это были члены парткома) понимали: просто так горком своего человека в обиду
не даст, а на общем собрании Семеренко свергать нельзя - сегодня спихнули
институтского секретаря, завтра- еще кого-нибудь, повыше... Тогда
разработали хитрый план: как ни в чем не бывало, на хорошем уровне провести
отчетно-выборную кампанию, переизбрать на новый срок партийный комитет,
пребывавший в одном и том же составе, если не считать естественной убыли
членов, уже лет десять, а вот на первом, организационном заседании парткома
спокойненько избрать секретарем не Семеренко, а профессора Елисеева,
физика-акустика, которому за риск обещали выделить дополнительное помещение
для лаборатории.
Но мятежники не учли главного: Алексей Андрианович во время войны
руководил особым отделим партизанского соединения. И пока на вопрос
председателя отчетно-выборного собрания, какие будут предложения по новому
составу партийного комитета, один из заговорщиков разевал рот и шарил по
карманам в поисках отпечатанного на машинке списка, на трибуну твердым шагом
вышел доцент Желябьсв и железным голосом зачитал такой составчик, что вес
ахнули: из прежних там осталось только три человека - ректор, Семеренко и
профессор Елисеев. Из молодежи в новый список попали Чистяков и Убивец.
Выступая с разъяснениями, инструктор горкома строго заметил, что членство в
парткоме - не потомственное дворянство, что с белой костью мы покончили еще
в 17-м году и что обновление выборных органов - ленинская норма жизни.
Собрание возликовало...
На первом, организационном, заседании Валера, к своему изумлению, стал
заместителем по идеологической работе, а вот профессор Елисеев наотрез
отказался от портфеля зама по оргвопросам и просил ограничить нагрузку
разовыми поручениями, так как нужно ремонтировать и оборудовать выделенные
дополнительные помещения для акустической лаборатории. Замом по оргработе
стал Убивец. Ректор, присутствовавший при всем этом, прямо-таки светился от
радости и приговаривал: "Ну, Алексей Апдрианович, ну, молоток! С таким
боевым парткомом мы теперь горы сдвинем!" Но сдвинули самого ректора, через
полгода он ушел в министерство не то чтобы с понижением, но и без особого
повышения, а институт возглавил профессор Елисеев, которого, кроме акустики,
больше ничто не интересовало.
"Полный апофегсй!" - воскликнула Надя, узнав о том, что приключилось с
ее другом, и поинтересовалась: зачем Чистякову все эти игры во главе с
бывшим начальником особого отдела? "Нужно",- насупился Валера. "А больше
тебе ничего не нужно?" "Нужно оформить наши отношения..." Надя в ответ
захохотала и сообщила, что еще недостаточно политически грамотна и моральна
устойчива, чтобы стать женой такого большого человека и коммуниста. Чистяков
обиделся и заявил ей, что она вообще никогда не понимала его по-настоящему,
но очень надеется, что, наконец, поймет, когда ему все-таки утвердят
"эсеров", а ей окончательно завернут ее любимою Столыпина. Поймет, что
разумный компромисс - признак ума, а глупое упрямство- свидетельство
ограниченности и что, как известно, жить в обществе и быть свободным от
общества невозможно! "Спиши слова", - попросила Надя.
В общежитии решили: негоже двум членам парткома тесниться в одном
помещении и выдели Чистякову и Убивцу по отдельной комнате. Валере досталась
на третьсм этаже, с окнами в садик, а комендант лично проследил, чтобы
комнату обставили новой, только полученной со склада и еще пахнущей фабрикой
мебелью, занавески же подобрарали под цвет обивки, чего еще никогда в
общежитии не случалось. Вахтерша теперь звала Чистякова к телефону не с
руганью и попреками, мол, нечего казенную линию посторонней болтовней
занимать, но приглашала "к трубочке", величая по имени-отчеству, а буфетчица
обслуживала вежливо и накладывала порции побольше. Изменилось и его
положение на кафедре: профессор Заславский, поздоровавшись, стал заводить с
Валерой вежливые разговоры и бессмысленно льстил, а доцент Желябьев
несколько раз аккуратно выпытывал, сильно ли осерчал аспирант Чистяков на ту
давнюю товарищескую критику во время факультетского партсобрания. В
довершение Валере неожиданно предложили прочитать пропедевтический курс, и
это благотворно сказалось на его финансовом положении.
Когда во Дворце бракосочетания подавали заявление, Надя совершенно
серьезно спросила у неприветливой тетки: если, например, за те три месяца,
которые нужно ждать ритуала, она найдет себе другого жениха или, скажем,
Чистяков найдет себе другую невесту, сохраняется ли тогда назначенный день
регистрации? А может быть, очередь нужно занимать снова?.. Тетка что-то
невнятно пробурчала и с сочувствием поглядела на Валеру. В институте решили
пока ничего никому не рассказывать.
Однажды Валера обсуждал в парткоме с Семеренко перспективный план
занятий в системе партийного просвещения: тогда как раз входил в моду единый
политдень, который Надя называла прививками от задумчивости. Алексей
Андрианович вслух обдумывал кандидатуры докладчиков, темы рефератов и
прочее, и вдруг ни с того ни с сего спросил, какого черта молодой партийный
активист общеинститутского масштаба занимается разными паршивыми эсерами,
начисто сметенными с лица земли народным гневом? Чистяков покраснел и
осторожно ответил, что, мол, мы обязаны знать идейное оружие и
внутрипартийную практику наших, пусть и побежденных, недругов... Семеренко
серьезно похвалил за умный ответ и сообщил, что посоветовался и подобрал
Валере новую замечательную тему - "Уральское казачество в боях за Советскую
власть. На материале боевого пути Первого Красного казачьего полка имени
Степана Разина". Валера заблеял, что он-де уже много наработал, что его
интересуют именно эсеры как политический феномен... Алексей Андрианович
успокоил: эсеров на Урале было до хреновой матери, поэтому наработанный
материал не пропадет, зато тема диссертабельная, глубокая, в самый раз! В
следующем году - шестидесятилетие славного полка, а его легендарного
командира Николая Томина, слава богу, басмачи в 24-м шлепнули, а не свои в
37-м... Нужно срочно съездить в командировку: Челябинск - Верхнеуральск -
Свердловск, посидеть в архивах, потом - рука к перу, перо к бумаге...
Освободим от всего, кроме политпросвета! А через годик, пожалуйста:
"Уважаемые члены ученого совета!". ВАК, где защищенную диссертацию могли
продержать до матрениных заговений, Семеренко тоже брал на себя: месяц -
два, не больше!
Чистяков попытался раскрыть рот, но Алексей Андрианович не дал:
"Благодарить потом будешь! У меня на тебя, парень, большие виды. Я не
вечный, моторчик последнее время барахлит, в случае чего вверенное мне
хозяйство должен в надежные руки передать. Иванушкин - хлопец активный, но,
чую, были у него в роду кулаки или еще какие-нибудь мироеды. А ты, Валера,-
наш, рабочая кость, и за то, что в эсеровском дерьме копаться будешь,
спасибо никто не скажет... Даже если тему утвердят..."
Когда Чистяков, чуть не плача, рассказал Наде о своей новой теме, она
вздохнула, погладила его по щеке и успокоила, мол, гражданская война на
Урале, если писать честно, тоже интересный, почти не тронутый по-настоящему
материал. Между прочим, с недавнего времени они стали реже встречаться, а
"дружить", одно из Надиных словечек,- и того реже. То ли потому, что
Чистяков сделался странно занятым и метался между кафедрой и парткомом, то
ли потому, что друг жизни мамульку достался квелый, постоянно бюллетенил, и
даже "скоротечный огневой контакт" на явочной квартире стал практически
невозможен, а в общежитие к Чистякову, пусть даже в отдельную комнату, Надя
приходить мягко отказывалась, объясняя, что она теперь невеста и должка к
свадьбе нагулять хоть немножко невинности.
Как-то раз в комнату к Валере заглянул бывший "сокамерник", а ныне
"партайгеноссе" Иванушкин. Он уже потихонечку защитился, женился и получил
московскую прописку, но из общежития покуда не съезжал, так как затягивалось
строительство кооперативной квартиры, на которую дал ему деньги отец.
"Бояре, а мы к вам пришли!" - с порога пропел он и достал из полиэтиленового
пакета бутылку водки. Сначала говорили о благополучной защите Убивца: всего
три черных шара и те наверняка в отместку за активную жизненную позицию,
потом долго ругали ВАК за то, что по году тянут оформление кандидатского
диплома, затем перешли на первокурсниц, в нынешнем году на удивление
прыщавых и худосочных... Наконец, когда уровень в бутылке опустился ниже
этикетки, Иванушкин издалека начал про то, что Семеренко, конечно,-
прекрасный мужик, настоящий боевой батя, но время его, увы, прошло,
особистские методы работы вызывают изжогу не только в институте, но и в
райкоме партии; до недавней поры он держался благодаря своему фронтовому
дружку, окопавшемуся в горкоме, но того неделю назад выперли на пенсию, и
скоро полетит наш Алексей Андрианович, как фанерка над Парижем! Возможно,
все решится в ближайший месяц, тогда возникнет вопрос о преемнике, им
традиционно становится заместитель по оргвопросам, но все-таки желательно,
чтобы эта плодотворная идея родилась в недрах парткома, а в райкоме, слава
богу, есть кому поддержать. "А ты будешь моим первым замом! - пообещал
Убивец.- Мы должны держаться вместе, поодиночке нас просто сожрут!"
Разумеется, спохватился Иванушкин, все это он говорит на тот случай, если
батю будут задвигать, так сказать, на печальную перспективу, а сам всей
душой желает Алексею Андриановичу долгих лет жизни и плодотворной
руководящей работы.
Судя по тому, как Убивец лихо делил портфели, о планах Семеренко и его
видах на Чистякова он ничего не знал. И Валера ответил так: оба они очень
обязаны Алексею Андриановичу, батя их заметил и вытащил, поэтому пусть все
идет своим чередом. Если Семеренко решит сам уйти на покой - тогда и надо
будет думать, а пока, честно говоря, его, Чистякова, больше волнует история
красного казачества на Урале. Такая, например, проблема: почему главком Иван
Каширин порешил верного ленинца, члена партии с 1898 года Павла Точисского?
"А кто он был, Каширин?" - спросил Убивец. "В каком смысле?" - не понял
Валера. "В политическом" "Понимаешь, в источниках путаница, но есть
сведения, что поначалу был анархистом..." "Так что тебе не понятно?" -
удивился Иванушкин.
А потом было свадебное путешествие до свадьбы, та злополучная поездка в
ГДР на конференцию молодых историков братских стран. Руководителем назначили
Чистякова, и он высунув язык мотался между институтом, министерством,
райкомом и ОВИРом, согласовывал темы рефератов, утрясал состав делегации,
оформлял документы и получал инструкции - такие строгие, словно готовилась
не делегация научной советской молодежи, а спецформирование для тайной
засылки за рубеж и совершения там теракта.
За неделю до отъезда слегла с аппендицитом аспирантка кафедры истории
КПСС, и Валере удалось скоренько воткнуть в список Надю Печерникову. "Как
там у нее с морально- политическим обликом?" - полюбопытствовал,
просматривая выездные документы, Семеренко. "Устойчива",- улыбнулся
Чистяков. А Надя потом сказала, что в свадебные путешествия - она просто
убеждена - нужно ездить до свадьбы!
Как только поезд "Москва - Берлин" миновал окружную дорогу, выпили по
первой, пролетая Здравницу, маханули по второй, закусили и начали спорить.
Обо всем. Но как-то незаметно уперлись в Сталина. Надя, горячась, стала
доказывать, что Сосо панически боялся перемещения центра коммунистического
движения в Европу, на родину этого самого марксизма, именно поэтому он и
стравливал Тельмана с социал-демократами до тех пор, пока фашисты не пришли
к власти. Почему? Да потому, что ему не нужна была Германия победившего
социализма, ему была нужна Германия, побежденная социализмом, то есть
побежденная им, Сталиным. Гитлера же он просто хотел перехитрить. Очухался
наш кот-игрун летом сорок первого, сидел, гад, ждал: вот сейчас войдут,
наган к лобешнику и мозги на стенку. Но некому было войти, боевых ребят он
еще с двадцатых годов начал замачивать: Камо шарахнул единственный в Тифлисе
автомобиль, Котовского пристрелил взревновавший муж- рогоносец, Фрунзе на
хирургическом столе прирезали... Ну, и так далее... Но к нему все-таки
вошли, вползли: спаси, отец! И тогда он понял, что теперь с этим народом
можно делать все, хоть дустом посыпать, ибо уже в минуту зачатия будущий
человек заражается страхом перед властью! Вы никогда не задумывались о том,
что сумасшедший героизм наших на войне - это кровавый способ хоть как-то
возместить свою рабскую униженность в собственном Отечестве?..
Чистяков, как руководитель группы, во время дорожных споров соблюдавший
немногословное достоинство, тут уж не вытерпел и упрекнул коллегу
Печерникову в передержках и, повторяя слышанные инструкции, строго-настрого
приказал, чтобы после Бреста подобных разговоров не было. Надя ответила, что
приказ командира - закон для подчиненного.
А ночью, когда все уснули, они прошли в другой вагон, стояли в тамбуре,
смотрели на убегающие ночные огоньки и целовались, Чистяков нежно упрекал ее
за доверчивость и неосторожность, а она смеялась и говорила, что только в
одном деле, которым они редко стали заниматься в последнее время,
неосторожность может принести женщине неприятности. Валера, смеясь, твердо
пообещал при первом же удобном случае изловчиться и сделать Надю матерью, а
себя самого - отцом. "Да? - изумилась она.- Вот с этого места, пожалуйста,
подробнее!" Дело в том, что ребенка-то пока не хотел именно Чистяков. Ну,
подумайте сами, куда он повезет его из роддома? В однокомнатную "хрущобу",
где томятся семейным счастьем мамулек и спутник жизни? Или, может быть, в
аспирантскую общагу, чтобы первыми жизненными впечатлениями детеныша стали
длинный грязный коридор, вонючая кухня и коммунальный сортир?! И будут они
блаженствовать втроем на двенадцати квадратных метрах среди казенной мебели
и развешанных пеленок. Но ведь живут же так другие люди, в том же
аспирантском общежитии!.. Ну и пусть себе живут... А он, Чистяков, понял,
слава богу, что плохо жить - унизительно, а человек не имеет права
унижаться!
Обнимая Валеру, Надя никогда не думала о последствиях, и все
предосторожности Чистяков добровольно брал на себя, называлось это у них -
"бдеть". Обычно Надя из последних сил приподнималась на локте, целовала
Валеру в щеку и говорила: "Спасибо за бдительность, товарищ!"
В Берлине Чистякова поразили две вещи: во-первых, естественно, стена.
Он шел по какой-то улице, параллельной Унтер-ден-линден, и уткнулся. Стена
была довольно высокая, бело-голубоватая, с мягко закругленным верхом. Валера
попытался себе представить, что такая же стена разделяет нашу Москву,
рассекает, например, так, что высотка на площади Восстания - наша, а вот
здание МИДа на Смоленке - уже заграница. Или наоборот... Попытался
представить и не смог. Во-вторых, его удивило, что в городе есть дома,
точнее, останки домов, еще не восстановленных со времен войны. Нет, не
мемориальные развалины, так сказать, в назидание себе и другим, а просто
обыкновенные руины, на которые не хватает ни рук, ни денег. "Ну, и нечего
было лезть к нам!" - твердил он себе, стараясь освободиться от этого
неудобного впечатления.
Началась конференция молодых историков братских стран: доклады,
сообщения, дискуссии... Все это было похоже на встречу добрых родственников,
разговаривающих о погоде, здоровье детей, планах на отпуск и старающихся не
касаться ни своих, ни чужих семейных неприятностей. Чистяков, как глава
делегации томившийся в президиуме между носатым чехом и улыбчивым
вьетнамцем, внезапно получил записку из зала, надписанную по- немецки. Он с
внутренним холодком развернул листок и прочитал по-русски: "Чистюля, не спи
- замерзнешь! Н. П.".
Последний день в Берлине был у них свободный, только вечером
планировался банкет по случаю закрытия конференции, и поэтому Чистяков
отпустил молодых ученых отоваривать валюту. Надя растратила свои деньги
очень быстро - накупила в дорогом магазине тряпок и косметики себе и
мамульку. Она выходила из примерочной кабинки, завлекательно поводила
плечами и спрашивала у ничего не понимавшего в женских нарядах Валеры: "Ну
как, правда, роскошно?". Чистяков хотел было и на свой обмен купить
что-нибудь для Нади, но она совершенно серьезно заявила, что совместного
хозяйства они еще пока не ведут, а брать деньги, тем более валюту, за
роскошь человеческого общения, как это делают некоторые прагматические
женщины, она не приучена. И тогда Валера без лишних мучений вложил весь
обмен в сервиз "Мадонна" со сценами из пейзанской жизни. Такой же, даже
победней, он видел у Желябьева.
Потом они на последние марки набрали замечательного пива и соленого
печенья, поднялись в чистяковский полулюкс (остальные члены делегации жили
по двое) и прекрасно провели время. Надя отправилась в ванную, но через
минуту выглянула оттуда и сказала Валере, засовывавшему бутылки в морозилку:
"Иди лучше ко мне! Хочешь, я тебя помою, как маленького!" А вечером
руководитель делегации стоял в холле гостиницы и памятливым взглядом
встречал запыхавшихся, увешанных свертками молодых ученых-историков,
опоздавших к урочному времени.
Прощальный банкет хозяева организовали в большом рыцарском зале, в
центре которого стояла бочка халявного пива, да еще официанты обносили
гостей вином и шнапсом. На шведском столе теснилось совершенно безобразное
изобилие закусок. Воспитанный в гастрономическом аскетизме, Чистяков даже и
не предполагал, что существует столько сортов колбасы.
Начались тосты и спичи. Сначала говорили хозяева и с немецкой
основательностью благодарили гостей за прекрасное. участие в семинаре.
Потом, как выразилась Надя, в порядке "алаверды", гости славили хозяев за
организацию замечательного симпозиума. Дали слово и Чистякову, он к тому
времени хватанул уже две кружки пива, дупелек шнапса и бокал шампанского,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг