Юрий Поляков.
Замыслил я побег...
------------------------------------------------------------------------
OCR: David Varshavsky
------------------------------------------------------------------------
Часто думал я об этом ужасном семейственном романе...
А. С. Пушкин
1
- О чем ты все время думаешь?
- Я?
- Ты!
- А ты о чем?
- Я - о тебе!
- И я - о тебе... - Башмаков поцеловал Вету и вздохнул про себя:
"Бедный ребенок, она еще верит в то, что лежащие в одной постели мужчина и
женщина могут объяснить друг другу, о чем они на самом деле думают!"
- А почему ты вздыхаешь?
- Поживешь с мое...
- Я обиделась! - сообщила она, нахмурив темные, почти сросшиеся на
переносице брови.
- Из-за чего? - превозмогая равнодушие, огорчился он.
- Из-за того! До меня ты не жил... Не жил! Ты готовился к встрече со
мной. Понимаешь? Ты должен это понимать!
Свою правоту она тут же начала страстно доказывать, а он терпеливо
отвечал на ее старательную пылкость, чувствуя себя при этом опрокинутым на
спину поседелым сфинксом, на котором буйно торжествует ненасытная юность.
- Да, да... Сейчас... Сейчас! - болезненно зажмурившись, в беспамятстве
шептала Вета и безошибочным движением смуглой руки поправляла длинные
спутанные волосы. Эта безошибочность во время буйного любовного обморока
Башмакова немного раздражала, но зато ему нравилось, когда Вета внезапно
распахивала антрацитовые глаза - и слепой взгляд ее устремлялся в пустоту,
туда, откуда вот-вот должна была ударить молния моментального счастья...
Девушка открыла глаза. Но совсем не так, как ему нравилось: взгляд был
испуган и растерян. Горячее, трепещущее, уже готовое принять в себя молнию
тело вдруг сжалось и остыло. Мгновенно. Башмаков даже почувствовал внезапный
холод, сокровенно перетекающий в его тело, будто в сообщающийся сосуд.
"Наверное, так же чувствуют себя сиамские близнецы, когда ссорятся, -
предположил он. - Сейчас спросит про Катю..."
Вета склонилась над ним и прижалась горячим, влажным лбом к его лбу. Ее
глаза слились в одно черное, искрящееся око:
- А ты не обманываешь?
- Ты мне не веришь?!
- Тебе верю, но есть еще и она.
- Ты же знаешь, мы спим в разных комнатах.
- Правда?
- Врать не обучены! - оскорбился он, думая о том, как все-таки юная
наивность украшает мир.
- Но ведь она...
- Катю это давно не волнует.
- Ее! - Вета обиженно выпрямилась.
- Ладно, ее это давно уже не волнует, - согласился Башмаков, морщась от
боли.
- Наверное, лет через двадцать меня это тоже волновать не будет. А ты
станешь стареньким, седеньким, с палочкой... Я тебе буду давать разные
лекарства.
- Знаешь, какие старички бывают? О-го-го!
- Тогда и меня э т о тоже будет волновать. Я тебя замучу, и ты умрешь в
постели!
- Люди обычно и умирают в постели.
- Нет, люди умирают в кровати, а ты умрешь в постели. Со мной!
- Возможно, - кивнул Башмаков и заложил руки за голову.
- Тебе со мной хорошо?
- Мне очень хорошо.
- Очень или очень-очень?
Башмаков подумал о том, что достаточно увидеть мужчину и женщину
наедине, чтобы понять, кто из двоих любит сильнее или кто из двоих вообще
любит. Тот, кто любит, всегда участливо склоняется над тем, кто лежит
заложив руки за голову.
- Очень или очень-очень? - повторила Вета свой вопрос.
- Очень-очень.
- Между прочим, ты понравился папе!
- В каком смысле?
- Во всех. Он хочет, чтобы мы с тобой обязательно обвенчались!
- Если папа хочет, значит, обвенчаемся...
- Ты будешь ей что-нибудь объяснять? - спросила Вета, высвобождая
Башмакова и ложась рядом.
- Наверное, нет. Просто соберусь и уйду.
- А если она спросит?
- Отвечу, что просто люблю другую.
- А если она спросит, кого?
- Не спросит.
- Я бы тоже не спросила. Из гордости.
- Она не спросит из усталости.
- Боже! Как можно устать... от тебя?
Вета подперла ладонью щеку и уставилась на Башмакова с таким обожанием,
что он даже застеснялся вскочившего на щеке прыщика.
- Олешек, знаешь, мне кажется, лучше все-таки ей сказать, а то как-то
нечестно получается. Если ты все объяснишь, она тебя отпустит. Ведь ты сам
говоришь - между вами уже ничего нет.
- А если не отпустит?
- Тогда мы убежим. А потом ты ей с Кипра напишешь письмо.
- Как будет "побег" по-английски?
- А вы разве еще не проходили? "Escape". "Побег" будет "escape"...
- Значит, "беглец" будет "искейпер"? Нет, лучше - "эскейпер". Это как
"эсквайр"...
- "Эскейпер"? Такого слова, кажется, нет... - она нахмурилась,
припоминая. - Точно нет. "Беглец" будет "runaway".
- Жалко.
- Чего жалко?
- Что нет такого слова - "эскейпер". Представляешь, тебя спрашивают:
"Вы беглец?" А ты отвечаешь: "Нет, я - эскейпер!"
- Не забудь, "эскейпер", - она чмокнула его в щеку, - мы улетаем в
понедельник вечером!
- То fly away. Это мы уже проходили...
- Ты нарочно дурачишься?
- Я не дурачусь. В понедельник я буду готов.
- Не слышу радости в голосе!
- Буду готов! - пионеристо повторил Башмаков.
- Слушай, Олешек, - засмеялась Вета, - а я тебе прямо сейчас еще одно
прозвище придумала!
- Да-а?
- Да! Эс-кей-пер-чик!
- Какой еще такой "перчик"?
- Даже и не знаю какой...
- Сейчас узнаешь!
- !..
2
Сотрудник валютно-кассового департамента банка "Лосиноостровский" Олег
Трудович Башмаков замыслил уйти от жены. Это была уже третья попытка за
двадцать лет их брачного сосуществования. Первая состоялась шестнадцать лет
назад, когда их дочери Даше было всего четыре года, а сам Олег Трудович (в
ту пору просто Олег) работал в Краснопролетарском райкоме комсомола. На эту
перспективную службу после окончания МВТУ его определил покойный тесть -
начальник ремжилстройконторы, где разживалась югославскими обоями, чешскими
унитазами, немецкой керамической плиткой и финским паркетным лаком вся
руководящая районная мелочевка.
Вторая попытка к бегству, тоже неудавшаяся, началась четырнадцать лет
назад и длилась, тянулась, невидимая миру, почти все те годы, пока,
изгнанный из райкома по икорному недоразумению, Башмаков трудился в
"Альдебаране". У него был долгий производственный роман с Ниной Андреевной
Чернецкой, и Олег Трудович в своем затянувшемся беглом порыве сам себе порой
напоминал спринтера, сфотографированного с недостаточной выдержкой и потому
размазанного по всему снимку...
Обдумывая третий, окончательный и бесповоротный уход из семьи, Олег
Трудович постоянно мысленно возвращался к тем двум неуспешным побегам,
анализировал их, разбирая на части и вновь собирая, точно детскую
головоломку. Он даже старался вообразить, как сложилась бы его жизнь, удайся
любая из этих попыток, но неизменно запутывался в причинно-следственном
хитромудрии, иногда высокопарно именуемом судьбой.
К третьему побегу Олег Трудович готовился тщательно и старался
предусмотреть каждую мелочь. Он даже с женой был добросердечен и нежен, но
ровно настолько, чтобы не вызвать подозрений. Причем Башмаков не делал над
собой никаких особенных усилий: нежность, совершенно искренняя,
затепливалась в его сердце всякий раз, когда он, взглядывая на пребывавшую в
полном неведении Катю, думал о том, что скоро они расстанутся навсегда.
Именно это безмятежное неведение жены и вызывало в нем особенную жалость,
незаметно переходящую в нежность, которую - для безопасности - приходилось
даже немножко скрывать.
В день побега - а это был, как и условились, понедельник - Башмаков
взял на работе отгул, или, как выражались банковчане, "дэй офф". Заявление
об уходе он решил пока не писать, чтобы не вызывать лишних разговоров и
догадок. Вообще удивительно, как это до сих пор никто не позвонил Кате и не
сообщил о том, чем еще, кроме банкоматов, занимается в служебное время ее
супруг. Впрочем, теперь все настолько заняты собственными проблемами, что
даже на полноценную зависть и активную подлость сил не остается.
"Окапитализдел народ!" - говаривал в таких случаях незабвенный Рыцарь
Джедай.
Олег Трудович с удовольствием представил себе, как заскребет свою
глянцевую лысину Корсаков, как сморщится Герке, как помчится по банку Гена
Игнашечкин, размахивая факсовым обрывком с двумя строчками. Но с какими
строчками:
"Прошу уволить меня к чертовой матери по горячему собственному желанию!
Башмаков".
Утром эскейпер (так он теперь мысленно именовал себя) спокойно
завтракал с женой Екатериной Петровной, обсуждая досадную неугомонность их
дочери Дашки. Она накануне позвонила из своей бухты Абрек и радостно
сообщила, что очень дешево, по случаю, у одной офицерской жены, прикупила
замечательную японскую коляску - розовую, всю в оборочках и со специальным
электромоторчиком, поэтому коляска может совершенно самостоятельно кататься
туда-сюда, укачивая младенца.
- А если будет мальчик? - спросил, доливая себе кофе, Башмаков. - Я
где-то читал, что розовый цвет сбивает мальчикам сексуальную ориентацию...
- Помешались все на этой сексуальной ориентации. Как с ума сошли! -
рассердилась Катя. - Нет, будет девочка, Дашка специально на ультразвуке
проверялась. Но все равно это очень нехорошая примета! Заранее нельзя ничего
покупать. Тем более за два месяца...
- Да, я помню, как ты с пузом все по магазинам бегала и распашонок
накупала.
- Тогда об этом не думали. Не до примет было. Достоялся, схватил - и
счастлив...
- А может, это и есть счастье?
- Возможно. Ты сегодня поздно? - спросила жена, вставая из-за стола:
она выходила из дому на полчаса раньше Башмакова. - Английского у тебя,
надеюсь, сегодня нет?
- Нет. Часов в семь буду. Если, конечно, что-нибудь с банкоматами не
случится. А ты?
- У меня сегодня шесть уроков и зачет. Потом педсовет. Потом
дополнительные. Потом я Ирку Фонареву хотела проведать... Слушай, Тапочкин,
будь другом, купи хлеба, молока и еще чего-нибудь вкусненького! Хорошо?
- Хорошо.
Катя еще постояла в прихожей перед зеркалом, внося последние поправки в
свой незатейливый учительский макияж, затем вернулась на кухню, поцеловала
Башмакова в макушку и ласково провела рукой по спине, напоминая об их
вчерашней супружеской взаимности, такой вдруг успешной и такой нечастой,
особенно в последнее время.
- Теперь, Тапочкин, я знаю, на что ты еще способен, - и пощады не жди!
- крикнула она уже из прихожей и захлопнула дверь.
Олег Трудович дозавтракал, снял халат и начал одеваться. Повязывая
перед зеркалом галстук, он вдруг опасливо предположил, будто отражение жены,
несколько минут назад подкрашивавшей здесь губы, теперь затаилось в глубинах
стекла и внимательно наблюдает за ним. Понимая всю глупость этого ощущения,
Башмаков тем не менее постарался, чтобы его действия ничем не отличались от
обычных сборов на службу. Он даже перекрыл газ и взял с собой зонтик, хотя
выходил из дому всего на полчаса - чтобы, согласно намеченному плану, возле
мебельного магазина договориться о машине для перевозки вещей.
В лифте валялись пустые пивные банки и яркие пакеты из-под чипсов.
Пластмассовые кнопки панели были опять, в который раз, сожжены, а на
полированной стене появилась новая надпись на английском, ставшем в
последнее время разновидностью настенной матерщины. Башмаков только начал
заниматься на курсах, организованных специально для "пожилых" сотрудников
банка, и перевести надпись не сумел, отчего разозлился еще сильнее. Почтовый
ящик снова был взломан, газеты изъяты, а взамен вовнутрь брошены
презервативные обертки. "Опять замок надо менять!" - с ненавистью подумал
Олег Трудович.
Он представил себе, как однажды застанет малолетнего мерзавца,
ломающего почтовый ящик, на месте преступления и, схватив, изобьет страшно,
до крови - и лицом, обязательно лицом, провезет его по острым развороченным
крышкам почтовых ячеек. Он представил себе это так ясно, что даже сжал
кулаки и ощутил тяжесть в затылке. Конечно, за изуродованного сопляка
придется отвечать, но они с Ветой к тому времени будут уже на Кипре. А раз
так, вдруг сообразил Башмаков, можно не злиться и новый замок не вставлять.
Надо же, он почти забыл о своем побеге!
"Хорош эскейпер!"
День был ветреный - и оттого ослепительно солнечный. Ревматическая,
давно уже бесплодная яблоня, единственная уцелевшая во дворе от прежних
деревенских садов, раскачивала ветвями и шелестела свежей листвой. Новая
трава на газоне закрыла белесый прошлогодний сушняк, а обнесенное бетоном
сельское кладбище, где давно уже никого не хоронили, напоминало зеленый
остров посреди некогда белоснежных, а теперь закопченных и облупившихся
многоэтажек "спального" района.
Во дворе над мотором старинного желтого "форда", уперев руки в
неряшливо отрихтованное крыло, задумчиво склонился Анатолич, бывший
настоящий полковник, с которым Башмаков почти три года сторожил автостоянку,
а заодно по мелочам обслуживал автомобили. Анатолич и по сей день работал
все там же и на тех же условиях: сутки сторожишь, двое дома. По выходным
дням машины для мелкого ремонта ему пригоняли домой, прямо к подъезду.
- Не хочет ехать? - поздоровавшись, полюбопытствовал Башмаков.
- Куда он денется, поедет! - не очень уверенно ответил Анатолич. - На
службу?
- Нет, гуляю.
- Неужели деньги в банке кончились?
- Станок сломался.
- Наконец-то! - засмеялся Анатолич. - Дашка-то родила?
- Нет еще - через два месяца, - ответил Башмаков и добавил: - Но
коляску уже купила.
- Молодец!
- Вообще-то примета не очень хорошая...
- Все равно молодец! Надо обмыть.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг