вдоль тротуара брошенных автомобилей, скособоченных, со спущенными шинами,
пыльных или заснеженных. Их не успевают убирать, как трупы в эпидемию. И
вдруг башмаковское сердце сделало странную мягкую паузу. Возникло какое-то
болезненное недоумение, словно за стенкой много лет крутили одну и ту же,
ставшую неотъемлемо привычной пластинку и внезапно выключили проигрыватель.
Недоумение сменилось ощущением знобящей беспомощности, а затем - ужасом.
Сердце, конечно, возобновилось, но страх не отпускал.
- Ты чего? - забеспокоился Анатолич.
- Мне плохо, - прошептал Башмаков, нашаривая под рубашкой сердце и
чувствуя, как пригоршня наполняется холодным потом.
Пока ждали "скорую", вызванную Анатоличем, сердце еще несколько раз
спотыкалось, и холодный сумрак опускался на Башмакова, покрывая тело
ледяными каплями пота. Олег Трудович сидел прямо на снегу, привалившись
спиной к колесу бесхозных "Жигулей", и ожидал смерти. И только когда машина
с красным крестом въехала на стоянку, ему вдруг полегчало и он понял, что
будет жить.
Молодой врач, наверное еще студент, был в пальтишке, наброшенном поверх
коротенького серого халата. Длинные светлые волосы он носил собранными в
хвостик. Доктор присел перед Башмаковым на корточки, хмурясь, пощупал пульс
и спросил:
- Что случилось?
- Плохо, - объяснил Анатолич.
- Вижу. Говорить можете?
- Не знаю, - помотал головой Башмаков.
- Та-ак, уже неплохо. Что с вами?
- Сердце...
- Жжет, давит, в лопатку отдает?
- Нет. Просто останавливается. Как проваливается... - начал Башмаков
довольно энергично объяснять, но, почувствовав неуместность такой живости,
постарался придать голосу скорбную вялость. - Как будто его нет, сердца... и
страх...
- Пили накануне? - посветлел врач.
- Немного.
- Утром похмелялись?
- Ну что вы! - вмешался Анатолич. - У нас никак нельзя. У нас хозяин.
Заметит - выгонит.
- Раньше с вами такое случалось?
- Никогда.
- Ну что ж, - кивнул врач, - первый звоночек!
Он открыл чемоданчик, вынул ампулу, посмотрел на свет и щелчками изгнал
жидкость из узкой горловинки.
- А шприц у вас одноразовый? - тревожно-мнительно спросил Башмаков.
- Конечно. СПИДа боитесь? Это правильно, - похвалил врач, надламывая
ампулку. - СПИДа боятся все, а умирают совсем от других болезней. Как вас
зовут?
- Олег Трудович, - подсказал Анатолич.
- Трудович? Хм... В первый раз встречаю. Индустриевич был - ущемление
грыжи. Алла Пугачева была - внематочная с кровотечением... Другая, конечно,
Пугачева, однофамилица. Чкалов был.
- Однофамилец? - полюбопытствовал Анатолич.
- Нет, Чкалов - это у него имя такое. Чкалов Харенович.
- Армянин, наверное? - предположил Анатолич. - У нас в части зам. по
тылу был - Гамлет Отеллович!
- Ты раньше говорил - Гамлет Дездемонович! - удивился Башмаков.
- Да, действительно армянин, - кивнул доктор. - Маляр. Со стремянки
упал. Но Трудовича еще ни разу не было. Интересно прямо-таки! Так вот, Олег
Трудович, - он почти не глядя вставил иглу в надломленную горловинку, и
прозрачный цилиндрик шприца стал наполняться, - это вам первый звоночек!
Организм говорит: Олег Трудович, что-то вы ко мне плохо относитесь! Если так
будет продолжаться и дальше, - врач встряхнул шприц, поднял иглой вверх, и
брызнула тонкая струйка, - то я, организм, за себя, Олег Трудович, не
ручаюсь! Понимаете? А лечить, как известно, нужно не саму болезнь, но ее
причины. - Он с помощью Анатолича заголил Башмакову зад, смочил ватку в
спирту и начал растирать покрывшуюся мурашками ягодицу. - А бельишко у вас,
Олег Трудович, тонковато. Знаете, как в народе говорят? Пришел марток -
надевай трое порток. Простатитик-то не беспокоит?
- Не беспокоит...
- Меня беспокоит, - сознался Анатолич.
- Оставлю телефончик. Есть очень хороший уролог. Золотой палец! Врач
мгновенно кольнул, и жидкость из цилиндрика исчезла в потемках башмаковской
плоти.
- А в больницу его не надо? - спросил Анатолич.
- Зачем? - пожал плечами врач. - Что сейчас в больнице хорошего? Ну
будет Олег Трудович лежать там на сквозняке в коридоре. Пусть лучше дома
полежит. Ухаживать есть кому?
- Жена.
- Тем более! Кстати, Олег Трудович, вы где живете?
- Рядом.
- Ну, если рядом - подвезем. А то ведь даже на бензин не хватает. Вроде
сами нефть добываем, а на "скорую помощь" бензина не хватает. Страна
дураков.
Околоподъездным старушкам хватило потом разговоров на месяц. Еще бы! К
дому подкатила машина с красным крестом, и оттуда доктор с косичкой и
Анатолич извлекли бледного и беспомощного Башмакова.
- Такой еще молодой! - в старушечьих глазах светилось торжество
сострадания. Честно говоря, если не считать легкого головокружения, Олег
Трудович чувствовал себя уже вполне прилично. Но в случившуюся с ним
неприятность оказалось вовлечено столько взрослых серьезных людей, что вдруг
взять и объявить о своем внезапном и полном выздоровлении было как-то
неловко.
- Доведете? - спросил врач у Анатолича.
- Тут немного осталось.
- Ну, тогда ладно... - и доктор как-то намекающе замялся и начал
повторять то, что уже говорил в машине: - Итак, постельный режим, никаких
волнений, успокаивающие препараты... И обязательно исключить причины! А
причины, Олег Трудович, в излишествах. В из-ли-шест-вах! Животик-то у вас
- ого! Надо убирать...
- Дай ему! - шепнул Башмаков Анатоличу.
- Понял...- напарник вынул из нагрудного кармана довольно серьезную
бумажку и под видом рукопожатия вложил в ладонь доктору. Но тот, совершенно
не стесняясь, развернул, расправил купюру и даже помахал ею, показывая
шоферу, который, надо заметить, с явным неудовольствием вез их к дому.
- Прощайте, Олег Трудович, берегите себя!
- Прощайте.
Анатолич, словно раненого бойца, повлек друга в предусмотрительно
распахнутую старушками дверь.
- Смотри, как рыбки заметались, - заметил он, укладывая Башмакова на
диван. - Чувствует, мелочь холоднокровная, что хозяину плохо! Рыбки умнее
собак - я всегда говорил! Олег Трудович лежал на диване и наблюдал в
овальном наклоненном зеркале свое страдающее лицо. Через полчаса примчалась
вызванная Анатоличем прямо с урока Катя.
- Ну, ты что, Тапочкин? - она погладила мужа по руке.
- Все будет хорошо! - он улыбнулся, словно умирающий философ.
- Да? А почему у тебя такая рука холодная?
- Не знаю...
- Хочешь чего-нибудь вкусненького?
- Ага.
- Чего?
- Соленых сушек.
- Я их сто лет уже не видела!
- Я тоже...
Катя отварила курицу, кормила Башмакова с ложечки бульоном и смотрела
на него глазами, полными сострадания и преданности. Это напомнило ему
детские болезни, когда строгая обычно Людмила Константиновна смягчалась и
проверяла у сына температуру, слегка касаясь губами его лба, почти целуя. А
Труд Валентинович, придя с работы и получив взбучку за нарушение пивной
конвенции, садился на краешек постели и придавливал больному лоб шершавой,
пахнувшей типографской краской ладонью.
- Тридцать восемь и шесть, - похмурившись в раздумье, заявлял он.
- Сорок, - усмехалась Людмила Константиновна, имея в виду крепость
употребленного мужем напитка.
- Пиво в сорок градусов не бывает.
- А бычка на этом пиве случайно не было? - продолжала иронизировать
Людмила Константиновна, в принципе отвергая смехотворную пивную версию
вопиющей супружеской нетрезвости.
- Люд, ты сильно не права!
...Катя, покормив больного, начала с кухни названивать родителям
учеников, имевшим отношение к медицине, и подробно рассказывать им про то,
что произошло с мужем. Олег лежал в комнате и слышал, как раз от раза
рассказ становится красочнее и подробнее, словно все это случилось не с ним,
а с самой Катей. Потом жена надолго замолкала и выслушивала советы,
поступавшие с другого конца провода. Рекомендации, видимо, принципиально
отличались одна от другой, потому что после каждого разговора Катя заходила
в комнату в различном настроении. В приподнято-бодром:
- Ничего, Тунеядыч, страшного. Денек полежишь. Со всеми бывает...
Или в подавленно-сочувственном:
- Тапочкин, у тебя жмет или колет? Загрудинных болей нет? Может, тебя
все-таки в больницу положить?
Но, вероятно, утешающие советы все-таки преобладали, потому что, когда
Дашка пришла с работы, Катя окончательно повеселела, и они вместе с дочерью
даже немного поиронизировали над Башмаковым, застав его тайком изучающим
"Популярную медицинскую энциклопедию", раздел "Болезни сердца".
- Так ты у себя и родильную горячку найдешь! - снисходительно
улыбнулась дочь. А потом он подслушал тот разговор между Катей и Дашкой:
- ...А он?
- А он, мне кажется, с самого начала будто на подножке едет...
Ночью Башмаков не мог заснуть, проклиная себя, что закрылся подушкой и
не дослушал разговор до конца, ведь совершенно очевидно, Дашка дальше
спросила: "Почему же ты с ним живешь?"
А вот что ответила Катя? Что? Едва он начинал задремывать, как сердце
тоже точно задремывало вместе с ним и пропускало положенный удар. Олег
Трудович вскидывался в ужасе и холодно потел. Тогда Башмаков решил не спать.
Сначала он смотрел на Катю, которая лежала, вытянувшись на спине. Лицо ее
даже во сне было сурово-сосредоточенное, а верхняя губа подрагивала от еле
слышного похрапывания, словно плохо закрытый капот машины при включенном
двигателе. Башмаков неожиданно представил себе, как Катя лежит мертвая в
гробу, а он стоит над ней и не решается поцеловать в губы. "Да иди ты к
черту!" - рявкнул он на себя и помотал головой, отгоняя омерзительные мысли.
Но вместо этого вдруг представил в гробу самого себя - жалкого,
распоротого от подбородка до паха, наскоро, через край зашитого и
замороженного, как венгерский цыпленок. Но только засунутого не в целлофан с
изображением бодрого лакомого петушка, а в черный похоронный костюм. А на
шее почему-то - изменный галстук от Диора.
"Да ну тебя к чертовой матери!" - беззвучно крикнул сам себе Башмаков,
вскочил с кровати и пошел к освещенному аквариуму. Рыбы полуспали. К стеклу
медленно подплыли две жемчужные гурами, похожие на оживших и соскользнувших
с чьего-то лица два светло-голубых глаза. Башмаков щелкнул пальцем по стеклу
- и гурами погасли в черных водорослях. Олег Трудович оглядел дно и увидел
двух улиток, обсасывающих белесое тельце очередного сдохшего петушка. И
вдруг Башмаков понял, что в его жизни произошло очень важное событие. Он
вступил в совершенно новые отношения со смертью. Раньше, до приступа,
неизбежная смерть воспринималась им как грядущий общемировой катаклизм, в
результате которого исчезнет не только сам Башмаков, но и весь-весь мир,
включая Дашку, Катю, мать, отца и даже неживых уже людей - Петра
Никифоровича, Джедая, бабушку Лизу... Теперь же, после приступа, появилось
совершенно новое ощущение: он почувствовал себя заводной игрушкой, наподобие
железного мышонка с ключиком в спине - такой был когда-то у Дашки. Если
мышонка заводила она, игрушка добегала только до середины комнаты. А если
заводил Башмаков, до упора, - механический грызун долетал до противоположной
стены, а потом, упершись острым носиком в плинтус, еще некоторое время
дребезжал, буксуя невидимыми резиновыми колесиками по паркету. Но завод
заканчивался - и мышонок затихал. Так и человек. Твой завод кончается - и ты
затихаешь. Однажды вдруг закончился завод у целого инвалидного фронтового
поколения - и на помойках во дворах появились ставшие ненужными протезы. А
маленькому Башмакову даже досталась Витенькина тележка. Олег привязал к ней,
как к санкам, бельевую веревку и катал дворовых друзей, для убедительности
пристегнув их брезентовыми ремнями. Сначала катал по одному, потом, из
озорства, по двое, по трое - пока не отвалились колеса... Именно в ту ночь,
после приступа, сидя у аквариума, Башмаков ощутил в себе присутствие этой
неотвратимо слабеющей пружины, этого неизбежно иссякающего завода. Ощутил
себя механической, неведомо кем заведенной мышью. Можно, конечно, утешаться
тем, что потом, после переплавки, ты станешь частью какого-нибудь серьезного
агрегата - вроде игрушечной железной дороги или детского велосипеда. Но что
до того мышонку, мертво уткнувшемуся острым носиком в плинтус?
26
Эскейпер передернул плечами и пощупал пульс. Этот страшный сон потом
долго мучил его и стал одним из самых тяжелых воспоминаний, изгнанных в
забвенные потемки памяти. Почему в снах отец и Витенька сливались в одного
страшного человека? Почему? Башмаков не знал... В ту ночь он вскочил со
страшным криком, переполошив Катю и Дашку.
- Что с тобой? - вскинулась жена.
- Я... Ничего... Мне приснилось, что отец умер...
- А-а, - зевнула Катя. - Я думала, тебе приснилось, как он женится.
Успокойся, Тапочкин, когда снится, что кто-то умер, это, кажется, как раз
наоборот - к здоровью. Надо будет у мамы спросить...
- Спроси.
Дашка принесла отцу таблетку радедорма и дала запить водой,
приправленной валерьяновыми каплями. Но он еще долго лежал не смыкая глаз,
прислушиваясь к своему ненадежному, ускользающему из груди сердцу. Потом
встал, пошел на кухню попить чаю и заинтересовался книжкой, оставленной
Катей на столе. Это был какой-то очень знаменитый писатель по фамилии
Сойкин, лауреат Букеровской премии. С фотографии смотрел высокомерный
бородатый юноша лет сорока пяти. Олег осилил только один рассказ, очень
странный. Школьник влюблен в свою учительницу и подглядывает за ней в
туалете. Она обнаруживает злоумышленника, хватает и тащит в кабинет
директора. Тот читает мальчику длинную благородную нотацию, объясняя, какой
глубочайший смысл вкладывали греки в слово "эрос" и что женское тело объект
поклонения, а отнюдь не подглядывания. Затем директор заставляет
провинившегося ребенка раздеться и вместе с учительницей разнузданно его
растлевает, кукарекая и крича: "Я - Песталоцци!"
Заснул Башмаков только на рассвете, когда за окном распустилась белесая
плесень дождливого утра.
- Тебе нравится Сойкин? - спросил он вечером Катю.
- При чем тут нравится? Его теперь в программу включили...
Через день Олег Трудович отправился в поликлинику за бюллетенем, хотя
Анатолич и передал слова Шедемана Хосруевича, что никакие
"бюллетени-мюллетени" его не интересуют и на поправку он дает неделю.
- Да пошел он! - разозлился Башмаков.
Из поликлиники Олег Трудович возвращался самым долгим путем, вдоль
оврагов, мимо церкви. Когда они с Катей получили квартиру, никаких культовых
сооружений в округе не наблюдалось. Только возле автобусного круга, за
кладбищем, подзадержалось старинное, из красного в чернядь кирпича здание с
полукруглой стеной. В здании располагались столярные мастерские. Когда
началась перестройка, возле мастерских несколько раз собирались на митинги
старушки в платочках. Рыжеволосый парень, из тех, что в революцию разбивали
рублевские иконы о головы новомучеников, кричал, надрываясь, в мегафон:
- До 17-го года здесь была сельская церковь Зачатия праведной Анны в
Завьялове. А в селе Завьялове жили триста человек. Теперь в нашем
микрорайоне двадцать тысяч - и ни одного храма! Позор подлому богоборческому
режиму! Долой шестую статью конституции!
- Позор! - кричали старушки. - Долой! Как раз в ту пору, когда
окончательно развалился "Альдебаран" и Башмаков остался без работы, храм
вдруг стали стремительно восстанавливать. Надстроили порушенную колокольню,
воротили золотой купол с кружевным крестом, выбелили кирпичные узоры. И
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг