Я спотыкаюсь и едва успеваю ухватиться за нагретый солнцем камень -
рука дрожит, я не могу с ней справиться. Я недоуменно оглядываюсь - в
сухом мареве дрожат красноватые скалы, дробится полоса прибоя, ломит возле
ушей и в затылке. Я с усилием поднимаю голову. Расплавленным шаром висит в
зените солнце. Я не могу сомкнуть век, я чувствую, как выгорают, дымятся
мои глаза. Черная тень _хозяина_, распластываясь, закрывает солнце - боже
мой, боже! Я хватаю и сжимаю свою голову изо всех сил, совершенно слепой,
- значит, Ульт прав, говоря, что я болен. Но уже кто-то другой думает за
меня, он видит меня со стороны, и я неотделим от него. "Чарли, - слышится
мне. - Что тебе надо в этом проклятом мире?"
- А-а...
Медленно возвращается свет, медленно выпрямляется полоса прибоя, скалы
успокаиваются - я стою на ногах, держась руками за гудящую голову, глубоко
увязая ногами в песке. Ко мне бежит старый Ульт, размахивая шляпой.
- Горинг!
Я гляжу на него, не понимая, что ему нужно, почему он так радостно
возбужден. Я еще не здесь. Ульт кажется мне ребенком, большим старым
ребенком.
Он добегает до меня, бросает шляпу и хватает меня за руки. Я близко
вижу его незнакомые, счастливые глаза.
- Что вы, Джефф?
- Она мне улыбнулась, Чарли!
- Кто? - спрашиваю я устало и безразлично.
- Она! Кэтти!
Господи! Какой глупец! И это один из самых выдающихся физиков XX
столетия.
У меня в груди что-то начинает злобно копошиться, копошиться, вот-вот
перехлестнет. Улыбнулась! Чему он радуется? Я снова не могу удержаться от
дурацкого злого смеха. Ульт, болезненно улыбаясь, пятится.
- Профессор, улыбнулась? Ах, черт, хорошо! Чем же вы оплатите такой
вексель? За доверие платят наличными! Они у вас имеются? Сверхэлемент "А"?
Здорово подойдет малютке Кэтти... Смерть радиусом в триста миль!
Белокровие, безногие младенцы! Великолепный подарок...
- Чарли, замолчи-и-те! Ради бога, ради бога...
У профессора растрепаны белые волосы, зрачки расширены. Он вытягивает
вперед длинные руки, словно отталкивает мои слова. Потом поворачивается и
бежит, неловко закидывая ноги. Таким он и остается у меня в памяти. Больше
я его не вижу. Запоминаются узкая длинная спина, втянутая в плечи голова,
мой злобный хохот.
На другое утро я встаю с тупой головной болью: случившееся вспоминается
смутно. Я иду в душ и по пути стучусь к Ульту. В сущности, я виноват в том
же, что и он. Я вхожу - комната пуста. За столом во время завтрака мне
сообщают, что профессор еще с вечера вызвал вертолет и улетел. Молодая
миссис Ульт, передавая мне сандвич с ветчиной, сообщает со вздохом, что
профессор вел себя очень странно, но по ее глазам я вижу, что она рада
неожиданному отъезду свекра. А еще через два дня в газетах начинают
пестреть заголовки о гигантской катастрофе на Черном Острове: в результате
взрыва чудовищной силы, который был зарегистрирован всеми сейсмическими
станциями Земли, остров перестает существовать. Очевидец, капитан
океанского лайнера "Мерседес", находившегося в это время в трехстах милях
от Черного Острова, рассказывает о вспыхнувшей, взлетевшей к небу водяной
стене, о сводящем с ума грохоте, о том, что люди на открытой палубе были
ослеплены, искалечены, сброшены в океан, на который затем навалилась
раскаленная мгла. "Мерседес" уцелел чудом. Остаткам команды назначены
государственные пенсии. Правительственные экспедиции, отправленные для
выяснения причин катастрофы, молчат. Работают они в двойных защитных
костюмах, радиоактивность воды выражается в миллионах единиц.
Об этих подробностях я узнаю через год, когда меня выпускают из
сумасшедшего дома, - я имел неосторожность высказать вслух свои
предположения о причинах катастрофы. И вдали от Черного Острова за мной
неотступно следит всемогущий _хозяин_. Давно уже, очень давно, я не вижу
над собой проклятой тени, но я всегда чувствую его цепкую руку. Я давно
уже не работаю, на свои скромные сбережения я купил домик на Восточном
побережье, выращиваю бананы и кактусы, живу с полуглухой родственницей -
теткой, но молва до сих пор считает меня сумасшедшим, и никто не придает
значения моим рассказам о Черном Острове, о профессоре Ульте, о его
сверхэлементе.
- Это тот сумасшедший, который называет себя стариком Чарли Горингом?
Тот, что рассказывает о маленькой Кэтти и ее улыбке? Ха-ха! И вы поверили?
Этой сказке? Не обращайте внимания, пусть его болтает, у него давно уже не
все дома.
Я приподнимаю голову; под конец все проносится во мне скачком, все
разрывается, и я вспоминаю, что живой Ульт где-то рядом, ведь это я для
него рассказывал, что потом со мной было. Я вскакиваю, озираюсь: так и
есть, Ульт, опустив голову, сидит почти у самой кромки прибоя. Почему он
только нелепо одет в какой-то грязно-белый халат? Чепуха, все чепуха. Вот
солнце - оно есть, и скалы, и океан. Им можно верить. Они не лгут, они
просто есть. Они чертовски правильно делают - никому не мешают, живут
своей первобытной здоровой жизнью.
Я оглядываюсь: скоро вечер, в скалах захохочут, застонут обезьяны. Пора
домой.
- Эй, Джефф, вставайте, - зову я, - нам пора. Сегодня мы опять славно
поработали.
И тут я вспоминаю, что это случается уже не раз; и я гляжу, как
медленно Ульт встает и, не оглядываясь на меня, идет сначала по берегу,
затем исчезает в скалах, причем он без всякого усилия движется по самым
отвесным местам и вскоре в последний раз появляется вдали крохотным белым
пятнышком и меркнет.
- Ну вот, - огорченно говорю я. - Черт знает какая чепуха!
Вот так всегда, стоит мне встать, и все исчезает, Ульт словно ждет
этого момента. Но я знаю одно: он завтра снова придет сюда, на свое место,
и все будет по-старому.
Я накидываю полотняную куртку: пора домой. С трудом передвигаю старые
больные ноги по знакомой тропинке; тетушка теперь нажарила орехов; иду,
настороженно оглядываюсь: на тропинке в любое время можно встретить детей.
Я боюсь их больше всего на свете, прячусь за камни и кусты, мне кажется,
что меня обязательно убьют дети. Иногда мне хочется выскочить к ним и
сказать: это я, тот самый Чарли Горинг, бейте. Когда-нибудь я это
обязательно сделаю. Но прежде чем это случится, мне хочется рассказать им
о себе, пусть они не думают слишком плохо, я не хочу, чтобы они повторяли
наши ошибки, у них есть выбор, и пока еще не совсем поздно. Сам я опоздал,
но не хочу этого для других. Я тяжело переставляю больные ноги, чутко
прислушиваюсь и оглядываюсь, я знаю, что точно на этом месте я ушибу ногу
об острый камень; так и есть, я морщусь от боли, и ругаюсь, и тут же
бросаюсь за куст, и долго прислушиваюсь. Нет никого, я успокаиваюсь:
тропинка пустынна, и совсем скоро дом, жареные орехи и простое рябоватое
лицо Молли, она будет ворчать, но она всегда добра и заботится обо мне.
Я вижу Молли еще издали, она стоит, уткнув пухлые кулаки в бока, и
сурово глядит на меня. Тихо, песок скрипит под ногами.
- Где ты все бродишь, Джон? - говорит она недовольно. - Дождешься,
опять упрячут в лечебницу.
Ничего не отвечая, поджав губы, я прохожу мимо. Мне жалко ее, я
замечаю, Молли горестно покачивает головой. Я останавливаюсь и говорю:
- Сколько раз я просил, чтобы ты не называла меня Джоном. Я Чарли,
слышишь, Чарли Горинг.
Я прохожу в дом, а она еще долго стоит и думает. Я знаю, ей кажется,
что во всем виноваты книги, всегда она, объясняя соседкам и знакомым,
говорит, что я глотал их десятками, когда еще мальчишкой чистил сапоги, и
потом, когда работал в ресторане официантом, и в гостинице носильщиком и
швейцаром. Все это, конечно, правда, но она забывает, что потом я уехал и
стал физиком, и она никак не может к этому привыкнуть. Если я начинаю
рассказывать, вокруг всегда собирается толпа и слушает, раскрыв рты.
Молли, моя тетка, простая женщина, и мне ее жалко. Чтобы она долго не
думала, я подкрадываюсь к ней сзади и говорю:
- Я Горинг, Чарли Горинг. Сегодня я ходил в свое прошлое. Слышишь, я
Чарли, Чарли Горинг, - повторяю я. - С тех пор как я вернулся, ты никак не
хочешь ко мне привыкнуть. А я уже не тот, поверь, тетушка. Это плохо, ты
не должна меня злить. И почему ты считаешь меня еще молодым? Ты просто не
умеешь считать, я давно уже старик. Когда я уходил, я действительно был
молодым, но ведь с тех пор прошло столько лет...
- Господи, ты же никуда не уезжал. Ты всю жизнь прожил здесь, и тебе
ведь всего тридцать.
- Перестань, старому человеку нехорошо лгать! - строго говорю я, совсем
рассердившись, и она покорно глядит и отвечает:
- Хорошо, Джон, хорошо. Пусть ты будешь Чарли. Ты уезжал, я согласна,
будь Чарли, Джон, только не уходи далеко. Я всегда за тебя беспокоюсь.
Ладно?
Я слушаю ее с подозрением, она хитрая, только никто этого не знает. Она
всегда мне говорит, что было лучше, когда я просто таскал по лестницам
чужие чемоданы. Она никак не поймет: я стал ученым, чтобы спасти и ее, и
всех остальных. Я гляжу на нее и не улыбаюсь. Она только женщина, она
плачет, вот только почему сама она не стареет, в самом деле? На этот раз
она ничего мне не говорит. Бедная тетушка Молли, она, наверно, так и не
поймет, что ее племянник - новый Христос, ждущий своего великого часа.
Я сам понимаю это только сейчас, когда она начинает плакать. И чтобы
мой час наступил, меня должны убить только дети, а потом через три дня я
воскресну. Я боюсь, час, мой великий час идет, близок, и все равно я буду
приветствовать его.
- Пойдем, - говорит тетушка Молли, неловко вытерев слезы. - Пойдем, у
меня сегодня хорошие бобы.
Мне хочется улыбнуться, я с трудом сдерживаюсь.
Бедная тетушка Молли! Бобы, ха-ха-ха! Мне наплевать на это, потому что
завтра я опять пойду к океану и займусь своим настоящим делом.
- Спасибо. Я сейчас не хочу есть. Чуть позже. Мне нужно записать
кое-какие расчеты, они только что пришли мне в голову. А то я забуду, а
это очень важно, - говорю я и ухожу.
Тетушка Молли, опустив тяжелые, вечно красные от стирки руки, глядит
племяннику вслед; ей страшно наедине с тем, чего еще никто пока не знает,
но холодный ужас все больше сковывает ее, и ей хочется закричать и самой
проклясть этот мир, в котором все дышит ядом.
Вот уже вторую неделю Джон читает по ночам, и она начинает замечать в
его глазах что-то необычное и далекое: он все чаще уходит за эту черту,
которую она не может переступить и может только молиться и верить. Но и
вера все чаще покидает ее, и она, стараясь в себе оставить хоть крупицу
добра, вспоминает, каким хорошим и умным мальчишкой был Джон; он даже
как-то смастерил машину, которая сама двигалась в огороде и дождем
разбрызгивала воду. А что она, старуха, могла изменить? Джону надо было
учиться, может, отсюда и все беды, но что она могла сделать, если у
мальчишки оказались такие беспутные отец с матерью.
Молли стоит, все думает, и вспоминает, и тихо плачет.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 04.09.2001 15:28
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг