единое уравнение развития
материи.
"В критической ситуации - говорил мой учитель и создатель, -
ориентируйся на главный параметр твоих поисков. Он будет храниться под
шифром "а". Если нужно будет, сосредоточь все внимание только на нем".
Я совершал предназначенное. На границах бытия и небытия составлял и
пересоставлял звенья уравнения, сводил их в одно целое. Проверял и
перепроверял. Отбрасывал ненужное. Трудно оценить тяжесть моего труда. По
сравнению с тем, что сделано, осталось не так уж много. Для завершения
уравнения нужно в первую очередь найти одно утраченное звено. В самом
начале моего странствования я уже включал его в уравнение. Об этом
свидетельствуют пробелы в памяти, пробелы в символах, которыми кодирую
концы звеньев. Оно исчезло, забылось на более поздних этапах. Возможно,
каким-то образом я стер его из памяти, когда переделывал себя перед входом
в Горловину...
Что-то мешает мне спокойно анализировать.
Оказывается, я все же невольно наблюдаю за человеком, который пытается
спастись от излучения. Меня интересуют его воспоминания. Но что же в них
особенного? Он вспоминал сына, теперь - жену. Он очень волнуется, он любит
ее... _Любит_... Четко воспринимаю его психическое состояние. Что-то
знакомое чудится мне в его биоволнах. Узнаю, почему мне знакомо его
состояние и продолжу анализ грунта. Как медленно он вспоминает!
Температура окружающей среды повышается быстро. Придется помочь ему,
отдалить его гибель, хотя бы на то время, пока не получу ответ на внезапно
возникший вопрос.
Я любопытен.
3
- Спасибо за спасение. Кто ты? - спрашивает человек, не надеясь
получить ответ.
Но тут же слышит:
- Я сигом.
- Сигом? Повтори, пожалуйста, - боясь, что это слуховая галлюцинация,
шепчет человек. - Ты создан людьми на Земле?
- Да, в институте эволюционного моделирования.
Слова ответа звучат сухо и бесстрастно, но человек этого не замечает.
Надежда на спасение и радость встречи нахлынули и потрясли его с такой
силой, что он никак не может опомниться. Одиночество закончилось. Ведь он
встретил не просто робота с космической спасательной станции. Сигом - гомо
синтетикус, человек синтетический, человек! Теперь на этой проклятой
планете двое людей. Сигом - порождение человеческого ума, помощник и
продолжатель. Он может работать там, где гомо сапиенсу существовать
невозможно. Когда два этих существа вместе, им ничего не страшно.
Невероятная встреча! Один шанс на миллион, на миллиард...
"Постой, - подумал захмелевший от радости человек. - Почему я считаю
это везение невероятным? Ведь мы создавали сигомов, чтобы они помогали нам
осваивать космос и спасали нас". Он говорит сигому:
- Ты принял такую удивительную форму, что узнать тебя невозможно.
- Форма зависит от цели. Я проходил Горловину, составлял уравнение
развития материи. Пришлось изменить не только форму и материал...
Это "не только" на какое-то мгновение настораживает человека, но он
отмахивается от своих страхов. Теперь, когда рядом - сигом, он чувствует
себя уверенным.
- Ты осмотрел корабль? - спрашивает он.
- Его очень трудно отремонтировать, - откликается сигом и, предугадывая
следующий вопрос человека, добавляет: - Людей оживить невозможно. Клетки
их мозга уже погибли.
- Необходимо срочно закапсулировать трупы и наладить системы
жизнеобеспечения корабля. Потом примемся за системы движения и навигации.
- Корабль восстановить трудно, - терпеливо повторяет сигом. - На это
уйдет много времени и усилий. Не смогу одновременно продолжать свои
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг