новостях. Мы, четверо, да еще жены Степ Степаныча и Юры, чувствовали себя
самыми близкими родственниками: нас породнил опыт бессмертия - общая
надежда и общая тревога.
А через несколько дней мы праздновали у нас дома выздоровление Майи. По
радио передавали "Аппассионату". Вслушиваясь в парящие звуки, я вспоминал
о старых временах, в которые жил композитор, и думал о том, что многие
зерна взошли лишь сегодня, а другие еще всходят. Насколько же сильно
плохое в людях, если даже такое искусство не могло сразу исправить их, и
насколько сильно хорошее, если и тогда они создавали "Аппассионату"!
Музыка окончилась, а мы сидели молча. И в этой серебряной тишине странно и
нарочито прозвучал Юрин тост, нарушив очарование. И сразу все заговорили.
Жена Степ Степаныча, красавица Наташа, стройная и длинноногая гимнастка,
следила, чтобы мы не пили слишком много, категорически говорила
"запрещаю", радуясь возможности поиграть в командира. Юрина Алла пела
старинные романсы - у нее было приятное контральто и не менее приятный
мягкий характер. Даже при желании с ней трудно поссориться.
И все же в нашем веселье чувствовалась горьковатая примесь тревоги: какие
еще опасности подстерегают нас в будущем? Мы не боялись их. Ведь с самого
начала знали, на что шли. Но нужно быть готовым ко всему, как
исследователям, перешагнувшим границу новых, неизведанных земель.
Степ Степаныч, как видно, долго собирался поговорить со мной о чем-то
заветном, В тот вечер он решился.
- Послушай,- сказал Степ Степаныч,- пусть даже мы бессмертны - что из
того? Бессмертны, но уязвимы. Чего стоит наша очень долгая жизнь, если ее
так же легко разбить, как и обычную? Я не могу работать на плутоновских
спутниках из-за большой радиации и вынужден посылать туда роботов; мой
Николай Никитич не может освоить новую планету - это делает его КД. Женя
не может водить звездолет, во всяком случае совершать сложные маневры -
слишком велика скорость корабля и слишком медленны наши нервные реакции.
Из водителей мы все равно превращаемся в пассажиров, из исследователей - в
созерцателей, из добытчиков - в потребителей. Может быть, мы, люди,
поставили перед собой невыполнимые цели, и бессмертие - не настоящий дар,
а отсрочка?
Я возразил ему:
- Ты забываешь, что без удлинения жизни нам не удастся накопить
достаточный опыт, необходимый для переделки организма.
Степ Степаныч сдвинул лохматые брови:
- Но подумай, в каких хрупких сосудах храним мы этот бесценный опыт? Стоят
ли сосуды того, чтобы затрачивать столько усилий на их обновление? Может
быть, истинный выход в том, чтобы сохранять содержимое, а не сосуды, и для
этого перелить его в совершенно иную форму, созданную на иных принципах,
из другого материала?
Это был не новый для меня вопрос. Его задавал себе я сам, и теперь я
отвечал Степ Степанычу теми же доводами, которыми отвечал и себе,
Уже было очень поздно, когда я вышел проводить гостей. У Юриной машины
стояли его сын и Альта. Увидев нас, они умолкли, и поэтому я обратил на
них больше внимания, чем обычно. Глаза молодых людей были устремлены на
нас, и взгляды очень похожи. Можно было сказать, что они смотрели на нас
одним взглядом.
Разряд боли ударил в мое сердце. Взглянув в их глаза, я с особенной
остротой подумал: то, что случилось с Майей, отдаляет для них срок
вступления в бессмертие. Насколько? Никто нам не разрешит, да и мы не
имеем пока права рисковать и втягивать в опыт новых людей. И еще я
вспомнил старую поговорку: "Горько детям переживать смерть родителей, но
горе тем родителям, которые не умрут раньше детей своих". Неужели и это
суждено вынести тем, кто пробивает дорогу в бессмертие? Неужели нам,
нестареющим, придется увидеть, как наша дочь станет дряхлой старухой?
*
Прошло несколько дней, и Майя уже начала выходить из дому. Мы часто
гуляли пешком по аллеям города - по сплошным зеленым коридорам, за которыми
виднелись пластмассовые крыши домов. Шли к экспериментальному строительному
центру, к Оазисам Ароматов и кварталам летающих домов. Здесь зелени не
было, вместо деревьев невысокими столбиками подымались фотохимические
установки. Между ними виднелись беседки. Там можно заказать себе любой
воздух - от хвойно-лесного до морского...
Мы сели в беседке отдохнуть. Я смотрел на птиц, парящих высоко в синей
пустоте, где нет для них никакой пищи, потом перевел взгляд на кормушки,
расставленные у беседки, и внезапно понял одну истину, над которой раньше
просто не размышлял. Мы знаем, что у животных есть лишь те инстинкты, без
которых они не выживут. Природа умеет быть и экономной, А свободный полет
птиц и все такое мы считаем красивыми словами, которые не определяют
поведение живых существ. Но ведь свободный полет не случайность. Он
запрограммирован природой. Для чего?
Для чего вот этим стремительным пернатым носиться в воздухе, совершая
изящные пируэты, бесполезно, бесцельно растрачивая энергию, когда пища
заготовлена для них в кормушках. Не означает ли это присутствие другого,
высшего ряда инстинктов? Они просыпаются, когда удовлетворяются простейшие
и необходимейшие инстинкты, когда животное спаслось от опасности, наелось
и напилось. Считалось, что борьба за существование является чуть ли не
единственным двигателем прогресса, совершенствования среди животных. Но и
более сложные, можно сказать - возвышенные, инстинкты служат той же цели.
Их немало: инстинкт движения, инстинкт свободы, инстинкт любопытства...
Благодаря им животное быстрее накопляет опыт...
Я проводил взглядом кувыркающегося голубя и подумал: всегда ли мы, люди,
знаем, чего захотим, когда наши насущные желания будут удовлетворены?
Какие новые желания проснутся в нас - и запрограммированные природой, и
те, которые мы создадим сами?
*
Я нечетко помню день, когда постановлением Академии наук и правительства
нам было разрешено перенести опыт на всех желающих. Этот день, казалось, не
имел конца и был наполнен веселым хаосом: шквалом телефонных звонков,
приветственными речами, водопадом аплодисментов... Уже в полдень меня всего
ломило, и плечи болели, словно на них навалилась многопудовая тяжесть. Я
понял, что это и называют "бременем славы".
Улыбки на лицах людей делали их похожими одно на другое, как цветущие
деревья. Так сближает людей только очень большая радость или горе. Каждый
старался сделать другому что-то приятное, и регулировщики ласково журили
лихачей. И хотя в формулировках Академии наук наш опыт назывался опытом
долголетня, в толпе все чаще мелькало слово, которое я упорно повторял в
своих речах,-"бессмертие". И сам я верил в него. Верил, хотя и знал, что
ученый не имеет права верить...
А радость перехлестывала через берега и несла меня - уже обессиленного - в
своем потоке. Я уснул на рассвете на чужом плече так же спокойно, как в
собственной постели. Последнее, что я запомнил, засыпая,- восторженный
шепот: "Тише! Он спит..."
*
Серебряная амальгама волн колебалась над моей головой. Мы с Майей
погружались все глубже и глубже. Знакомо ли вам ощущение, когда ясно
чувствуешь каждый мускул и все они послушны воле? Создается впечатление
удивительной радостной невесомости, и мы говорим, что за спиной выросли
крылья.
Далеко на дне виднелось песчаное плато с редкими камнями.
Майя, прижав руки к бокам, изогнувшись, скользнула вниз.
Она помахала мне рукой. Перебирая ластами, я быстро подплыл к ней. Майя
указывала куда-то рукой. Приглядевшись, я заметил нагромождение скал и
темное отверстие подводной пещеры.
"Очевидно, это там..."-подумал я и вместе с Майей устремился вниз. Майя,
обогнав меня, бесстрашно нырнула в пещеру. На миг она оказалась в узкой
каменной пасти, готовой стиснуть и раздавить ее, затем исчезла из поля
зрения. Когда я догнал ее, она уже включила прожектор, и стены пещеры
сверкали всеми оттенками, фиолетово переливались мелкие ракушки, простые
камни казались рубинами, сапфирами, опалами... Теперь я уже ощущал
давление воды, особенно на грудь. Наверное, и Майе было не так уж легко, и
мы подбадривали друг друга улыбками.
Вдруг Майя толкнула меня в плечо и указала в сторону. Там у стены на
большом камне, как на пьедестале, стоял прозрачный ларец. Внутри него
виднелась золотая фигурка спортсмена в ластах.
Я схватил ларец, но оказалось, что он наглухо прикреплен к камню цепью.
Нужно было разъединить кольца, а никаких инструментов у нас не было. Я
выбрал камень поувесистей и начал изо всех сил колотить по цепи. Майя с
улыбкой смотрела на мои бесполезные усилия, а потом подплыла, отстранила
меня извиняющимся жестом и приподняла цепь, исследуя ее. Затем, как
фокусник, легко разъединила кольца, разгадав их секрет. Она передала ларец
мне, как будто ей было тяжело тащить его. На самом деле она просто не
хотела ущемлять мое мужское самолюбие. (В таких делах она неизменно
оказывалась и смекалистее и деликатнее меня.)
Я сделал вид, что принимаю все это как должное, и мы, отталкиваясь от
стен, выплыли из пещеры. Еще несколько минут, и тяжесть исчезла, тело
снова приобрело удивительную легкость и слаженность, к которой еще
добавилась радость победы. Вверху уже виднелась амальгама водной
поверхности, сквозь нее проскальзывали солнечные спицы.
Энергично работая ногами, оставляя пенистый след, мы двумя торпедами
выскочили на поверхность. Правой рукой я высоко поднял ларец.
В тот же миг запели фанфары, приветствуя победителей и давая знать, что
состязания окончены. С мостков нам что-то кричали, протягивая руки.
Другие, менее удачные ныряльщики уступали нам дорогу к лесенке.
Майя поднялась на мостки первая. Ее опоясывали длинные сверкающие нити, с
них падали жемчужинка за жемчужинкой. Она сбросила шапочку и тряхнула
волосами, разбрызгивая капли воды, так что встречающие со смехом
разбежались. А затем нас подняли на руки и понесли к пьедесталу почета. Я
отвечал на приветствия, смотрел на Майю и думал, что сегодняшняя победа -
подарок ей ко дню рождения. Завтра Майе исполняется сто восемь лет...
3
Круглые тельца беззвучно ударились друг о друга и остановились. Яркое
пятно света переместилось, стали видны низенькие, вбитые в землю домики.
Крыши - из множества каких-то тонких трубок. Вспомнилось: это не
пластмасса, а природный материал. Когда-то назывался соломой.
Над головой с воем промчался странный летательный аппарат, похожий на
птицу. Потом я увидел гравилет и несколько успокоился. Но вот ноздри
втянули горьковатый запах - и волосы встали дыбом, пот выступил на лбу.
Это был запах опасности.
От аппарата-птицы оторвалось несколько черных точек. Они падали с
пронзительным воем, раскалывающим мозг. Когда-то я знал, как они
назывались. Рядом раздался металлический голос:
- Родина требует жертв!
Ему вторил другой, приказывал:
- Если ты не успеешь убить его, он убьет тебя! Третий сообщал:
- Наконец-то мы достигли прогресса в гонке вооружений. На каждого человека
нашей планеты уже приходится по триста пятьдесят семь килограммов
взрывчатки.
Мое тело напряглось, готовясь к прыжку. Тревожный голос диктора: "Прерываю
все передачи. В заповедных джунглях Амазонки погибает человек. Его
координаты... Всем гравилетам, находящимся в этом районе, всем
экспедициям, всем станциям спасения, всем... В заповедных джунглях
погибает человек. Его координаты..."
Я понял, что речь идет обо мне. Меня спасут! Но бритоголовые обезьяны
надели на мою голову железные обручи и начали закручивать винты. Одна из
них, забавно подскакивая, сказала:
"Ты человек низшей расы. Подлежишь геноциду".
Она говорила на каком-то шифре, и я не понимал, что означают ее слова.
Снова послышался голос диктора:
"Поздравляем вас, люди! Человек в джунглях спасен!"
Я схватил камень и швырнул в обезьяну. Теперь она должна уйти.
Холодная рука коснулась моего лба, и я увидел над собой встревоженное лицо
Майи.
- Тебе опять снилось страшное?- спросила она. Я заставил себя улыбнуться:
- Все в порядке, родная. Иди досыпай...
С беспокойством всмотрелся в ее лицо с заострившимися чертами. Что с ней
происходит? Почему она так настороженно спит, часто просыпается? Почему
следи г за мной и плачет по ночам? Неужели заметила? Но ведь эти сны,
когда я вскакивал, липкий от пота, повторялись всего раз семь-восемь в
год. Почему я подумал "повторялись"? Они были похожи один на другой,
словно из той же серии. Характерным для всех них была смесь из
перепутанных воспоминаний прошлого и настоящего.
А затем я испугался еще больше, подумав: "Почему Майю так пугают мои сны,
если она не знает их содержания?"
*
Я думал о себе и о ней. Только о себе и о ней, а не о том, что нас
окружает. В прежние, далекие времена мы не умели так думать. Столько
времени уделяли различным вещам, что они становились как бы частью нас
самих. Мы даже вспоминали кого-нибудь в определенном костюме или за
определенным занятием и не умели вспомнить только его самого, без вещей и
обстоятельств. Человек тогда учился создавать вещи, его жизнь становилась
благоустроеннее, но это еще не означало счастья.
Мы не могли тогда ощущать себя и других как единое целое. Не знали,
сколько в каждом из нас живет людей и каковы они. Часто не знали, кого из
них предпочесть. И не умели сделать так, чтобы человек в нас постоянно
побеждал зверя. Теперь зверь загнан далеко, в очень незначительные уголки
нашего существа. Остались в нас люди, но люди разных эпох.
Важно, чтобы завтрашний человек постоянно побеждал вчерашнего. Тогда не
будет "я" и "они". Этому мы учимся всю жизнь.
Но можно ли научиться быть счастливым? Очевидно, мы с Майей так и не
научились...
Между нами впервые за сто тридцать лет совместной жизни пролегла полоса
отчуждения. Что было в ней? Неясные мрачные тени, не имеющие очертаний.
Майя что-то скрывала от меня, следила за мной, из-за чего-то беспокоилась.
Почему так случилось? Может быть, потому, что я думал о Майе так, как
будто она была частью меня, а не самой собой. И как будто у нее не
оставалось тайн, своих собственных тайн, как тогда, когда она была еще не
моей женой, а лаборанткой, бьющей посуду. И, возможно, сейчас я просто
должен был проникнуть в ее тайну, разгадать эту забытую и вновь открытую
Майю.
С каждым месяцем отношения становились все более натянутыми, и самым
страшным было то, что я не знал причины. Я прошел лечение радиосном, и
кошмары больше меня не беспокоили. И все же Майя явно остерегалась меня.
Из-за того ли, что боялась повторения снов, или же в моих поступках было
что-то предосудительное?
Я начал следить за собой, за своими жестами, словами, но ничего странного
в них не нашел. А если со стороны виднее? Несколько раз пытался
объясниться с ней начистоту. Она отмалчивалась, отводила глаза, бросала,
как нелюбимому, холодные успокоительные фразы.
Майя стала очень медленно работать, часто проверяла одни и те же
результаты. Однажды спросила меня:
- Что означает слово "нукопропор"?
- Нукопропор?- Я тщетно пытался вспомнить.
- Ну да,- нетерпеливо сказала она, исподлобья бросив подозрительный
взгляд,- ты часто произносишь его.
Я готов был поклясться, что слышу это слово впервые. Холодок пополз от шеи
к пояснице, как будто с дерева упал за воротник комок снега.
А через несколько дней я проснулся поздней ночью. Сквозь прозрачную крышу
светили звезды, Я подумал: может быть, мы стремимся в далекие миры
инстинктивно, потому что споры занесены оттуда. Так неудержимо стремятся
рыбы туда, где были когда-то отложены икринки, из которых они родились.
Незваный гость - тревожное предчувствие застучало в мой висок еще раньше,
чем я услышал непонятные звуки. Прислушался. Различил жалобный плач,
всхлипывания. Затем в ночной тишине отчетливо раздался протяжный стон
отчаяния.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг