- Ты, Тунеядыч, тоже на баррикады собрался?
- Почему бы нет? Страна-то гибнет...
- Не волнуйся. Страна уже тысячу лет гибнет...
- Это тебе Вадим Семенович сказал?
- Напрасно ты так... Я тоже кое-что знаю.
- Например?
- Например, как обустроить Россию.
- Ну и как?
- Для начала, Тунеядыч, нужно сделать ремонт в квартире. Ты когда в
последний раз обои клеил? Потом надо поймать ту сволочь, которая почтовые
ящики ломает. А дальше само пойдет...
- Ты думаешь?
- Уверена.
- А почему ты вернулась с дачи?
- Не знаю. Решила провести эту ночь с тобой. Ты готов?
На следующее утро - было как раз последнее воскресенье сентября -
Башмаков лежал в кровати, еще наполненной теплой истомой ночного
супружества. С кухни доносились радостные ароматы: Катя пекла блины. Олег
Трудович лежал и как-то совершенно спокойно, даже чисто математически
соображал, что изменилось в Катиной женственности после Вадима Семеновича.
Он чувствовал - изменилось, но конкретно что именно изменилось ухватить
никак не мог. И тут раздался звонок телефона.
- Алло?
- Здравствуйте, Олег Терпеливыч! Как поживаете?
- Джедай!
- Узнал?
- Конечно, узнал! Ты где?
- В Москве.
- Приезжай!
- Не могу. У меня к тебе просьба. Ты можешь приехать к "Белому дому"?
- Могу. Когда?
- Вечером, попозже. Иди через Дружинниковскую - там можно пройти. Если
наши спросят, скажешь: к Джедаю. Они знают.
- А если не наши?
- Отвирайся. Скажи, собака у тебя убежала.
- Тебе чего-нибудь захватить?
- Если пожрать и выпить принесешь, не обижусь.
Катя, узнав, что объявился Каракозин, нажарила котлет, нарезала
бутербродов и сама сбегала в магазин за выпивкой. Провожая Башмакова, она
взяла с него слово, что сам он там, у "Белого дома", не останется.
- Ни-ни! - пообещал Олег Трудович. На Баррикадной стояли наряды милиции
и ОМОНа. Парни в пятнистой форме внимательно разглядывали всех, кто выходил
из метро. Башмаков с авоськой не вызвал у них никаких подозрений. Он прошел
мимо зоопарка. Пересек Краснопресненскую улицу. Миновал Киноцентр. Там было
множество иномарок. Доносилась музыка. Вспыхивала и гасла огромная надпись:
"Казино "Арлекино"". Оставалось свернуть с улицы Заморенова на
Дружинниковскую. И вот когда Олег Трудович, мужественно презирая невольную
торопливость сердца, крался вдоль ограды стадиона, из-за деревьев появился
здоровяк в пятнистой форме:
- Куда?
- Я к Джедаю.
- К какому еще Джедаю?
- К Каракозину... к Андрею... Он на гитаре играет.
- А-а, к Андрюхе? В сумке-то что?
- Еда...
Здоровяк пнул набитую авоську коленом, и послышался лязг бутылочных
боков.
- Еда - говоришь? Ну тогда пошли!
Вокруг "Белого дома" все было почти так же, как и два года назад:
провисшие палатки, чахлые баррикады, сыплющие искрами костры. Под ногами
шуршали сухие осенние листья и брошенные газеты. Когда они поравнялись со
знаменитым козырьком-балконом, к ним подскочила странная старуха. Она была
одета в застиранную гимнастерку времен войны и звенела медалями, как
монистом. Из-под белесой пилотки выбивались седые космы.
- Поймали! - закричала она. - Идите, люди, сюда! Судить будем...
- Никого не поймали, - буркнул здоровяк. - Это наш. Наш парень... Иди,
мать, с Богом! А то сейчас всех взгоношишь!
- Наш! Это наш! Это к нам! Сынок...
Странная старуха обрушила на грудь струхнувшему Башмакову всю свою
медальную тяжесть и расцеловала его, обдав затхлым старческим дыханием.
- Кто это? - спросил Олег Трудович, когда они отошли от старухи
несколько метров.
- Бабушка Аня, мать солдатская... Тут всякие есть. Один паренек с
космосом разговаривает. В него вроде как маршал Жуков переселился.
- Инкарнация?
- Точно, инкарнация... Говорит, победим!
Каракозин, тоже одетый в пятнистый комбинезон, сидел возле костра и
вместе с длинноволосым монахом ел консервы прямо из банки. Они то и дело
вскидывали головы и прислушивались к невнятным голосам, доносившимся из
репродуктора. Увидев Башмакова, Джедай поднялся:
- Молодец, что пришел!
Друзья обнялись. Поцеловались. От Джедая вкусно пахло тушенкой и
водочкой. В темноте Башмаков не мог подробно рассмотреть его, но все-таки
заметил, что Рыцарь сильно изменился: поседел и высох до болезненной
жилистости. На скуле виднелся белый выпуклый шрам с лапками - казалось,
сидит многоножка-альбинос. Оружия, кроме штык-ножа на поясе, у Каракозина не
было.
- Вот пополнение тебе привели! - доложил башмаковский конвоир. -
Принимай!
- Спасибо. Друг детства. Проведать пришел...
Они отошли в сторону от костра.
- А Катя тебя по телевизору видела! - сообщил Башмаков, чувствуя
неловкость из-за того, что Джедай назвал его "другом детства". - Ты ведь был
в Абхазии?
- И в Абхазии тоже...
- Как там Гречко? Он теперь, наверное, уже атаман?
- Погиб Гречко. На мине подорвался.
- Извини... Ты насовсем? Ну, в том смысле, тебе можно теперь в Москве?
Каракозин глянул исподлобья, игранул желваками, и сороконожка на скуле
будто шевельнула лапками:
- Можно. Если одолеем, тогда все будет можно. Потому что тогда не они
меня, а я их искать буду! "Предателей на фонари..."
- "...вдоль всей Москвы-реки!" - подхватил Олег Трудович.
- Помнишь еще? Молодец! Как Катя?
- Нормально.
- Дашка?
- Растет.
- Ну-ка, погоди! - Джедай, нахмурившись, прислушался к бубниловке
громкоговорителя. - Молодец Бабурин! Так и надо. Только так и надо!
- А что это?
- Это Верховный Совет заседает, а нам транслируют, чтобы не скучали...
- А что, скучно?
- Нет, не скучно, а скоро вообще будет весело! Значит, лимузины
стережешь? Не горюй, Олег Термидорыч, если победим, восстановим "Альдебаран"
и поработаем. Чертовски хочется поработать!
- А победим? - осторожно спросил Башмаков.
- Вряд ли. Плохо все это кончится. Очень плохо! Знаешь, чем они сейчас
занимаются? - Джедай показал на репродуктор.
- Чем?
- Выясняют, кто главней... Довыясняются!
- Народ надо поднимать! - посоветовал Башмаков.
- Чего ж ты не поднимаешься?
- Я? Если народ поднимется, и я поднимусь...
- С дивана? Тебя, Тунеядыч, будут через двадцать лет в школе изучать!
- В каком смысле?
- Как типичного представителя... Но ты не виноват! Со всеми нами что-то
случилось. Знаешь, есть такие насекомые твари - они что-то червячку
впрыскивают, и червячок как бы замирает. Живые консервы. Тварь потом
червячка жрет целый год. Он живехонький, свеженький, вкусненький - а
пошевелиться не может. Может только думать с грустью: "Вот от меня уже и
четвертинку откушали, вот уже и половинку отожрали..." Нам всем что-то
впрыснули. И мне тоже... Просто я очнулся раньше. Так вышло. Передай это
Принцессе!
Джедай вынул из нагрудного кармана конверт. Судя по залохматившимся
краям, письмо было приготовлено давно.
- Ты понимаешь, я даже не знаю, где она теперь, - осторожно предупредил
Башмаков.
- Найди! Это не ей. Это Андрону... когда вырастет.
От костра донесся шум и хохот. Из выкриков можно было понять, что там
издевательски решается судьба Ельцина после победы. Смех вызвало предложение
выдавить из гаранта весь накопившийся в организме алкоголь...
- Так он же с дерьмом вперемешку будет! - заметил кто-то басом.
- Вот и хорошо! Напоить этим Шумейку с Гайдаром!
- Бедные идиоты, - усмехнулся Джедай.
- Если что, - предложил Башмаков, - давай к нам! Мы спрячем! Хочешь -
на даче. Там, кроме тещи, никого нет.
- Стоит домик-то у соседей?
- Стоит.
- Вот видишь, дом я выстроил! Не себе... Сына родил! Не себе...
Осталось дерево посадить. Для других. Ну, прощай, Олег Трудович! Иди! И
никому не говори, что меня видел... Хотя подожди...
Джедай направился к палатке, из которой торчали ноги, обутые в
десантные ботинки. Нагнулся, пошерудил внутри и вынул гитару.
- Эй, ребята, - крикнули у костра, - Андрей петь будет!
- Отпелся, - отрезал Каракозин.
Воротившись, он протянул гитару Башмакову:
- Это тебе! На память обо мне.
- Подожди, но ведь Руцкой говорит, что армия...
- Руцкой? Профессия у них такая - говорить... Башмаков взял гитару и
заметил большое черное пятно на том месте, где была витиеватая подпись барда
Окоемова.
- Тоже сволочь, - объяснил Джедай. - Сказал по телевизору, что всех нас
надо давить, как клопов. Слышал?
- Слышал.
Окоемов действительно выступал по телевизору и жаловался, как в 76-м
году его не пустили на гастроли во Францию, а потом еще вдобавок отменили
концерт в Доме детей железнодорожников и, наконец, к пятидесятилетию вместо
ордена "Дружбы народов" дали унизительный "Знак почета". Из этого следовал
довольно странный вывод: неуступчивый парламент нужно разгромить, а
красно-коричневую заразу - выжечь каленым железом. Раз и навсегда. В
заключение ведущий попросил Окоемова что-нибудь спеть, и тот задребезжал
своим знаменитым тенорком:
Апельсиновый лес весь в вечерней росе,
И седой мотылек в твоей черной косе...
- Нет, не возьму. - Башмаков вернул гитару Джедаю. - Даже не думай об
этом! Придешь к нам в гости. Споем...
- Хорошо. Сформулируем по-другому: отдаю тебе гитару на ответственное
хранение. Когда все кончится - заберу. Договорились?
- Договорились.
- Прощай!
- Прощай.
Они обнялись. От Джедая пахнуло стойбищным мужеством. И только звякнув
о костистую каракозинскую спину бутылками, Башмаков сообразил, что чуть не
забыл вручить другу старательно собранную Катей посылку.
- Тебе!
- Спасибо! - Каракозин взял авоську и принюхался. - Котлетками пахнет!
Это были последние слова Джедая.
На "Баррикадной" Олега Трудовича все-таки остановил патруль. Трое
здоровенных парней в камуфляже. У каждого на плече висел укороченный
десантный автомат, а у пояса торчал штык-нож. Омоновцы, явно переброшенные в
забузившую столицу издалека, говорили с немосковской напевностью.
- Документы! Приезжий?
- Я москвич, - возразил Башмаков, протягивая предусмотрительно взятый с
собой паспорт.
- Откуда идешь, москвич? - неприязненно спросил омоновец, видимо,
старший по званию, листая документ и сверяя испуганное лицо задержанного с
паспортной фотографией.
- С дня рождения, - струхнул Олег Трудович. - Видите, я с гитарой...
- Точно с дня рождения? - старший посмотрел на него стальными глазами и
поморщился, как от неприятного запаха.
- Точно.
- Дай гитару! Старший на всякий случай встряхнул инструмент. Другой
обхлопал Башмакова от плеч до щиколоток, как это всегда делал дотошный
немецкий патруль в советских фильмах про партизан и подпольщиков. Третий при
этом остался чуть в стороне. Он стоял, широко расставив ноги и следя за
каждым движением Башмакова чутким автоматным стволом.
- Ладно, пусть идет, - громко сказал старший, - этот не оттуда. Сразу
видно... Башмакову вернули паспорт, гитару и обидно подтолкнули в спину.
Из-за презрительного толчка и унизительных слов "этот не оттуда" Олег
Трудович страшно обиделся и всю обратную дорогу воображал, как возвратится
туда, к "Белому дому", найдет Джедая и объявит:
"Я с тобой!"
"Ну, - скажет Каракозин, - если уж ты, Олег Тихосапович, решился,
значит, утром весь народ поднимется! Ты в армии-то у нас кем был?"
"Вычислителем".
"Из автомата стрелял?"
"Четыре раза".
"Отлично!"
Джедай обнимет Башмакова, пойдет к палатке, пороется внутри и вернется
с новеньким, пахнущим смазкой акаэмом. Потом кто-то из соратников приведет
пойманного старшего омоновца, оплеванного и истерзанного бабушкой Аней,
матерью солдатской. И Башмаков, подталкивая его стволом в спину, погонит к
стенке. Нет, не расстреливать, а просто попугать, чтобы знал свое место...
- Ты что такой возбужденный? - спросила Катя.
- Нет, ничего. - Башмаков быстро прошел и заперся в туалете. Ему нужно
было побыть в одиночестве и закончить обличительный монолог, обращенный к
пойманному брезгливому омоновцу: "...За порушенный великий Советский Союз,
за ограбленных стариков, за наших детей, лишенных обычного пионерского лета,
за разгромленную великую советскую космическую науку, за Петра Никифоровича
и Анатолича! За меня лично..."
Башмаков мстительно нажал на никелированный рычаг - и унитаз победно
заклокотал.
В ближайший выходной Башмаков снова хотел проведать Джедая, но "Белый
дом" к тому времени окружили бронетехникой и обвили американской колючей
проволокой - не прошмыгнуть. Кроме того, по слухам, все подступы к мятежному
парламенту простреливались засевшими на крышах снайперами.
А 4-го Верховный Совет раскурочили из танковых пушек. Народ собрался
как на салют и орал "ура!", когда снаряд цокал о стену и звенели
разлетающиеся осколки. Анатолич затащил Башмакова под пандус, ведший к
площадке перед СЭВом. Под пандусом какой-то иностранный журналист,
захлебываясь, наговаривал в диктофон радостный комментарий, а когда
раздавался очередной залп, выставлял диктофон наружу, чтобы отчетливее
записать грохот и крики. Потом появились мальчишки и стали шумно делить
стреляные гильзы. "Белый дом" дымился, подобно вулкану. Верхние этажи
закоптились. И где-то там, в жерле вулкана, остался Джедай. Сколько человек
погибло, никто не знал. Анатолич потом говорил, что трупы тайком ночью
сплавляли на баржах по Москве-реке и жгли в крематориях. Но Башмаков не
верил в смерть Джедая, он даже на всякий случай предупредил тещу, что на
даче у них некоторое время поживет один знакомый. Катя тоже не верила:
- Ничего с ним не случилось. Вон ведь ни одного депутата не застрелили.
Только избили.
Неделю они ждали звонка. Но Каракозин не объявился.
Письмо Башмаков сумел передать Принцессе только через полгода. Он
просто не знал, где ее искать. Помог случай. Катя и Дашка отправились на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг