Я рассказывал только то, о чем меня просили, - только о взаимоотношениях
с директором и Кулебой, не упоминая о своих выводах и оценках. Пусть сами их
делают.
Человек в очках слушал, не перебивая, глядя в окно. На меня взглянул,
когда я закончил. За холодным блеском линз угадывались умные пытливые глаза.
- Вы забыли рассказать о том, как обходились без запланированных средств,
- послышался сбоку голос Олега Ильича.
"Кажется, это у них называется перекрестный допрос, - подумал я. - А, не
все ли равно?"
Пришлось рассказывать о своих вынужденных изобретениях. Иногда человек за
столом задавал вопросы, уточняя даты, потраченные материалы, суммы денег.
Вдруг улыбнулся - чуть-чуть, правым уголком рта. Странная это была улыбка.
- Изобретательство поневоле задерживало основную работу? - А где же было
взять аппаратуру? - со злостью спросил я. Опять послышался голос сбоку: - И
еще вы забыли рассказать, Петр Петрович, о предложении Кулебы обмануть
комиссию.
"Вот как, они знают и об этом? Но в кабинете тогда нас было двое. И еще
Вера в приемной. Кажется, этот Олег Ильич не терял времени зря".
Я намеренно не поворачивал головы к нему, смотрел только на сидящего
передо мной. И его же спросил, правда, не таким тоном, как мне хотелось.
Подвел предательски дрогнувший голос:
- Можно узнать, в чем меня обвиняют?
- Обвиняют не вас, а директора и его "заместителя, которого Евгений
Степанович пригрел и защищал, Вас же вызвали как свидетеля.
- И пострадавшего, - добавил Олег Ильич, за что удостоился
предупреждающего взгляда
Я рассказал о том, как воспринял предложение Владимира Лукьяновича, что
ответил.
- Вы могли и схитрить? - Выходит, не сумел. - Предвидели, что вас
ожидает? - Это было нетрудно. - И все-таки "не сумел"... Или не хотел? -
Самое печальное - потерять себя... "Вырвал-таки, очкастый черт! Почему я
откровенничаю с ним? Чем он расположил меня к себе? Небось задаст сейчас еще
несколько вопросов "на откровенность", а потом незаметно расставит ловушку".
- Петр Петрович, прежде чем мы расстанемся, должен вас предупредить...
"Вот оно, начинается!.." Я спросил, не скрывая иронии: - Никому не
рассказывать о нашей так называемой беседе? Его лицо преобразилось. Бледные
щеки округлились, губы изогнулись. Он засмеялся длинно и заливисто, и ему
вторил Олег Ильич. Затем он снял очки и тщательно протер линзы замшевой
тряпкой. Глаза у него без очков оказались темно-серыми, близорукими,
какими-то беспомощно-добрыми. - Почитываете детективы, Петр Петрович? Он
надел очки, и взгляд тотчас изменился, в нем появилась необходимая твердость.
- Предупреждение вам иного рода... - В его голосе все еще слышались
затихающие смешинки... - Вы, несомненно, заметите в виварии новые датчики.
Не удивляйтесь. Мы сочли необходимым поместить там автоматические
телекамеры, микрофоны и другие сигнализаторы.
Я пожал плечами: - Если это не помешает опытам... - Не помешает. Рад был
познакомиться с вами, Петр Петрович. Он встал и подал мне холодную твердую
руку.
В коридоре лабораторного корпуса я едва не столкнулся с Александром
Игоревичем. Он подозрительно уставился на меня:
- Вы оттуда? - А вы туда? - Сейчас все наши пути там пересекутся. Вы
знаете, что Владимир Лукьянович арестован за разного рода махинации, а
Евгений Степанович отстранен от работы? Он остался доволен произведенным
эффектом. - Видимо, Вовина карьера на этом закончится. Впрочем, того и
следовало ожидать, коли ворон забрался в гнездо орла...
Ему позарез необходимо было выговориться, и он не скрывал этого:
- Вы не представляете, что за тип Владимир Лукьянович. Мы учились в одной
школе, хотя и в разных классах. Вовке часто доставалось от ребят - и
справедливо, и несправедливо. Его дразнили "орангутангом", затем
переименовали в "фавна" - это когда он стал за девчонками бегать... При его
внешности, сами понимаете, на быстрый успех надеяться трудно, требуются
быстрые ноги и незаурядная наглость. Ведь он к тому же и учился неважно, и
способности были весьма посредственные. А выделяться хотелось. Вот уж кому
не надо было вводить полиген Л. В этом человеке стремление к лидерству
подавляло все остальное, хотя и пытался он скрывать жажду власти. Вовка
подружился с какими-то полууголовными типами, добывал им выпивку, а они за
это колотили ребят по его подначке. Вовку стали бояться в школе. Он этим
пользовался вовсю. Подкуп, угроза, шантаж. Меня не оставляет чувство, что
уже тогда полностью сформировался его бармалейский характер и методы
достижения власти.
- А Виктор Сергеевич?
- Что - Виктор Сергеевич? Вовка был доставала классный. Это же он тогда
для института экспериментальную установку "Зитта" добыл. Всегда был в курсе
всех новинок. И еще одно немаловажное обстоятельство. Он сумел к Жене, к
Евгению Степановичу, в полное доверие войти. Женя его продвигал, защищал
перед Виктором Сергеевичем, за что в конце концов поплатился. Вовка втравил
Евгения Степановича в "охотничьи пикники", а должен вам доложить, что
Евгений Степанович всегда был и заядлым охотником, и заядлым бабником, что,
естественно, не исключает одно другое. Потом уже "охоты" кончились, а аферы
продолжались. Тем временем у нас в институте появлялось все больше Вовкиных
людей - обязанных ему чем-то или боявшихся его. А когда он Женю в самую
трясину затащил, сам же написал на него докладную. На допросах его люди
выступили в общем разоблачительном хоре. Одновременно нахваливали Владимира
Лукьяновича, хотели его до директорского кресла дотащить. Но не сумели. Не
то поле деятельности выбрал Вовка. Ему бы куда-нибудь в торговлишку, а он -
в академический институт. Вот и надорвался...
Он еще раз с видимым удовольствием повторил "надорвался" и спохватился:
- Договорим после, а то ведь меня там ждут...
* * *
Я шел по знакомым улицам, по которым любил гулять и любоваться
открывающимися отсюда приднепровскими пущами, песчаными пляжами, арками
мостов, лаврскими главами. Уходящее солнце долго подбиралось к куполам,
шарило длинными лучами по зелени, нащупывая маковки, но зато потом, найдя и
обрадовавшись, разом зажгло, запустило целый сонм древних золотых
звездолетов, устремленных в закатное небо.
Когда-то на этих улицах мне хорошо думалось. А теперь те же дома и
деревья и даже свечи каштанов в зеленых подсвечниках вызывали во мне глухое
раздражение. В чем дело? Вот дом с противошумными выступами, за ним - арка,
которая мне так нравилась. Ни дом, ни арка не изменились. Чего же мне не
хватает?
Ага, нет запаха акации. Она еще не цветет.
Я затормошил, напряг память, воображение - и появился запах акации.
Вспомнил, что из дома напротив часто доносилась музыка. Воспроизвести ее
в памяти было нетрудно. Ну вот, есть и музыка. Как будто есть все, а чего-то
не хватает...
Эврика! Тогда гудели комары. Я снова затормошил воображение, и появился
тонкий комариный зуд. И там же, в моей памяти, девушка взмахнула обнаженной
рукой, защищая меня от назойливого насекомого: "Прочь, соперницы-комарихи,
не дам вам пить кровь милого!" - "Себе оставишь?" - "Догадливый!"
Я понял, что обманывал себя, притворяясь, будто не знаю, чего мне не
хватает на этих улицах, чтобы они вновь стали любимыми. Со мной не было
Тани. Без нее город стал пустым, безразличным. Нечего хитрить с собой - не
поможет. Вот на том перекрестке мы прощались, дальше провожать ее не
разрешалось. Теперь перекресток пуст.
И эта зияющая пустота перекрестка явилась последней каплей...
Я круто повернулся и ушел, почти побежал обратно, к институту. Какое же
мы дурачье! Зачем мучиться и мучить ее? Потерянный час друг без друга - это
потерянный час. Его не вернуть за все богатства мира. Потерянные минуты -
это минуты муки. Зачем продлевать их? Ради пустой амбиции? Истина
открывается просто, когда сбрасываешь шоры ложной гордости. Таня поймет...
Она еще там, задержалась в виварии - нарочно, чтобы не выходить из института
вместе со мной и не ставить меня в неловкое положение...
Я спешил, запыхался, будто кто-то подстегивал и гнал меня. Спустя
некоторое время, вспоминая этот бег, я пойму, что меня гнало предчувствие,
которым заразился от Тани.
Охранник удивленно посмотрел на меня, но пропустил молча.
Вконец запыхавшись, я взлетел на этаж и помчался по коридору к виварию.
Мне показалось, что кто-то еще спешит туда, что слышен стук торопливых шагов.
Я уже открыл дверь в тамбур, как внезапно кто-то с силой оттолкнул меня.
В проеме двери мелькнула темная знакомая фигура. В тот же миг из вивария
донесся крик.
Я бросился туда и увидел нечто непонятное, несуразное - Таню в
неестественной позе, в разорванном платье, опоясанную какой-то веревкой,
дядю Васю, уцепившегося за эту веревку, повисшего на ней, кривляющиеся в
клетках косматые фигуры. Чьи-то горящие злобой янтарные глаза.
- Опал! - закричал я изо всех сил. - Опал, нельзя! Пусти!
Потому что конец веревки, опоясывающий Таню, как лассо, был в косматой
обезьяньей руке.
На меня посмотрели по-человечески осмысленные, по- человечески
ненавидящие глаза на спародированном
человеческом лице. - Опал, отпусти! Грохнул выстрел. Затем еще один. Опал
взвыл от боли, непонимающе взглянул на меня, разжал пальцы. Таня и дядя Вася
упали на пол. Это было последнее, что я увидел тогда...
* * *
("Я!..")
- Больно! Ой, как больно!.. Я, шимпанзе Опал, не стал таким, как вы,
двурукие. Вы оказались сильнее. Сильнее полосатого зверя. Не пустили туда.
Сделали больно.
За что? Да, я убрал большеголового, но он стоял на моей тропе к
желанному. Не пускал к самкам.
А ведь там была она, с покатыми плечами и острым запахом. Только увижу ее
- и дрожь.
Она ходит, округло раскачиваясь. То приседает, то подпрыгивает. Словно
готовится ухватиться за канат, свисающий сверху, и взлететь высоко-высоко на
ветки с листьями. Я там никогда не был. Видел. Много раз. Из клетки,
забравшись по канату почти до самого верха. Видел в квадрате - таком, как
показывал двурукий на картинке. Потом снилось. Много раз.
Я раскачивался на канате изо всех сил, чтобы перелететь туда. Но только
ударялся о решетку. Все равно снилось. И ее походка напоминала о снах. Никто
другой не ходит, как она. Никто так дразняще не пахнет. От нее - не только
запах. Еще что-то - тогда у меня приятно колет плечи, грудь, руки. По всему
телу дрожь. Более сладкая, чем белые кубики, которые двурукий дает в
награду. Она идет и не идет, но все равно вижу ее во тьме с закрытыми
глазами - желанную, остропахнущую, источающую то, чему нет названия,
пробуждающую невиданное.
Двурукие, вы подарили мне силу, но запрещали ее применять. Во всем
виноваты вы. Вы зажгли костер во мне - пламя осветило тьму. Я захотел быть
первым среди своих, четвероруких. Разве вы добивались не этого? Я придумал,
как убрать старого вожака. За каждую малую придумку вы награждали бананом,
белыми кубиками... А за эту, большую, не хотели меня пустить на место
старого вожака.
Надеялись, что сильный будет как слабый? Так не бывает. Дал силу - дай
исполнить желание!
Теперь отнимаете ее.
Всегда боялся тьмы. Она наплывает, подступает с невыносимой болью. Костер
угасает...
* * *
Я попал в снежную яму с гладкими стенами. Выбраться из нее невозможно.
Ударив руками и ногами изо всех сил по белому насту, я услышал далекий голос:
- Вот и хорошо, что вы очнулись.
Голос был вполне реальный, он звучал из яви, но снежная яма вокруг меня
не исчезала. Вот над ее краем появилась темная фигура. Белый туман понемногу
рассеивался. И уже можно различить, что это не снежная яма, а больничная
палата. Надо мной склонилась сестра, приподняла подушку вместе с моей
головой, поднесла к губам чашку:
- Выпейте, пожалуйста.
Напиток был горьковатый, обжигал губы и язык, но подействовал
благотворно. Туман, застилающий глаза, окончательно рассеялся. А вот язык и
губы слушались плохо, голос звучал как чужой:
- Долго я здесь? Что со мной?
- Второй день. Был нервный шок, перенапряжение. Наверное, оно
накапливалось уже давно. А разрядились вы, как лейденская банка, - сразу.
Я вспомнил события последнего дня. Тотчас послышалось предупреждение.
- Не подымайтесь так резко. - Что случилось в институте? Девушка,
лаборантка... Она жива? - Жива. Успокойтесь. - Где она? - Здесь, в больнице
ученых. Ниже этажом. Скоро поправитесь и навестите ее.
Значит, Таня не может поправиться раньше меня. Такой вариант сестра
исключает.
Я сел на кровати. Перед глазами заплясали искрящиеся снежинки. Встать на
ноги не мог.
Ласковые руки, высунувшиеся из белой метели, уложили меня.
- Спокойнее, голубчик, нельзя же так сразу. Отдохните. Я задремал,
повторяя как заклинание: "Жива, жива... Таня жива..."
..Когда проснулся вторично, почувствовал себя значительно лучше. Сестра
снова принесла напиток с каким-то сильным стимулятором, чай с сухариками,
кашу.
Я поел. Силы возвращались ко мне. Сумел встать на нетвердые ноги, накинул
халат. Палату покачивало, как корабль в легкий шторм.
- Упрямец какой! - с одобрением заворчала сестра. - Ладно уж, провожу вас
к вашей девушке. Обопритесь на меня. Да не бойтесь, я сильная.
Мы спустились по лестнице на нижний этаж, прошли по длинному коридору.
Навстречу в накинутом на плечи белом халате шел грузный мужчина с широкими,
будто наклеенными бровями и лицом цвета красноватой меди. Да ведь это
академик Михайленко, по слухам - друг Евгения Степановича, один из
вице-президентов академии. Что ему здесь нужно?
Академик, задумавшись, направился было к выходу, но случайно поднял на
меня взгляд и остановился:
- Не ходите сейчас к ней. Завтра. Еще лучше - послезавтра.
Откуда он знает, кто я и куда направляюсь? Виделись всего раз во время
посещения им института. Виктор Сергеевич тогда привел его в нашу
лабораторию, представил сотрудников, сказал о каждом несколько слов. Но мог
ли он запомнить меня? Чепуха! Он ежедневно видит сотни таких... Голова
закружилась сильнее. Не до головоломок! Сейчас есть дела поважнее. Я спросил:
- Как она?
- Лучше, но очень слаба. Болят раны. Если бы не Василий Георгиевич...
"Кто это Василий Георгиевич? - подумал я. - Наверное, дядя Вася".
Академик между тем отстранил сестру, взял меня под локоть. Я уперся:
- Хотя бы взглянуть. - Нет! - почти крикнул он. - Но, позвольте, вы же не
врач, - начал злиться я. - И вообще... - "При чем здесь вы?" - хотел
спросить, но он опередил меня: - Я отец Тани. "Ну да, вот оно что, Таня
Михайленко, дочь академика Михайленко. Вот откуда она знает начальство, их
детей и внуков..."
Больше я не сопротивлялся. Послушно шел с ним, - продолжая думать: "...А
я обижался, что не приглашает в дом. Ларчик открывается просто. Какой же я
осел! Вот почему она так болезненно реагировала, когда я рассказывал о
профессорской дочке, поившей меня чаем".
Академик довел меня до моей палаты, слегка подтолкнул: - Поправляйтесь.
Завтра зайду за вами, вместе ее навестим. Не успел я улечься в постель, как
в дверь палаты тихо постучали. Уже знакомая мне сестра просунула голову: - К
вам посетитель. Можете принять? В палату с портфелем в руке вошел
следователь Олег Ильич, кивнул как старому знакомому, развел руками:
- Извините, Петр Петрович, служба. Придется задать вам еще несколько
вопросов, чтобы закончить следствие об убийстве академика Слепцова.
Помнится, вы говорили, что полиген Л должен был вызвать активизацию
умственной деятельности у шимпанзе, и высказывали опасение, что он не
подействовал так, как планировалось. В связи с этим были дополнительные
вопросы на защите диссертации...
- Помню, - сказал я. - Лучше бы не помнить,
- Я сделал выписки из лабораторного журнала, - продолжал он. - Но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг