под трибунал за воровство. Выручила Белогривова его тогдашняя подружка,
служившая в полевой парикмахерской и упросившая одного генерала, любившего у
нее побриться и освежиться, спасти непутевого интенданта. Получив такой
роскошный компромат, Семеренко собрался провести партком и стереть в порошок
проходимца, но тут раздался звонок с такого заоблачного уровня, что
Семеренко помертвел лицом и гаркнул: "Так точно!" Паршивец остался
целехонек, только перестал открывать торжественный ежегодный митинг возле
мраморной доски с именами преподавателей и студентов, павших на фронте.
Рассказывали, у себя на складе Белогривов устраивал веселые вечеринки с
девочками, на огонек к нему заглядывали и те, о ком нынче без
верноподданнической дрожи в голосе и говорить-то не принято!
Дело Белогривова снова всплыло наружу уже при Чистякове, поводом
послужило составление списков для награждения очередной красивой юбилейной
медалью, а подлинной причиной - тот факт, что бывший интендант отхватил
единственную выделенную на институт "Волгу". Деньги у него водились: он
составлял бесконечные сборники воспоминаний фронтовиков. Чистяков, дай ему
волю, своими собственными руками удавил бы этого прохвоста с лоснящейся
сутенерской рожей и серебрящейся академической бородкой, тем более что
институтская масса яростно вопила: "Распни!" Но с заоблачных высот тем
временем доносился усталый, но властный голос: "Не трожь!" Валера попал в ту
очень характерную для аппаратчика ситуацию, когда он горел в любом случае.
Спас тесть. Он нашел Беловгривову место в солидной конторе, занимавшейся
укреплением дружбы с народами зарубежных стран: хороший оклад, лечебные и
три гарантированных выезда за рубеж в год.
Доверчивая институтская общественность восприняла удаление проходимца
как торжество справедливости и блестящую победу молодого принципиального
секретаря парткома. Но сам-то Чистяков из всей этой истории сделал для себя
важный вывод: главное - избегать конфликтных ситуаций, потому что разрешить
их по-божески в конкретных общественно-исторических условиях чаще всего
невозможно...
И вот еще одна забавная подробность: Валера долго не мог научиться
полноценно сидеть в президиумах, у него от природы было живое лицо,
реагировавшее на каждое слово или улыбкой, или гримасой, или зевотой...
Однажды старенький, на ходу рассыпающийся профессор, боявшийся пенсии
больше, чем смерти, влетел в предынфарктное состояние из-за того, что
Чистяков якобы недовольно нахмурился в то время, когда он выступал на
факультетском партсобрании. Бедное поколение, выросшее и жившее в эпоху,
когда человеческая жизнь висела на кончике хозяйского уса!
Постепенно Валерий Павлович научился цепенеть в президиуме и впадать в
анабиоз, надежно закрепив на лице выражение доброжелательного внимания.
Кстати, первый, кто посоветовал ему выработать этот жизненно важный навык,
был опять-таки любимый тесть Николай Поликарпович, сочинявший все свои
брошюры ("Наука - производительная сила общества", "Наука и социализм" и т.
д.) исключительно в президиумах, а дома быстренько надиктовывавший текст
Людмиле Антоновне, в молодости работавшей секретарем- машинисткой в
исполкоме.
За это время Чистяков понял еще одну важную вещь: защитная окраска
существует не только у насекомых или, скажем, зверушек, у людей она тоже
имеется: это очевидная преданность существующему жизнеустройству. Отираясь в
коридорах райкома или горкома, общаясь с тестевыми дружками на рыбалке или в
домашнем застолье, Валерий Павлович постепенно усвоил и освоил эту
непередаваемую собранную раскованность (или раскованную собранность)
номенклатурных мужиков. Ведь можно смолчать, а все равно поймут: не наш
человек! Можно рассказать кошмарный политический анекдот или покрыть
матерком чуть ли не ЧПБ, а потом, когда все отхохочутся, добавить одну
только фразу или как-то особенно дрогнуть лицом, и сразу станет ясно: а
все-таки дороже партии у тебя ничего нет!
"Научись иногда расслабляться! - учил Валеру дядя Базиль.- Если б
Поликарпович не блямкал на своем баяне, то давно бы схлопотал инфаркт. А я
вот кузнечиков рисую..." Но Чистяков тоже уже нашел свое: он медитировал в
президиумах. Именно так он пережил ужасную Лялькину беременность, два месяца
она пролежала на сохранении, чуть не загнулась от интоксикации, а в
результате все равно выкидыш, да еще с осложнениями по женской части.
"Экспериментируй на других крысах! - сказала она, вернувшись из больницы,
тощая и пожелтевшая.- Если потом очень захочется, возьмем из детского дома,
а пока я еще жить хочу!"
И Лялька начала жить. Николай Поликарпович издал какой-то здоровенный
цитатник, получил кучу денег и подарил ребятам "Жигуль". Валере было некогда
заниматься на водительских курсах, права получила Лялька. У нее появились
новые подруги: одна - дочка крупного общепитовского начальника, другая -
молоденькая жена какого-то эмвэ-дэшного хмыря с лицом постаревшего наемного
убийцы и третья - отставная, запойная манекенщица, похожая на грациозную
мумию. Манекенщица была у них за бандершу. Таким вот миленьким квартетом они
мотались по кабакам, нагоняя страх на директоров ресторанов и вызывая
зоологическую ненависть у официантов, которых заставляли крутиться почти так
же, как крутятся их коллеги в мире чистогана. Самой изысканной забавой у
подруг считалось погримасничать и построить глазки какому-нибудь пьяному
мужику за соседним столиком, а когда тот, вдохновясь и надувшись, как на
конкурсе мужской красоты, подойдет представиться и осуществить знакомство,
отбрить его с аристократической брезгливостью, мол, от вас, любезный, пахнет
курицей! Постепенно за подружками укрепилась слава компании развлекающихся
феминисточек.
Лялька перевелась на заочное отделение, и отец устроил ее работать в
Художественный фонд, а там то вернисаж, то юбилей, то встреча зарубежной
делегации, то прием. По пьяному делу Лялька два раза била машину, но
эмвэдэшница все устраивала. Это были беспроблемные времена, когда можно было
позвонить, пошутить - и бесследно исчезали протоколы дорожно- транспортных
происшествий, свидетели брали свои слова назад, а "Жигуль",
отремонтированный в каком-то спецавтохозяйстве, через день стоял в гараже
новенький, сияющий, без единой царапины.
Потом Лялька связалась не то с кришнаитами, не то с саньясинами -
Чистяков, занятый предсъездовской идеологической вахтой, особенно не
вникал,- но их любимого гуру замели, или за растление малолетних, или за
политику, и секта распалась. Наконец, Лялька попала в компанию
скульпторов-монументалистов, тесавших памятники богатеньким покойникам и
заколачивавшим бешеные деньги, даже по мнению манекенщицы, немало
повидавшей. Вот тут-то терпение Валеры лопнуло, потому что ваятели
покуривали травку, и Лялька возвращалась домой с дурацкой ухмылкой и
стеклянными глазами, а поутру лежала трупом и стонала: "Воин-освободитель,
спаси!"
"Воин-освободитель" собрал чемодан и уехал жить, нет, не к родителям,
уже получившим к тому времени стараниями дяди Базиля приличную квартиру в
Нагатино, а к доценту Желябьеву, которого успел сделать своим замом по
идеологии. Он в тот период методично осваивал девчушек из отдела мягкой
игрушки "Детского мира".
Объясняться приехал тесть. Николай Поликарпович имел известное
представление о своеобразном характере и образе жизни своей дочери, но то,
что порассказал ему зять, потрясло Кутепова до глубины души. "Я приму
решительные меры! - пообещал он.- А ты, Валера, сегодня же возвращайся
домой! Я от Людмилы Антоновны никогда не съезжал, хотя, знаешь, тоже разное
бывало..." Валера вечером вернулся домой, но жены там не обнаружил, а
позвонив Николаю Поликарповичу, узнал, что тесть забрал ее на
перевоспитание. Вернулась Лялька через две недели совершенно покорная и
удивила его тем, что приготовила утром завтрак: яичницу с помидорами.
Работала она теперь не в Художественном фонде, а во Всероссийском обществе
слепых - референтом. "Ну, милый, здравствуй!"
А вскоре на тестевой даче, сидя за столом под большой яблоней и попивая
домашнее винцо, которое прекрасно изготовляла Людмила Антоновна, Кутепов
задумчиво поинтересовался, не засиделся ли Валера в своем педагогическом
институте, не пора ли ему, как бы это выразиться, подрасти, что ли. "Да
вроде не засиделся!" - ответил Чистяков, успешно проведший очередную
отчетную конференцию и теперь плавно въезжавший в роман с новой, интересной
преподавательницей кафедры английского языка. "Правильно,- кивнул Кутепов,-
каждый должен добросовестно работать на своем месте. И так у нас прыгунов
развелось..."
Через месяц Валерия Павловича утвердили заведующим отделом агитации и
пропаганды Краснопролетарского райкома партии. Оказалось, к нему уже давно
присматривался первый секретарь Ковалевский; поначалу его смущала молодость
Чистякова, но неожиданно эти сомнения рассеялись. Кстати, в отделе, который
возглавил Валерий Павлович, культурой по иронии судьбы заведовал - кто бы вы
думали? - Убивец. Вот такая, понимаете, встреча в горах...
После первой же планерки Чистяков попросил Иванушкина задержаться.
Грустно глядя исподлобья, Валерий Павлович произнес дружеское "сколько зим,
сколько лет" и предложил покурить. Они вспомнили институт, свои "сокамерные"
времена, замечательное сало, которое привозил Убивец от родителей, ту
знаменитую поездку "на картошку", где Иванушкина и прозвали Убивцем... О
злополучной гэдэ-эровской истории не было сказано ни слова. "Ну что, Юрий
Семенович, будем работать!" - докурив, радостно сказал Чистяков и хлопнул
своего врага по плечу. "Еще как будем!" - преданно ответил человек, однажды
чуть не сломавший Валере хребет.
Как к тому времени понял Чистяков, уничтожение врагов и выдвижение
друзей в аппаратной игре называется решением кадровых вопросов. Ты можешь
аннулировать человека, стереть его в пудру, развеять по ветру, но если в
глазах соратников это будет выглядеть по правилам, работать на интересы
дела, все скажут, что ты укрепил кадры; в противном случае сочтут, что ты
просто сожрал отличного мужика. Но Убивца Валерий Павлович не тронул по иной
причине: он простил его. Так по крайней мере Чистякову казалось.
С Ковалевским Валерий Павлович сработался. Для начала навел порядок в
отделе, и теперь ухе не случалось, как при бывшем заведующем, отлично
ушедшем директором издательства, чтобы цифра занимающихся в системе
политпросвещения коммунистов, заявленная в докладе, оказывалась больше
численности всей районной партийной организации. Кстати, о докладах. Их для
Ковалевского сочинял в основном чистяковский отдел. Валерий Павлович
довольно быстро схватил незамысловатую манеру своего первого секретаря и
научился, посидев вечер-другой, придавать кускам, написанным инструкторами,
необходимое стилистическое единообразие. Особенно удавались ему характерные
для Ковалевского грубоватые колкости в адрес руководителей, не выполняющих
плановых заданий. Выходя на трибуну с текстом, сочиненным Чистяковым,
Владимир Сергеевич Ковалевский чувствовал себя легко и надежно, словно сам
его и написал...
Еще руководя парторганизацией пединститута, Чистяков понял важную вещь:
окружающие люди, как ни крутись, видят в нем пока всего лишь зятька могучего
деятеля городского уровня, особо приближенного к столичному лидеру, и,
естественно, ждут от Валеры или откровенного хамства, или той утонченной
спеси, каковую являют наиболее умные и дальновидные родственники сильных
мира сего. Однако ни того, ни другого в этом молодом, энергичном мужчине с
хорошей белозубой улыбкой и ранней сединой они при всем желании усмотреть не
могли. Чистяков держал себя так, словно его единственной опорой и поддержкой
в этом яростном мире был только папа-заводчанин, выпивающий каждый вечер
свою законную четвертинку. Однажды, в розовощеком детстве, был вот какой
случай. В пионерском лагере Валера задружился со здоровенным шпанистым
пацаном по имени Ренат, две недели союзники держали в страхе весь отряд и
жили, как хотели, а потом Ренат обожрался зеленых яблок, заболел дизентерией
и был увезен на лечение в Москву. Дни, оставшиеся до окончания смены,
Чистяков прожил кошмарно: его били почти каждый день...
Между прочим, Николай Поликарпович был чрезвычайно доволен выбором
своей дочери: страшно подумать, какого шалопая Лялька при своей доверчивости
могла привести в дом! А Валера... Его не нужно было тащить за уши,
доказывая, например, что нерасторопность - это не тупость, а привычка к
обдуманности и обстоятельности, не нужно было вытаскивать из нехороших
историй, объясняя, будто все они подстроены с исключительной целью -
навредить ему, Кутепову... А нужно было просто делать так, чтобы наверху,
там, достоинства Чистякова были всегда на виду, а промахи по возможности
неведомы...
Отдел Валерию Павловичу достался сложный: попробуй пропагандировать то,
чего нет, и агитировать за то, чего никогда не будет! Чем занимались, боже
мой, чем занимались?! Всего за одну ночь установили самый большой в столице
портрет Брежнева. Размах бровей - два метра! Установили сразу же после
присуждения Ленинской премии. В других районах еще неделю чесались, а у них
в Краснопролетарском: вечером сообщила программа "Время", а утром уже
вывесили портрет с новенькой лауреатской медалью на неестественно широкой
груди, специально нарисованной так, дабы уместились все награды. А когда по
"вертушке" позвонил помощник Генерального и передал добрые слова от Самого,
у Ковалевского, который явно недолюбливал бро-веносца со всей его шайкой,
даже сердце на радостях прихватило- неотложку вызывали...
А вот с Убивцем пришлось расстаться. Случилось это неожиданно. Семейный
человек, Иванушкин по случаю обрюхатил Аллочку Ашукину: поехал, пакостник, с
молодежью на выездную учебу и, как говорится, отметился, а девчонка
втрескалась со всего юного разбега и захотела, декабристка, рожать. Любовь!
Убивец ее, правда, уболтал, положил в больницу, а когда чистили, как
водится, занесли инфекцию - девчонка под капельницей лежала. Конспиратор
Убивец, конечно, ее не проведал - и она, бедненькая, понимала: нельзя! Но не
послать даже букетика или пары бутербродов с севрюгой из райкомовской
столовой!.. Помнится, тогда к Валерию Павловичу пришел посоветоваться первый
секретарь райкома комсомола Шумилин, надежный парень, который погорел потом
на дурацкой истории с хулиганами, залезшими в зал бюро и устроившими
погром... Он принес гневное коллективное письмо работников комсомольского
аппарата и актива.
Чистяков вызвал к себе Убивца, положил перед ним "телегу" и грустно
сказал: "Извини, старик, самое большое, что могу для тебя сделать, это дать
лучшие референции. Ищи, Юра, себе место!" "Это ты зря...- отозвался
Иванушкин.-'Я бы на твоем месте не упускал случая - добил бы!" "Вот поэтому
ты на своем месте, а я на своем!" - миролюбиво ответил Валера.
Убивец перешел в Дом политпросвещения и даже выиграл четвертак в
зарплате, но это было тупиковое, гиблое место, откуда обычно выносили под
звуки казенного оркестра, а впереди, на подушечке - единственная медаль "За
-трудовую доблесть", полученная на заре жизни, когда над головой было небо.
Кто же мог подумать, что Иванушкин отсидится там, оботрется, подшустрит и
организует первый в стране кабинет компьютерной грамотности
совпартработников?! И уж никто не мог предположить, что на открытие этого
чуда советского двадцатого века приедет новое городское руководство,
озабоченное кадровыми проблемами, заметит Убивца и возьмет его в аппарат
горкома сразу зам. зав. отделом, аккурат под любимого Валериного тестя
Николая Поликарповича... Но это случилось потом, а пока все шло весело и
слаженно, как пионерское приветствие районной партийной конференции.
За окнами райкома текла обыкновенная жизнь, которой Валерий Павлович
якобы управлял. Но он-то понимал: если из тех людей, что толпятся на
остановках, выходят из магазинов, стоят возле газетных стендов, сидят на
скамейках, хотя бы каждый десятый похож на Надю Печерникову, то все эти
потуги на руководящую роль - просто чепуха на постном масле! Кстати, о Наде
Чистяков вспоминал довольно часто. Не скроем, она (воспоминания о ней) очень
помогала Валере в те трудные полусонные минуты, когда приходилось-таки
проявлять к опостылевшей Ляльке определенный супружеский интерес, а
интереса-то не было - была только какая-то холодная изжога в душе...
Однажды Валерия Павловича срочно вызвал Ковалевский и, матерясь, достал
из сейфа номер молодежного журнала. Чистяков подумал о том, что, вероятно,
шеф начинает потихоньку сдавать, если прячет в спецсейф журналец, каковым
завалены все киоски "Союзпечати". Перенапрягшееся поколение!..
"Библиографическая редкость!"- объяснил Ковалевский. "Раритет!" - подхватил
Чистяков руководящую шутку. "Я тебе серьезно говорю! Весь тираж "под нож"
пустили. Осталось несколько штук- вещдок..." "А в чем дело?" - посерьезнел
Валерий Павлович. "А ты почитай! Страница пятьдесят четвертая. Завтра на
бюро будем исключать" "Автора?" "Автор беспартийный, его по писательской
линии накажут. Исключать будем заместителя редактора... Выступишь- и
разнесешь по науке..."
Рассказ назывался "Провокатор". На фотографии чернело изуродованное
родной полиграфией лицо автора - некоего Олега Соломина, а чуть ниже стояло
посвящение, естественно, дамочке, из чего Чистяков сделал заключение, что
этот щелкопер печатается недавно и еще не успел через прессу отблагодарить
всех своих приятельниц. "Другу Наденьке",- усмехнулся Валерий Павлович и
внимательно, с карандашом в руке принялся читать художественное
произведение, из-за которого пустили "под нож" целый тираж и гонят из партии
приличного, заслуженного мужика. Чистяков сразу же подчеркнул двусмысленную
фразу, пометил сбоку свое непримиримое отношение к ней и постарался
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг