- Не то. - Ее лицо потемнело. - Это глупо, конечно... но мне показалось...
что он узнал во мне... Алиену.
Она вскинула взгляд на старика, но произнесенное имя не произвело на него
ровно никакого впечатления. Он жутко щерился щербатым ртом, что долженствовало
изображать улыбку.
- Что ж, идем? - спросил Оливер.
- Идем... Только смотри, осторожнее, что-то этот мост у меня доверия не
вызывает.
Оливер тоже опасался, что мост прогнил, но тот еще держался. Решетка была
поднята, надо думать, уже навсегда, а вот ворота закрыты. Но в них обнаружилась
врезанная дверь, куда они и прошли.
И очутились на пустынном дворе, некогда мощеном, теперь же покрытом
пробивавшейся между булыжниками упорной сорной травой. И во всем - ощущение
заброшенности, гнили, распада.
- Ну и убожество, - буркнула Селия. Устремилась к колодцу, отодвинула
крышку.- И как это колодец не зацвел... Хотя это удача, конечно.
Оливер озирался. Да уж, на сказочный замок не похоже. Но если сказка
обернулась кошмаром, тут их, по всем правилам, должна была поджидать засада.
Что, если старик - из шайки Козодоя? Но эта мысль показалась ему какой-то...
отстраненной. Несвойственной. Как бы из чужой головы.
- По-моему, здесь никого нет, - сказала Селия, словно отвечая на его
невысказанный вопрос.
- Точно. Даже голубей на карнизах.
- Так это все-таки вы, - прокаркало за ними.
Осматриваясь кругом, они не заметили, как старик съехал с седла. А он
съехал, сделал несколько шагов - плащ Оливера, слишком длинный для него,
волочился по плитам. Замер, уставившись на них, - тощий, сгорбленный,
грязно-седой, с лихорадочно горящими глазами, - на девушку с грубо обкорнаной
копной волос, цветом напоминавших мокрый песок, не сильно примечательными
чертами лица и очень светлыми глазами без проблеска голубизны и на молодого
человека, долговязого, темноволосого, лохматого, горбоносого, с темными же,
глубоко сидящими глазами, обманчиво, а может быть, и нарочито неловкого и
неуклюжего, - словно старательно сверяя то, что видел, с какими-то вколоченными
в его сознание образами. Неизвестно, наложились ли эти образы друг на друга или
он просто устал. Глаза у него заслезились, и он протянул к ним костлявые руки.
- Вы здесь... и Заклятие будет снято... - С этими словами он осел на
колени и приложился бы к булыжникам двора, если бы Оливер его не подхватил.
- Он уже ничего не соображает, - проворчала Селия. - При чем здесь
Заклятие? Его давно сняли, да и не дошли мы до Заклятых земель... то бишь
Открытых...
- Открытых... ты и открыла... путь...
- Совсем болен, - заключил Оливер. - Ничего не поделаешь, надо мне
оттащить его .внутрь и посмотреть, что можно сделать.
- Привет! Ты не говорил, что еще и лекарь.
- Ну, не совсем. Но когда учился в Тримейне, посещал и медицинский
факультет.
- Ладно. А я напою и расседлаю лошадей. И заодно все же проверю, что здесь
и как.
Примерно через час Селия выбралась на кухню замка - это, казалось, было
едва ли не единственное помещение, которое время от времени посещалось: об этом
свидетельствовали сравнительно свежая зола в очаге и покрытая толстенным слоем
копоти посуда. Больше ничего особо разглядеть было нельзя - уже стемнело, зато
запах... Впрочем, на лестнице замелькал огонек. Это спускался Оливер с лучиной
в руке.
- Никого не нашла, - объявила она. - Никого и ничего. Ну и развал! Ну и
вонища! А здесь - матушка моя на небесах! Миллион лет, наверное, не мели и
посуду не мыли.
- Наверху еще хуже. В спальне у него. И даже не хочу, чтобы ты туда
заходила. У тебя и так было в жизни много испытаний.
- Верю, ох верю... И что нас вдоль реки понесло? Ладно, если задержимся,
попробую завтра влезть в погреб, посмотреть, может, там что сохранилось.
- Придется задержаться. Он плох, Селия. Сейчас уснул, но что будет дальше
- не знаю. Я там буду сидеть. Ты уж поищи на ночь место почище...
- Н-да. Из-за нашего с тобой взаимного благородства ночлег будет на пустой
желудок. Ничего, завтра с утра этим озабочусь. И уберусь здесь как смогу.
Потому что я, ей-богу, лучше сдохну с голодухи, чем буду есть в таком
свинарнике!
Оливер снова выбрался на кухню только после полудня. При свете это
обширное помещение разительно изменилось, и, надо сказать, виной был не только
и не столько солнечный свет. Каменный пол был вымыт, так же как и длинный
дубовый стол. Ставни были распахнуты, но с осенним холодом боролся огонь,
пылавший в огромном очаге. Над огнем был подвешен большой медный котел.
Водрузившая его туда Селия стояла рядом - отдуваясь, с засученными рукавами.
- Привет, - весело обратилась она к нему. - Как пациент?
- Снова уснул, - пробормотал Оливер. - Атак....
- Ну, давай сюда. Можешь садиться, не страшась приклеиться, и есть, не
боясь отравиться. - Она поставила перед ним глиняную миску с вареной рыбой. -
Извини, что опять рыба, о другом позаботиться было некогда. Как солнце встало -
я тут все драила, порвала пару старых покрывал, все равно они больше ни на что
не годились, кроме как на тряпки, сгнили и расползлись к чертовой матери...
- Я там тоже немного прибрался. - Оливер придвинул к себе тарелку.
- Видела. Возвращаюсь с реки - груда мусора во дворе навалена. В окно
швырял, верно? Это по-вашему, по-мужски, уборка называется.
- Я...
- Да ладно, сожгу я все это безобразие. - Она уселась против него,
наслаждаясь передышкой, вытянула ноги.
- Я только хотел сказать... Да, вот что, знаешь, почему голубей здесь нет?
По-моему, он их всех поел. Судя по... хм... останкам наверху.
- Хорошо бы он еще и крыс поел - так нет же... Голубей ему не обещаю,
пусть рыбную похлебку ест, тем паче что рыба - из его сетей. Только это я пока
и успела - кухню вымыть, хворост собрать и за рыбой сходить. Колодец здешний -
это мне просто подарок, если бы еще и воду пришлось от реки таскать, я бы точно
перекинулась. Поэтому и пить тебе ничего не могу предложить, кроме воды. Зато
воды, как говорится, сколько угодно. Но, кроме шуток, возникла мысль... - Она
осеклась. В своем хозяйственном запале она не сразу обратила внимание на
немногословие и отсутствующий вид своего сотоварища, который хотя вроде бы и
слышал, и рыбу ел, но явно был поглощен чем-то другим.
- Слушай, что с тобой? Ты сам-то, часом, не заболел? Или просто не
выспался?
- Нет. То есть я, конечно, не выспался, но не в этом дело. Старик тут
говорил в бреду, и я... нет, ты, право, не поверишь. Я и сам не поверил сперва.
- Он вздохнул, собираясь с силами, и закончил: - Можешь смеяться, но это место
называется замок Кархиддин. А старик - это Хьюг Кархиддин.
Она не засмеялась, но вид у нее был крайне недоуменный.
- Но я ведь думала, что это просто песня! И если что-то было, так в
незапамятные времена...
- А я и вовсе узнал о нем от тебя... хотя Кархиддин помечен на картах.
- Погоди, а не может быть такого, что он... ну, как это с безумными
бывает... вообразил себя Хьюгом и поверил в это?
- Может, конечно... но я всегда полагал, что сумасшедшие воображают себя
героями и властителями, а не злодеями, вдобавок неудачливыми. Но если это
правда, то объясняет, почему он живет совсем один, хотя никакой заразы в округе
вроде бы не было.
- Но - или я чего-то в вас, дворянах, не понимаю, - "песнь поношения"
поется только для равных, и на слуг и крестьян не должна распространяться.
- Верно.
- И кроме того, что он тут вчера лепил насчет Заклятия и Открывателей?
- Не знаю. Я вообще много просто не разобрал из того, что он бормотал. Это
же бред все-таки. Но одно я понял определенно - он принимает нас с тобой за...
тех. Своего друга, которого он пытался убить, и его невесту. Причем вроде бы
осознает, что мы - это не они. А с другой стороны, он как будто ждал, что мы
явимся... то есть они явятся - в другом обличье.
- В другом обличье? - Между бровями ее залегла складка. - Что он этим
хотел сказать?
- Тоже не знаю. Но если это тебя волнует (он прекрасно понял, почему),
могу спросить у него. Только не забывай, что он все равно сумасшедший. И
больной.
- Больной сумасшедший, здоровый сумасшедший... - Она провела рукой по
лицу. - Бог с ним. Вернемся к делу. Значит, у меня возникла идея. Подогреваю
воды побольше и устраиваю стирку. А заодно и баню. Господи, как хорошо-то!
Самой мне вон выпал случай искупаться, а одежда с лета не мыта, того и гляди
хозяину нашему благообразному уподоблюсь. Я там один гобелен присмотрела, не
сильно молью проеденный, сметаю из него что-то вроде рубахи, пока одежда моя
сушится.
Возвращение к бездне повседневных забот уводило от опасных догадок, и он
мог даже пошутить:
- У тебя тоже своего рода помешательство. На мытье и чистоте.
- Ну, друг, не сидел ты в тюрьме Святого Трибунала - хотя, конечно, все
впереди, - а то бы понял. Хочешь притчу? Один мудрец, отправляясь купаться,
говорил: "Пойду займусь богоугодным делом". "Как так?" - спросили его. И он
ответил: "Даже статуи, подобия человека, надобно мыть и чистить. Насколько же
важнее и полезнее содержать в чистоте человеческое тело, сотворенное по образу
и подобию Божию!" Нет, честное слово, я бы тех, кто не моется, от Церкви
отлучала. А они наоборот... Ладно. Отойдя от высоких материй и возвращаясь к
низменным: раз уж мне все равно стирать, я и тебя обстирать могу. Давай свое
барахло... В чем дело? Чем я тебя на этот раз смутила или оскорбила?
- Ты не...
- А то я не вижу! Нет, ты мне ответь, что непристойного в моем
предложении? Или ничего - а ты просто стесняешься? Одежда грязная? Моя еще
грязнее - у тебя как-никак есть сменная, а у меня нет.
- Я... - Ему и в самом деле было стыдно, страшно стыдно, и он не понимал,
почему, обстоятельства ведь были совсем другими, чем тогда, в долине. - Ты не
должна... ты не обязана... прислуживать мне.
- Ах, вот как ты это понимаешь! Тогда почему же тебя не смущает, что я всю
дорогу на нас двоих готовила? Это ведь тоже служба. Конечно, чтобы тебя
утешить, я могла бы сказать, что я люблю стирать, просто обожаю, но нет, я
вовсе этого не люблю, как не люблю готовить или чинить одежду - кстати, твою не
только постирать, но и зачинить бы не мешало, - мыть посуду и полы и так далее,
но я умею это делать. А ты нет. Хотя, извини, умеешь, но хуже, чем я. Поэтому
работу, которую за меня никто не сделает, я буду делать сама, и без всякого
принуждения. А ты выбирай - забыть о моих низменных , служанкиных речах или все
же отдать мне свою одежду, а может, и не только свою, но и пациента - ты ведь
на себя обязанности взвалил погаже моих... Можешь это сделать, когда я уйду
отсюда. Воду для мытья я тебе оставлю. Все! Разговор окончен. Поел? А теперь
двигай. А я займусь богоугодным делом!
Они никогда больше не возвращались к этому разговору, только однажды, во
время их обычных бесед на кухне, он позволил себе остроту не лучшего качества:
- И при таком-то красноречии, как ты не смогла уболтать Святой Трибунал?
Против обыкновения, шутку она не поддержала, ответила серьезно:
- Я бы их уболтала, если бы они слушали, что я говорю. Но ведь что бы я ни
сказала и ни сделала, я была заранее виновна, Оливер...
А одежду - свою и старика - он ей тогда принес. И вправду выбрал время,
когда ее поблизости не было. С удовольствием вымылся и побрился. И решил, что
неназванный Селией мудрец был, безусловно, прав.
Селия с яростью перестирала все, что могла, и вывесила для просушки на
окнах - дни установились сухие и ясные, из-за чего со стороны было похоже, что
замок капитулирует. Впрочем, завоевательница уже вошла внутрь, не встретив
сопротивления, и установила свои порядки. Помимо приготовления еды и стирки,
она наводила чистоту где возможно, все сгнившее и рассыпавшееся в прах с
триумфом сжигала во дворе, в том числе и превратившуюся в труху солому, которой
здесь раньше кое-где для тепла были присыпаны полы. Взамен она притаскивала
охапки веток из леса или пучки высохшей нескошенной травы. Когда больной,
казалось, чувствовал себя лучше, Оливер присоединялся к Селии. Вместе они
обследовали замок. Спустились в погреб, где нашли несколько еще не испорченных
крысами мешков с ячменем и пшеницей, и это, конечно, оказалось подспорьем в
хозяйстве. Но большей частью осматривали сам замок, когда-то, видимо, далеко не
бедный, и внутреннее его убранство, как и застройка, вероятно, было приятно
глазу. Но это было когда-то. Теперь все было изъедено жучком, пылью, выцвело
или осыпалось. Оливер по привычке искал книги, но их не было, даже Часослова,
имевшегося в каждом дворянском доме. Может быть, раньше он и был, но тлен
погубил его. Они проходили по темным комнатам, поднимались по спиральным
лестницам. Однажды наткнулись на забитую дверь. Но отсыревшие доски легко
отдирались. Странно, но забитой оказалась дверь в часовню. Здесь Оливер тоже не
нашел для себя ничего любопытного. Часовня как часовня, только запертая, и
распятие там отсутствовало, что, конечно, уже само по себе есть грех, но, если
некому служить... Они оставили дверь открытой. Со стен на них смотрели
выщербленные гербы, лысеющие восточные ковры (возможно, предки хозяина
участвовали в крестовых походах, но, скорее всего, ковры были куплены на
ярмарках в Тримейне), ветхие гобелены, на которых единороги (единорылы)
склонялись перед изогнувшими стан белокурыми красотками, рыцари осаждали нечто,
навеки скрытое огромной прорехой, путники ехали к некой выцветшей цели. Из
одного такого Селия, как и грозилась, соорудила себе нечто вроде платья и
носила его, чтобы дать отдых свой заслуженной одежде. Это было странно - видеть
ее в платье. Хотя ничего удивительного тут нет и быть не может, говорил себе
Оливер, до нынешнего лета она всегда носила платье, и метла и сковородка были
ей привычнее, чем меч и арбалет. Она и волосы, должно быть, в косы заплетала...
Но ведь полюбил-то он ее совсем иной. Коротко остриженной, в мужской
одежде, с оружием в руках.
Что же, убийца милее ему, чем хозяйка дома?
Глупости! Его любовь сильнее внешних перемен, он будет любить ее всегда, в
каком бы облике она ни предстала перед ним, - возвышенном или пошлом, опасном
или полным слабости...
...Даже тогда, когда она изменится настолько, что перестанет быть собой и
от нее останется лишь оболочка?
Он не хотел думать об этом. Тем более, что этого, возможно, не будет
никогда. Да и об отъезде речи пока что не было.
Кроме того, Селия не насовсем забросила прежнюю одежду и оружие. Нужно
было есть, и, желая разнообразить рыбу и кашу, она уходила в лес, чтобы
подстрелить зайца или глухаря, что ей нередко удавалось. А Оливер оставался со
стариком, который оказался Хьюгом Кархиддином. Но Оливеру почему-то не хотелось
называть его так.
Они сидели, как всегда, на кухне. Селия потрошила невинноубиенного зайца и
рассказывала, вдохновленная этим занятием, очередную байку, заимствованную на
сей раз не из книг.
- Ходил к нам в "Морское чудо" один мясник. То есть по виду это был не
мясник, а какой-нибудь трубадур или ангел с витража - белокурый, кудрявый,
глаза голубые, ресницы длинные и так далее. Красавчик, одним словом. Но он таки
был мясником и обожал свое занятие, только о нем и говорил. Девицы, надо
сказать, при нем млели, и одна служаночка помоложе всячески с ним заигрывала. И
как-то при этом дерни черт ее спросить, как бы он ее оценил - с точки зрения
мясника. Ожидая, наверное, услышать что-нибудь вроде "лакомый кусочек" или
что-то подобное, что в таких случаях полагается говорить. А красавец поднимает
свои голубые глаза, осененные длинными ресницами, смотрит на нее проникновенным
взором и начинает: "Весу в тебе, на глаз, столько и столько фунтов. Волосы,
кожу долой - останется столько-то. Да кости, хрящи и сухожилия, которые,
конечно, могут пойти в дело, но добросовестный мастер их не оставит, потому
убираем еще столько-то..." Короче, всего, что он говорил, я повторить не в
состоянии, заняло это не меньше получаса, а может, и поболее, но это, скажу
тебе, была поэма! И по ее окончании девица, совершенно ошеломленная, уползла на
кухню, где потом шарахалась от одного вида сырого мяса, и если раньше красавец
имел шансы подержаться за ее сочные части, то после ему такого случая не
представилось.
Она поставила мясо тушиться, вытерла стол и села напротив Оливера.
- А теперь твоя очередь. Я устала молотить языком в ожидании, пока ты
что-нибудь расскажешь. Или ты чувствуешь себя кем-то вроде исповедника?
- Ты скажешь! - Его почему-то передернуло от этого сравнения, хотя, если
вдуматься, она была не так уж не права. - Но... я хотел бы рассказать тебе
более связно, чем он... только, наверное, не получится. А дело в том, что, хотя
твоя песня говорит правду, она говорит не всю правду. Видишь ли, эта женщина,
из-за которой Кархиддин сбился с пути истинного... не знаю, как ее звали, но он
называет ее то Виола, то Венена...
- Ничего себе!
- И важно, это, скорее всего, прозвища... слишком много прозвищ... Извини,
я отвлекся. Так вот, она была Открывательницей Путей.
- Еще того не легче! А он... ну, жених?
- О нем старик почти не говорит, даже имени... может быть, стыдно ему...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг