- Говорят, раньше шери жили вместе с людьми. Они были гордыми, но глупыми.
Больше всего на свете они любили путешествовать и торговать. Но их все
всегда обманывали, неудачи постоянно преследовали их, никакие товары не
давали им богатства. Товары и драгоценности выскальзывали из их рук, как
из дырявых кувшинов. Там, где все богатели, они становились нищими. Гордые
шери не хотели признать своей глупости. Они поднялись сюда, в горные сады,
и попросили богов сделать их руки такими, чтобы из них ничего не могло
вырваться. И боги выполнили их просьбу, дав длинные загнутые когти, из
которых не может вырваться никто и ничто. А потом оказалось, что с такими
длинными когтями можно ходить только по мягкой земле или лазить по
деревьям, но невозможно ходить по камням. Гордые шери опять не захотели
признать своей глупости и попросить богов забрать когти обратно. Они
навсегда остались жить в Горных Садах. А во всем обвиняют коварство людей.
Поэтому они убивают любого человека, ступившего на мягкую землю. Давай
поднимемся по стене наверх? Зачем идти дальше? Мы и здесь можем
подняться...
- Или разбиться, - добавил я. Высота обрыва составляла еще метров
семьдесят. Тридцатиэтажный дом. Лезть на такую высоту из-за какой-то
облезлой кошки?
Я сделал шаг вперед. Шери поднял лапу, и мое уважение к котяре резко
возросло - лапку украшали четыре толстых когтя, каждый длиною в два моих
указательных пальца. Но неужели этот васька всерьез полагает, что при
борьбе с "Homo sapiens" длина когтей имеет хоть какое-то значение?
Особенно, когда вокруг такое количество камней.
Первый камень попал хозяину гор в заднюю лапу, второй - в бок. Шери
недоуменно закрутил головой. Третий булыжник угодил в точно в лоб. В
мозгах животного произошел резкий сдвиг - он повернулся и побежал в
сторону. Из-под ног взлетали к небу комья земли; оставалось только
подивиться изобретательности природы - этот когтистый зверь постоянно
рыхлит землю, и она хорошо пропитывается влагой каждую туманную ночь. А
потому зеленеет на каменном карнизе зеленый оазис от стены и до обрыва.
Трава по колено, деревья - как в райском саду. И это в местности, где
никто ни разу не упоминал про такое явление, как дождь.
- Чегай, что такое дождь?
- Что?
- Ничего, пошли.
- Он все равно на нас кинется!
- Думаешь, у него совсем мозгов нет?
- Нет.
- Ну, тогда, - пожал я плечами, - тогда я его загрызу.
Этот аргумент подействовал безотказно. Чегай смело пошел через оазис,
прячась у меня за спиной и подобрав пару камней. Шери, вопреки уверениям
потомка рода властителей, на нас не кинулся, а только тихонько рычал от
обрыва. Земля мягко пружинила под ногами. Она была нежной, как пуховая
перина. Будь дело ближе к вечеру - выгнал бы я "хозяина гор" к чертовой
матери, и завалился спать на этой кроватке размером со стадион...
- Смотри! Дикая магола! - подпрыгивая от радости, Чегай кинулся вперед, к
небольшому пятачку земли, заросшему лопухами. - Магола, магола!
Надергав несколько клубней, Чегай принялся чистить их ольхоном, потом
впился зубами. Первый корень он проглотил, на мой взгляд, вообще не
прожевывая. Слопав не меньше килограмма овощей, Чегай снова запрыгал на
месте, тыкая пальцем мне за спину.
- Смотри, смотри!
На этом его веселье кончилось: после очередного восторженного прыжка ноги
соскользнули с камня, он пронзительно визгнул, с размаху ухнулся головой
вниз, хрюкнул, судорожно дернулся и затих.
- Чегай! Не-ет!!!
Испугался я здорово. К счастью, у парня оказалась крепкая голова - не
убился. Сердце стучало нормально. Слегка отдышавшись от испуга, я нашел
невдалеке небольшую ровную площадку, отнес бедолагу туда. К этому времени
половина его лица заплыла от синяка, а левую ступню раздуло до размеров
головы. Застопорилась, в общем, наша одиссея. И чего он заскакал, как
горный козел?
Я поднял голову и посмотрел в ту же сторону, куда таращился перед падением
Чегай: невидимая с того направления, откуда мы пришли, вверх, на следующую
террасу, уходила самая настоящая узкая горная тропа. Но сейчас это уже не
имело особого значения. Я размотал рапсан с левой ноги парнишки, сложил и
подсунул ему под голову. Он тихонько застонал, не приходя в себя.
Засранец, нашел когда калечиться. Застряли мы, похоже, надолго.
Наверное мне, как честному-благородному-воспитанному человеку, нужно было
сидеть рядом с Чегаем и вытирать пот с его лба, но свидетелей вокруг не
было, а потому я плюнул на мораль и решил посмотреть, куда же ведет сия
тропинка.
Самым интересным было не то, куда там она убегает на следующей "ступеньке"
горы, а то, что она делает здесь. Ведь тропинка не ручей, она не может
появляться под кустом и убегать вдаль, она ведет откуда-то и куда-то. И ее
начало и конец обычно представляет интерес для людей, тропу проложивших.
Именно поэтому я не полез наверх, а пошел вдоль стены по узенькой
извилистой дорожке, вытоптанной в твердом камне. Местами она была
полностью засыпана булыжниками, местами чистая, как Невский проспект перед
выборами, но никуда не исчезала, уверенно петляя и не удаляясь далеко от
обрыва.
Терраса постепенно сужалась. Стало понятно, что это всего лишь широкий
карниз на теле горы, а основной скальный массив уходит дальше, плавно
закругляясь и ограничивая долину охотничьего поселка со стороны Голодного
Поля. Снизу доносился легкий, тепловатый запах болотной сырости, который
только колыхался от слабого ветерка. Солнце перевалило зенит, и под его
лучами ярко поблескивали искрами острые грани на камнях вдоль тропинки.
Вдруг я понял, что эти грани, эта заточка - рукотворные...
И тут прямо передо мной вырос дракон.
В детском доме на Новоизмайловском проспекте меня ждали. Мужчина лет
сорока в драповом пальто примерно такого же возраста, с баяном под мышкой,
и шестеро ребятишек в разноцветных болониевых куртках. Я не торопясь
подрулил к дому, раскачиваясь на ямах дворового проезда, как ботик Петра
первого на волнах Финского залива.
- Вы из одиннадцатого интерната? - поинтересовался баянист, приоткрыв
салонную дверь.
Я кивнул.
- Садимся! - скомандовал он, обернувшись к детям, и первым развалился на
переднем сидении.
Детишкам оказались примерно лет по десять, и на вид они были... Не знаю,
насколько можно применять слово "дебильные" по отношению к больным детям.
Уж слишком привычно оно стало в качестве ругательства. Всю поездку они
сидели тихо, как мышки, втянув голову в плечи, слегка пригнувшись и только
испуганно водили глазами по сторонам. Такую позу я видел только раз в
жизни - у соседского кастрированного кота, когда его первый раз в жизни
вынесли на улицу. Чувствовал я себя в одной машине с ними чертовски
неуютно. Вдобавок ко всему, сломался омыватель, а без него на осенних
питерских дорогах лобовое стекло замызгивается в течении пяти минут.
Пришлось несколько раз останавливаться у крупных луж и мыть стекло
вручную. Поэтому, сдав детишек на руки Галине Павловне, я тут же полез под
капот.
Дело оказалось с одной стороны в сущем пустяке - перетерлась пластиковая
трубочка от бачка к распылителю, с другой стороны - где новую взять?
Сдернув трубку, я сунул ее в карман и потрусил к Грише Капелевичу.
Этот гений зубного мастерства сидел в своем кабинете за столом и читал
"Агату Кристи".
- Привет, Григорий! Чего делаешь?
- Пытаюсь использовать духовную пищу в качестве закуски, - вдумчиво
ответил он, извлек из ящика стола открытую банку водки, сделал большой
глоток и перелистнул страницу.
- И как получается?
- Водка воспринимается хуже, а Агата Кристи - лучше. Хочешь попробовать?
- Я за рулем. У тебя не найдется такой вот трубочки?
Гриша вдумчиво осмотрел порыв, понюхал его, а потом брезгливо отстранил.
- Сколько угодно. Только не у меня.
- А где?
- Галину Павловну знаешь? Главврача нашего?
- Знаю.
- Подойди к ней, попроси старую капельницу. Она сейчас в третьем
отделении. В смысле - Галина Павловна. Там концерт в холле.
Найти концертную площадку труда не составило - именно оттуда доносился вой
баяна. Не хочу сказать ничего плохого о баянисте, но инструмент его
совершенно утратил всякие музыкальные способности, и позволял
почувствовать только ритм мелодии. Ритм оказался русского народного танца.
И под него на площадке посреди холла кружились детишки. Без курток они
выглядели намного пухлее, чем в автобусе, вдобавок на них напялили
цветастые сарафанчики и платки. По-поросячьи блестя глазами и оскалившись
в улыбках, они слегка подпрыгивали, двигаясь по кругу, одну руку поставив
на пояс, а другую, с ярко-оранжевым носовым платком, задрав над головой. А
вокруг сидели на стульях или стояли наши старички и бабульки, в бесцветных
поношенных халатах, кое-кто в облезлых кофтах, в драных шерстяных носках.
Они смотрели, склонив с интересом головы, тихонько хлопали в ладоши,
покачивались на месте...
В горле зародился комок - все это напоминало один из дурных фильмов
Фелини, активно разбавленный отечественной чернухой.
- Улыбайся... - донесся тихий шепот. Я обернулся. Галина Павловна
придвинулась поближе и злобно прошипела - Да улыбайся же, идиот!
- Извините, что я вас так... обругала, - положила Галина Павловна руку мне
на плечо, как только мы высадили детишек у их интерната.
- Да ладно, - попытался отмахнуться я.
- Нет не ладно, - тут же возмутилась Галина Павловна, - Вы просто не
понимаете! Это же праздник! У них такое бывает раз в месяц! А вы стоите с
таким видом, словно лягушку поглотили.
- Зрелище было, надо вам сказать, как на рисунках Франциско Гойи, -
попытался защититься я.
- Вы не понимаете! - еще больше разгорячилась главврачиха. - Вы хоть
можете себе представить, каких трудов стоило научить этих детей
танцевать!? Это радость для них громадная, что смотрят их выступление, что
хвалят. А наши старички? Они же вечно в четырех стенах, один телевизор на
отделение. Да и не все, буду честной, уже способны понять, что показывают
по телевизору. Они же старики! У них у всех процессы необратимые в мозгу...
- У всех? - ужаснули, к стыду моему, не чужие страдания, а перспектива
стать таким же с возрастом.
- Нормальные дома спокойно живут, а к нам попадают те, кто сам прожить не
может. Во всей больнице у меня только одна бабулька с ясным, живым умом.
Обидно за нее - такой интеллект, и полный паралич тела. Единственная
отдушина - это такой вот концерт. Хоть какое-то разнообразие в жизни,
отдохновение. Может это и не лучшие артисты были, но ведь они были! А
других к нам не заманишь. Всем миллионы подавай. В нашей стране кроме
Кобзона и Розенбаума ни один артист бесплатно не выступает. Так ведь и они
в нашу дыру не поедут, им аудитория нужна. А пригласить пусть самого
захудалого певца - денег стоит. Чего там говорить, меня из отпуска
вызвали, пришлось деньги вернуть в кассу. Да еще с доплатой.
- Как это?
- Когда я уходила, мне отпускные начислили по старым тарифам, а за время
отпуска тариф подняли. Пришлось возвращать отпускные по новому окладу.
- Что за бред?!
- Ты это главбуху докажи. Она считает, что все правильно.
- Скандалить надо было!
- А ты много скандалишь? Всему интернату три месяца не платили. Так что,
бросить старых людей, и уйти в ларьки торговать? Кто с ними останется? -
Галина Павловна вздохнула. - У нас святые люди работают. Святые.
- Но нельзя же молчать, когда обворовывают в наглую!?
- Другим всегда легко советовать. Ты сам сходи в бухгалтерию, и потребуй
свою зарплату. А потом уже мне советовать будешь.
- И схожу. Сегодня же, - ляпнул я, как всегда, не подумавши. Ведь мне, в
отличие от прочего, "святого" коллектива, помимо зарплаты доставались еще
и деньги от "халтуры". Машина, она всегда водителя прокормит. Так что
бунтовать мне, честно говоря, смысла не имело. Только приключения на одно
место искать. Но к главбуху я все же пошел. Из принципа.
Деньгами нашего дома престарелых распоряжалась Наталия Викторовна,
дородная тетка, испытывающая странную любовь к махровым свитерам. Носила
их даже летом. Когда я вошел, она занималась расчетами на калькуляторе.
Край столешницы тонул глубоко в рыхлом животе, а необъятные груди
покоились на столе. Ко мне она даже не повернулась.
- Когда зарплату будут давать, Наталия Викторовна?
- Когда мэрия деньги переведет, - сухо ответила она.
Все. Разговаривать больше не о чем. И тогда я поступил так, как всегда
поступают люди, не зная, что им делать - стал орать:
- Какого черта! Три месяца денег не дают! Мне что, обои дома жрать?! Еще
машину ремонтируй! Когда деньги отдадите?!
- Да нету денег, ты понимаешь?! - соизволила она оторваться от
калькулятора. - Никому не дают! И нечего тут орать! Пошел вон отсюда!
- Сама пошла! - еще громче заорал я. - Мне твоими криками брюхо не набить!
Я жрать хочу! У самой серьги золотые по килограмму, а мы с голоду пухнем!
- Ты сперва мужа заведи! Который подарки такие дарит! Потом чужие
разглядывай! - она тоже перешла на крик, но получалось у нее плохо, с
одышкой. Вот когда он сказывается - сидячий образ жизни.
- Ты мне басни не трави! Деньги давай!
Тут дверь отворилась, и в кабинет главбуха заглянул Сергей Михайлович.
- Что у вас за вопли?
- Дома жрать нечего, а получки не дают! - еще громче от неожиданности
заорал я. Директор аж шарахнулся назад за дверь, и оттуда спросил:
- А тебе разве гуманитарную помощь не давали?
- Так я с теткой из мэрии ездил, пока вы тут ее делили.
- Понятно. Пошли со мной.
Он привел меня в холодную кладовку на первом этаже, до потолка
заставленную картонными коробками. Несколько коробок, на полу, оказались
открыты. Сергей Михайлович наклонился над одной, вытащил несколько пакетов
ананасового сока, потом быстрыми движениями покидал в нее десяток
консервных банок, головку сыра, пару палок сервелата, пару бутылок
шампанского и протянул мне.
- Вот, держи. Объяснять надо толком. А то орешь, как мартовский кот.
- Спасибо... - неуверено пробормотал я. Директор не обратил на мои слова
ни малейшего внимания. Тогда я развернулся и побрел в гараж.
Там уже выписывал круги Капелевич с бутылкой в руках.
- Ну где ты там бродишь? Водка греется! - он остановился, с интересом
уставился на коробку. - А это что?
- Можешь считать, что это кляп, - Я поставил коробку в машину, на сиденье.
Никак не удавалось отделаться от ощущения, что из меня сделали дурака.
Поэтому я достал стакан, протянул его Грише - Капелевич с готовностью
налил водки - и выпил.
Высота дракона составляла метров пять в холке, если подобное понятие
применимо к этим существам. Он наклонил голову почти к самой земле, и
широко раскрыл пасть. Частокол клыков - каждый в рост человека -
предварялся банальным крылечком из четырех ступенек. Правда, без перил.
Хотя первый испуг, выкинувший меня из этого мира, прошел, и я полностью
понимал, что зверюга эта - произведение рук человеческих, но через зубы
перешагнуть не решался. Жутковато все-таки - самому шагнуть в пасть
дракона.
В этот миг дракон дохнул гнилостным желудочным запахом и тихо зарычал.
Животный нутряной ужас полоснул по нервам, ноги сами собой скребнули по
камням и в долю секунды отнесли меня на добрых двадцать метров. Только тут
я остановился, отер холодный пот со лба и перевел дух.
Тьфу ты, черт... И чего испугался? Дракон-то каменный!
Словно откликнувшись на мою мысль, дракон снова зарычал на очень низкой,
угрожающей ноте. Аж мурашки по коже побежали.
Ветер. Это всего лишь ветер. Неизвестный ваятель вырубил фигуру пустынного
монстра так, что проходящий через пасть ветер начинает звучать на очень
низкой ноте. А запах - от болота в долине.
Я подошел к краю терассы, взглянул вниз. Под густым зеленым ковром
Голодного Поля влажно поблескивали мелкие окна воды, высилась у начала
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг