уголках, и словно окаменели двумя самоцветами.
...А отдать Цветок оказалось очень легко. Ом-Канл положил его на грудь
девочке, туда, где билось сердце, и вышел из шатра.
* * *
"Когда же Ом-Канл сделал это, тотчас ожила дочь вождя и весело бросилась
ему на грудь, и благодарила теплыми словами за свое спасение. Однако
охотник изрек: "Негоже принимать мне твою признательность, ибо не мог я
по-другому поступить. Ведь ты - дочь вождя моего". И в почтении склонился
пред нею".
* * *
...отпихнул в сторону сунувшегося было с благодарностями Элл-Маха и
направился к собственному шатру. Всё потом, эту часть плодов от своего
поступка он соберет как-нибудь в другой раз. Его больше интересовала
другая.
Ир-Мэнь сидела, окруженная целой сворой старух, - они баюкали ее и не
давали прийти в себя. Вероятно еще и напоили отваром из джакки, от
которого к горлу подступает безразличие, а разум затуманивается.
Ир-Мэнь пытается что-то сказать, но не может. Да, точно джакка.
Малыш Са лежит за их спинами; Ом-Канл расшвыривает женщин, с отстраненным
изумлением наблюдая за собой. Понимает: этого ему никогда не простят, - но
пинками выпроваживает старух вон. Они вернутся потом, чтобы отходить
Ир-Мэнь и похоронить ребенка... только не сейчас...
Жена по-прежнему пытается что-то произнести. Наверное, хочет рассказать,
как так получилось, что ее опоили. Нет, пускай даже не трудится. Ему это
совершенно не интересно знать. Он хочет видеть своего ребенка. Напоследок.
О том, что в шатре как-то очень уж светло, Ом-Канл догадывается со
значительным запозданием. Но все равно не может уразуметь, где находится
источник света. Пламя костра ведь почти погасло.
Он берет на руки тельце сына. Твердое, словно вырезанное из дерева, оно
уже почти не гнется, только живут еще глазенки, когда-то так радовавшие
Ом-Канла. Молодой ятру вспоминает, как его восторг передавался сынишке и
как Са весело смеялся, захлебываясь от переполнявших его чувств.
И - словно время повернуло вспять - малыш улыбнулся отцу!
А потом потянулся ручонками к родительскому носу!
Но этого не могло быть, потому что Са окаменел уже до самой шеи. Ом-Канл
судорожно сглотнул и обернулся к жене, словно желая получить
подтверждение, что не спит и не сошел с ума от последних событий. Ир-Мэнь
глядела на супруга с благоговением, но не в лицо ему, а ниже, на грудь.
Туда, где до сих пор кожа, обожженная Цветком, отдавалась болью.
В первый миг, короткий, но безобразный, Ом-Канл хотел положить Са обратно.
Потом, конечно, догадался, что этим может помешать... чему-то.
Извернувшись, молодой охотник ухитрился взглянуть на кожу в том месте, где
к ней был привязан Цветок.
Са, обиженный таким вопиющим невниманием к своей персоне, агукнул и ткнул
ножкой в плечо родителя. Не отвлекайся, значит.
Кожа на груди светилась. Силуэтом проступало на ней изображение Цветка - и
именно оно мерным сиянием озаряло внутренности шатра. Оно же, скорее
всего, и спасло ребенка.
Ом-Канл усмехнулся - горько и в то же время с облегчением, - бережно
уложил ожившего малыша в постельку и отправился собирать вещи. Надевая
новую рубаху взамен истрепанной в пути, он заметил, что сияние пробивается
из-под нее. И даже из-под куртки, надетой поверх рубахи и наглухо
застегнутой.
Потом подумал, что, наверное, и так все видели, когда он шел от шатра
Элл-Маха. Да и какая разница...
* * *
"И решил Ом-Канл, что чудо даровано ему горою с тем, чтобы уйдя от своих
соплеменников, посвятил он остаток жизни своей отшельничеству и стал
наследником того, кто помог ему советом. Ом-Канл ушел из селения.
Легенды рассказывают, что свет Цветка, поселившийся в его груди, наделил
Ом-Канла бессмертием. С тех пор он живет высоко-высоко, в одной из далеких
пещер, куда не под силу взлететь и орлам-царям. Однако если когда-нибудь
кому-то на самом деле потребуется помощь, которую не в силах оказать никто
другой, - просителю удается отыскать пристанище Ом-Канла Светоносного. И
тот всегда помогает страждущему, какой бы немыслимой ни казалась помощь,
граничащая порою с чудом".
* * *
Дальнейшее я помню плохо. Йут-Лад закончил рассказывать легенду как раз к
тому моменту, когда носилки опустили. Я огляделся: мы находились на
каменистой площадке. Больше я ничего не заметил, поскольку действие джакки
уже стало почти незаметным. А вот боль наоборот, проступала в моем
сознании, словно светокарта во время проявления.
Я стиснул зубы - скорее по привычке, нежели по расчету. И так было ясно,
что после этой истории ни о каких полевых исследованиях речи быть не
может. Койка, потом кабинет с пыльными стеллажами, на которых покоятся
необработанные материалы чужих экспедиций. И которые волей-неволей
придется обрабатывать тебе, ибо ни на что другое ты не способен. Вряд ли
кто-нибудь из не-экспедиционщиков в состоянии понять всю катастрофичность
для меня подобных перемен...
Словом, не было уже никакой нужды делать вид, что я настолько же вынослив
и нечувствителен к боли, как ятру. Я поступил так, повторяю, по
привычке... и еще, пожалуй, потому что для меня кое-что значило мнение
этих людей.
Постепенно я начал проваливаться в некую пустоту, в беспамятство - и
дальнейшее помню фрагментами, слишком уж разрозненными, чтобы составить по
ним сколько-нибудь цельную картину случившегося.
Помню какие-то слова невдалеке от себя, хотя кто, с кем и о чем говорил -
я не разобрал. Темнело - но опять-таки, я не знаю, на самом деле или это
отказывали мои глаза. Ночь... она прошла незаметно, растянувшись в
невообразимо подобные друг на друга минуты, состоявшие из боли и попыток
эту боль обуздать. К сожалению, листьев джакки больше у ятру с собой не
было.
Перед восходом меня передвинули к краю площадки так, чтобы я видел тот
участок горных вершин, где должно взойти солнце. Рядом со мною опустились
на колени ятру. Когда же солнце выплыло на небо, нестерпимо яркое,
почему-то напомнившее мне мою овеществленную боль, - все вокруг пришли в
движение. Горцы перенесли меня в центр площадки, и надо мною склонилось
чье-то лицо. С запозданием я узнал его. Это был Дэ, тот юноша, который
косвенно был виновен в том, что я сорвался с "гусеницы". Вместе с тем
вполне объяснимо, что я не сразу узнал его: Дэ словно постарел на
несколько десятков лет, глубокие морщины прорезали кожу его лица... и еще
кое-что помешало мне тогда, отвлекло внимание. Свечение. Оно исходило
откуда-то из Дэ, из области его грудной клетки. Я подумал, что брежу, что
рассказ Йут-Лада вызвал во мне эти видения.
Потом я потерял сознание.
Очнувшись же, обнаружил себя снова на носилках - но на сей раз мы
двигались вниз, в селение. И снова предположения, одно диковинней другого,
одолевали меня. Потому что стоило мне приподняться на локте и поглядеть на
свою ногу - и я мог удостовериться: она не просто не болела, но и вообще
выглядела так, как будто никогда не было того перелома. (Впоследствии я
имел возможность убедиться, что перелом все-таки не являлся плодом моего
воспаленного воображения. Все-таки кость срослась плохо, и я до сих пор
хромаю - что не совсем приятно, но значительно лучше тех перспектив,
которые открывались передо мною прежде).
Итак, чудо, несомненно, произошло. Но - не мог же я действительно поверить
в то, что меня вылечил легендарный Ом-Канл! Моему сознанию и так пришлось
нелегко, ибо сложно примириться с самой вероятностью подобных целительских
способностей. Но еще и с бессмертием?!
Я предположил, что случившееся объясняется намного проще. Скажем, Дэ,
переживавший по поводу моей травмы и своей, пусть и косвенной, вины,
усилием воли вызвал в себе состояние Светоносного. Правда, морщины на его
лице... ну, допустим, это - побочный результат обладания даром
Светоносного.
Я взглянул на Дэ - юноша сейчас не светился, и лицо его было, как и
прежде, без тех ужасных морщин.
...В конце концов я спросил у Йут-Лада, что же произошло тогда на той
площадке. Он насмешливо улыбнулся и поинтересовался, а что я думаю по
этому поводу. Выслушав идею насчет Дэ, он кивнул: "Ты почти угадал. Только
это был не Дэ. Это был его старший дядя. Когда-то давно он почувствовал
необходимость уйти - и ушел. Иногда мы навещаем его, но не слишком часто.
И изредка он помогает нам".
"Почему он ушел?"
"Он заслужил покой. И хотя долго не желал использовать свое право, в конце
концов предпочел сделать это. Так правильнее всего".
"Это из-за свечения?"
Йут-Лад удивленно посмотрел на меня: "Причем тут свечение?"
Больше разговаривать на данную тему Йут-Лад не захотел, отмалчивались и
другие участники...
Вот и все, что мне удалось узнать об этом странном обычае. Вне сомнения,
мы имеем дело с феноменом, который еще дожидается своего пытливого
исследователя.
(Соверин Трониг, "Наша жизнь среди ятру". - С. 156-158)
* * *
Лэ-Тонд пришел спустя месяц. К тому времени прежний отшельник уже
скончался, и Ом-Канл похоронил старика, как тот и просил, - столкнув с
края площадки в пропасть. Тело разрушило покой туманных волн там, внизу, а
потом скрылось за ними.
С тех пор - и до самого прихода наставника - Ом-Канл жил один. Вначале
было сложно. Свечение горело на его груди и не давало покоя ни днем, ни
ночью, ни во сне, ни наяву. Особенно наяву.
Потом свечение начало меркнуть. Сперва он испугался, но рассудив, пришел к
выводу, что ничего страшного в этом нет. Даже наоборот - вскоре Ом-Канл
спал уже без мучений и мог нормально двигаться, не беспокоясь о том, что
неосторожный шаг или слишком резкий поворот головы причинят ему боль.
Наконец однажды оно вообще исчезло, не оставив после себя ничего - кожа на
том месте, где когда-то проступал сияющий силуэт Цветка, теперь была такой
же, как и прежде.
Ом-Канл приспособился к жизни отшельника и даже находил в ней определенные
преимущества. Покойный старик успел многое объяснить молодому ятру:
показал несколько источников с чистой водой, места сбора кореньев и
плодов; Ом-Канл к тому же отыскал несколько звериных троп, поскольку от
мяса он отказываться не собирался.
Единственное, что беспокоило - уйма свободного времени. Что с ним делать,
Ом-Канл не знал. Он наполнил погреб-ледник запасами мяса, которых хватило
бы на несколько лет вперед. Он насобирал и насушил кореньев - и развесил
их в месте, недоступном для здешней колонии мышей. Наконец он заготовил
впрок хворост... Дальше-то что?!
Но тут как раз явился Лэ-Тонд. В первый момент Ом-Канл испугался. Вдруг в
селении снова случилась какая-нибудь беда и им там очень нужен он, вернее,
его дар исцелять?! А дара-то и нет...
- Хорошо живешь, - проронил Лэ-Тонд, оглядев пещеру. Он выслушал рассказ о
последних днях отшельника и кивнул, жестом давая понять, что Ом-Канл все
сделал как следует.
- И что дальше? - спросил наставник.
Молодой ятру растерялся. Он и сам задумывался над этим - и ни разу не смог
отыскать сколько-нибудь вразумительного ответа.
- Сбиваешься с ритма, - невозмутимо заметил Лэ-Тонд. - Плохо. Я так и не
научил тебя контролировать собственное дыхание.
- Прости, наставник.
- Так что же ты намерен делать дальше - теперь, когда след от Цветка уже
не мешает тебе думать?
Этой фразы Ом-Канл не понял. Но ответил:
- Буду жить здесь. Здесь. Сперва я думал отправиться в какое-нибудь другое
селение, но потом... потом...
- Собирайся, - сказал Лэ-Тонд. - Между гордостью и глупостью очень тонкая
грань. Перешагнув в сторону глупости, нужно не забыть вернуться обратно.
- "Вернуться"?! А как же Элл-Мах?..
- Ты вылечил его дочь. Не скажу, что он испытывает к тебе симпатию, но он
твой должник. И он не из тех, кто забывает о долге. Малыш Са скучает по
тебе. Ир-Мэнь горюет с того самого дня, когда ты ушел. В конце концов, я
устал кормить две семьи, мне хватает своей - а ты уж, будь добр,
позаботься о своей.
- Но отшельник...
- Ты еще не готов стать отшельником, - безжалостно заявил Лэ-Тонд. -
Потому что не понял главного: самое сложное отшельничество - жить среди
людей.
- Чужих людей? - уточнил Ом-Канл. - В долинах?
- Среди знакомых тебе людей. Впрочем, не старайся понять - когда и если
будет нужно, ты дорастешь до этого, а пока... Собирай вещи, хватит
бездельничать. Право на покой нужно заслужить - и оно неизменно приходит с
пониманием того, что прежде следует позаботиться о людях, от тебя
зависящих. Я говорю не только о еде. Ну же, собирайся, что ты стоишь! -
раздраженно прикрикнул он.
- А как же сияние? То, от Цветка? Оно погасло во мне... - Ом-Канл не
собирался признаваться в этом постыдном для него факте, но вдруг решился:
- Я хотел, чтобы оно погасло, и оно погасло. Наверное, я был недостоин
того дара.
Лэ-Тонд запрокинул голову к светилу и вздохнул:
- О Солнце, неужели столько лет я потратил напрасно, пытаясь обучать этого
юношу?! Да, сияние - дар, которого ты, нынешний, недостоин. Но тот
Ом-Канл, который пожертвовал Цветком для Ри-Даль - тот оказался достоин
его. Ибо сияние исходило не от Цветка - скажи мне, как камень может
что-либо излучать?! - но от тебя, о болван из болванов!
А теперь собери наконец вещи, и пойдем в селение. Только там ты сможешь
хоть чему-то научиться. А я хотел бы, чтобы когда-нибудь ты снова дорос до
этого дара - сиять для других.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг