как старому знакомому, и Лемой тут же влюбился. К своему великому
удивлению, потому что ничего особенного в ней вроде не было. Лемой,
человек, женившийся по любви черт знает когда, всегда гордившийся тем, что
они с Анной слыли редким образцом счастливой семейной пары, всегда жутко
стыдившийся своих немногочисленных и случайных измен, испытал вдруг жгучее
желание изменить по-настоящему, навсегда.
Не то чтобы он чувствовал головокружение или слабость в членах, или там
некое такое чувство, как перед пропастью; не то чтобы у него встало на
Веру Додеке, ничего подобного, даже мысль об этом показалась бы тогда
Лемою кощунством - просто вот появилась у Лемоя богиня, которой он захотел
служить.
Никто, кроме Веры, разумеется, ничего не заметил. Лемой просто кивнул
ей в ответ и сказал: "Здравствуйте". Но он посчитал момент уместным для
комплиментов. Он единственно не подумал о том, что комплименты у
полицейских временами специфичны. И сказал, улыбаясь официальной улыбкой:
- Мне будет жаль, госпожа Вера, арестовывать такую роскошную женщину.
Мне жаль будет также арестовывать вашего возлюбленного, Антанаса Федора,
которого я хорошо знаю и который мне симпатичен, перед которым я привык
чуть ли не преклоняться. Вам очень повезло, госпожа Вера, что вы стали его
возлюбленной, я желаю вам счастья.
- Я знаю, - сказала Вера из-за Федоровой спины.
- Я просто обязан арестовать всех вас, но думаю, что это совсем
ненадолго. Я хотел бы, чтобы вы это поняли.
- Мы это поняли, - холодно ответил за нее Федер, а Вера Додекс
промолчала. - Но неужели без ареста никак нельзя? Что мы, в конце концов,
такого страшного сделали? Вы можете убедиться, что никакого ущерба планете
наш пикник не нанес. Пикник, заметьте, а не пробор! Зачем же...
- Не успел нанести, - уточнил Лемой. - Не успел. Но это никакого
отношения... Я ничего не могу тут поделать, вы поймите.
- Послушайте, парни, - вклинился в разговор Андрей Рогожиус с еще не
иссякшей доброжелательностью. Он улыбался и поигрывал многофункциональной
дубинкой, своей, как видно, любимой игрушкой. - Сейчас к проборам, сами
знаете, как относятся. Нам сейчас подставляться никак нельзя, а для вас
это будет просто маленькая неприятность. Мы с вами и так всяких правил
понарушали - будь здоров. Нам еще шею будут мылить, вы поймите,
пожалуйста, за то, что мы спустились к вам, не связавшись с базой. Вас-то
мы знаем, а там будут возникать - точно будут - такие люди!
Лемой и Федер одновременно испугались и сверкнули глазами на Андрея
Рогожиуса, потому что лишнее он сказал, и хором проворчали:
- Помолчал бы ты, парень...
Потом они поглядели друг на друга и озабоченно поморщились. В их
действиях прослеживалась такая слаженность и синхронность, что казалось,
будто кто-то дергает их за веревочки.
Федер оглянулся. Аугусто, сменивший наконец свой идиотский белый костюм
и переодевшийся в рабочий куаферский комбинезон "корректор" с огромными
наплечниками последней конструкции, встретил взгляд Федера с показным
безразличием.
- Что-нибудь не так? - спросил Лемой, насторожившийся больше
инстинктивно, чем из-за какой-то конкретной причины.
Федер пожал плечами.
- Да нет, все нормально.
А потом неожиданно, с жаром, с мольбой в голосе, даже униженной
какой-то мольбой (Вера Додекс недоверчиво встрепенулась), стал просить
Лемоя:
- Так, может, все-таки не надо ареста? Может, как-то договоримся?
Может, оставишь нас в покое, а? А мы уберемся, честное слово, сразу же
уберемся! И следа после нас на этой планете не останется - ведь ты же нас
знаешь, мы не глупые туристы какие-нибудь. И никто не узнает. А, капитан?
Лемой, очень удивленный, покачал головой:
- Нет.
Он очень неловко себя чувствовал, никак не ожидая, что Федер, сам
Антанас Федер, станет так унижаться из-за какого-то там ареста, который,
конечно же, окажется простой формальностью, фикцией, соблюдением
необходимого в существующих условиях политеса перед теми, кто в течение
последних двух лет формирует общественное антикуаферское мнение, что,
конечно же, закончится гигантским шумом в центральных стеклах и тихим,
вежливым освобождением, потому что мало найдется в космополе, прокуратуре
и Центральной пенитенциарии, что все является одной шайкой-лейкой, людей,
не испытывающих к куаферам сочувствия и симпатии. И все это Федер, человек
заведомо мудрый, не понимать просто не мог.
На самом-то деле, если так уж разбираться по-настоящему, его арест был
не чем иным, как все той же безудержно восхваляющей рекламой - радоваться
надо было этому, а не унижаться и горевать. Эта реклама, ежу понятно,
очень даже скоро пригодится ему - ведь не могут же антикуисты
торжествовать вечно! Он же просто на пьедестал взлетает с этим арестом, он
спасибо говорить должен!
- Нет, - повторил Лемой. - Мне правда очень жаль, Федер.
Лемой подумал в этот момент - почему никто и никогда не называет его по
имени - Антанасом? Почему обязательно по фамилии?
Но Федер, мудрый Федер почему-то не внял. В своем унижении он пошел еще
дальше, куда дальше того, что он мог позволить себе как Федер.
Да он совсем потерял лицо!
Он, покрасневший и жутко себя стыдящийся, сказал Лемою, сказал
прилюдно, что уж совсем ни в какие ворота, это выглядело как жест
отчаявшегося человека, просящего в долг и точно знающего, что в долг ему
не дадут.
- Мы могли бы договориться, Лемой! - И с кривой усмешкой: - Мы могли бы
как-нибудь все это дело устроить. Мы могли бы вам и всем вашим людям
заплатить за то, чтобы вы молчали, а? Нам очень не нужен сейчас арест. Ну
Лемой!
При этом Федер с вопросительным видом обернулся через плечо к стоящему
рядом куаферу, обыкновенному такому парню с тупым выражением лица и очень
высоким горбом - какие-то чудные, сверхмодные у того куафера были
наплечники. Сильно Лемою этот взгляд не понравился.
- Кто это, Федер? - опросил он.
- А? Этот? - Федор занервничал. - Советник мой, еще пока не очень
известный, но очень талантливый. Рекомендую, проборный работник по имени
Аугусто. Это... Аугусто Иваноус.
- Рад встрече. - Лемой поклонился с озабоченным видом.
Парень меньше всего был похож на куафера, даром что такие наплечники.
Скорее он походил на маменькиного сынка, очень ухоженного и обожающего
вешать или перепиливать кошек.
Лемою окончательно все надоело, и захотелось домой.
- Словом, ребята, - резюмировал он при полном с обеих сторон молчании.
- Соберитесь тут быстро, и поехали. Все вы у меня арестованы.
Мне-очень-жаль-но.
В отчаянии Федер развел руками. И вновь посмотрел на своего советника
Аугусто Иваноуса. Тот утратил наконец безразличный вид и состроил мину
типа "за кого ты меня принимаешь?".
Вера Додекс смотрела вбок. С презрением и гневом смотрела вбок.
4
Куаферы шли в вегиклы гуськом и молча - словно на поклон к какому-то
святому. Наблюдая за ними, рядом с Лемоем стоял Федер.
- Ты не наденешь на нас наручники? - с надеждой в голосе спросил он.
- Зачем? - улыбнулся Лемой. - Было бы глупо.
- О Боже! - сказал Федер. - Ты с ума не сошел? Ты же нас арестовываешь!
Сейчас же на всех нас надень наручники! Мало ли что!
- Глупости! - резко сказал Лемой и продолжил после паузы доверительным
тоном: - Прошу тебя, Федер, не надо терять лицо.
Вот тут-то, возмутившись, Федер совершил ошибку, прекрасно зная, что
совершает ошибку, - он в возмущении отвернулся и наглухо замолчал. Он
просто не мог ничего с собой в тот момент поделать. Он был горд и очень
высоко о себе думал.
Пройдет много лет, прежде чем он сумеет себя за это простить - странным
и в то же время очень стандартным способом, каким многие себе все что
хочешь прощают. Он покается. Самым искренним образом, между прочим. Он
покается и скажет себе, искренне каясь: "Я был идиотом и гордецом, я
непростительно упустил шанс. Снять этот груз с моей души невозможно, да и
при чем тут моя душа - это всегда будет на моей совести".
И совесть тут же угомонилась.
Очень интересная штука - покаяние. Когда вы навзрыд начинаете говорить
о своей вине - не важно, перед всем миром или только перед собой (в
глубоко философском смысле вы и есть весь мир, но только в очень глубоко
философском), - она, эта ваша вина, как-то скукоживается и перестает быть
виной, превращаясь в один из не очень веселых фактов вашей недолгой жизни.
И потом - счастье-то какое! - вы, вспоминая тот факт, говорите себе, что
вот, мол, я был вон в том-то непростительно виноват, но при этом вы уже не
воете по-звериному, с крепко сжатыми от стыда губами - вина ваша чудным
образом переплавилась всего лишь в один из фактов вашей, как уже было
сказано, недолгой жизни. А факт - он и есть факт. Ему не надо ни
оправданий, ни восхвалений. Он в прошлом. Он умер. И вы иной. И
давным-давно все иначе.
Капитан Лемой опаздывал к точке контакта и потому, как о личном
одолжении, попросил Федера максимально ускорить сборы. Федер расстарался,
зыркнул как следует на парней, и очень скоро вегиклы снялись с Ямайки.
Федер оставался по-прежнему мрачным и против обыкновения нелюдимым.
Половцев у Лемоя было около сорока человек (это еще очень много -
бывали случаи, когда вылетали по пять человек в вегикле, но такое, правда,
случалось редко), арестованных - около полутора сотен. Что-то в этих
арестованных, в общем тихих, безгласных людях, по-прежнему продолжало не
нравиться Лемою, и он велел полицейским усилить бдительность. "Это как?" -
спросили его. "Не знаю, - честно сказал Лемой. - Просто усильте
бдительность".
Никто ничего не понял, и бдительность была усилена разве что путем
излишнего вытаращивания глаз.
Была перед взлетом длинная вереница пассажиров - куаферов и тех, кто
куаферами притворялся. Были вытаращенные глаза половцев, и руки на
скварках, и видимость настороженности, и прощальные взгляды куаферов на
пейзаж (куафер на проборе всегда прикипает к планете), и необычная
встревоженность Федера, и отчужденность его возлюбленной Веры Додекс, и
тени над головой.
Арестованных распределили по длинным каютам, рассадили по неудобным
креслам, сказали, чтоб сидели тихо. Потом все надолго замолчало (куаферы
неловко переглядывались), а потом, как и следовало от половцев ждать,
взорвалось ревом и свистом и несколькими хорошими ускорениями. Федер
никогда не мог понять две вещи - почему полицейские вегиклы так
некомфортны и почему там всегда пахнет мочой.
Их прижало, затем отпустило, потом они пережили два прыжка - и только
тогда Федер пришел в себя. На самом деле никуда Федер не приходил, да и
неоткуда было ему в себя приходить, вполне в себе он находился все это
время, но все-таки как бы вроде пришел откуда-то. Он поднялся с кресла,
отхлебнул "Old space" из круглого казарменного бокала прозрачной стали,
сказал: "Я сейчас" - и вышел в закрытую на замок дверь.
Это просто. Особенно если у тебя хорошо отрегулированный правый
наплечник. Эти беспечные идиоты не только наручники куаферам не надели, но
даже и наплечники им оставили, что сделало замечательную меру
предосторожности в виде запирания всех дверей совершенно излишней.
Почему-то никто, кроме куаферов, даже полицейские, никак не может понять,
что наплечники - это нечто большее, чем украшение куаферского мундира.
По счастью, Федер хорошо знал расположение кают в полицейских вегиклах.
Авиационная и космическая промышленность в своих моделях почему-то жутко
консервативна. Он сразу нашел комнату командира. Для этого надо было
осторожно подняться на вторую палубу (шаги скрадывал ковер, устилавший
жуткие корабельные лестницы - половцы любили ковры), незаметно пробраться
мимо пары усталых общих чинов, лениво обсуждавших результаты последних
гонок в Эльдорадо. Здесь опять помог правый наплечник, они не учуяли
Федера даже тогда, когда он по неосторожности задел одного из них плечом,
после чего легко просочился через дверь.
Лемой распекал Андрея за излишнюю болтливость, а тот все никак не мог
понять, чего от него хотят, хотя со всей старательностью изображал полное
осознание вины. Андрей не любил, когда его распекали, тем более он этого
не любил, когда распекание происходило при посторонних. Он просто взвился,
увидев Федера.
- Старичок, это уже чересчур! - заорал он. - Что ты себе позволяешь,
черт подери?! Ты, может, не слышал, но ты арестован и находишься на
полицейском вегикле, который доставит тебя к месту отбывания наказания. Ты
как, не знал это, что ли?
- Убери своего идиота, - сказал Федер Лемою. - Срочный разговор у меня.
Лемой спокойным изучающим взглядом смотрел на Федера.
- Это мне не нравится, - наконец сказал космополовец. - Неужели все так
серьезно?
- Я не уверен окончательно, но очень похоже на то.
Лемой с досадой выругался.
- Если хоть что-нибудь случится, - вызверился он на Андрея, - я тебя
уволю, с позором и клеймом. Убирайся, собери всех в центральной!
Андрей мрачно козырнул и исчез.
- Рассказывай!
- Только если совсем коротко, сейчас нам важно выиграть время, -
ответил Федер. - Мы действительно делали пробор. Для парочки анонимных
планет.
- Так я и...
- Подожди. Конечно, никакие они не анонимные. У них там просто с
демографией полный провал, им действительно надо, и бумаги мы подписывали,
в смысле контракты, вполне официальные. Но только посредником был у них
Аугусто. Тот, кого я тебе представил, - Аугусто Джонс.
- Уж не Благородный ли Аугусто?
- Он, я теперь уверен. Я кое-что с самого начала подозревал и кое-какие
меры принял на тот случай, если бы действительно напоролся на банду, но
никак не мог ожидать, что вы нас прищучите. Я поэтому не готов. Проверить
можно будет потом, а сейчас, пока не поздно...
- Поздно, - раздался со стороны двери женский голос. И тут же, не
успели они обернуться, заработали скварки.
Федер увидел, как голова у Лемоя с ни на что не похожим специфическим
звуком превратилась в солнце, услышал чей-то приказ: "Федера не трогать!"
- и тут же почувствовал жуткую боль в пояснице и невыносимую тяжесть,
моментально разлившуюся по всему телу, и проблеск отчаяния перед
наступлением тьмы.
Тяжесть ушла из тела минут через десять - так же мгновенно, как и
пришла, словно кто-то отсоединил доставлявший ее шланг. Вегикл грозным
тоном объявлял пожарную тревогу, резко пахло паленым. Федер легко вскочил
на ноги, бросил мимолетный взгляд на безголовое, почерневшее от огня тело
Лемоя, бросился к распахнутой двери, в коридоре на сожженном ковре увидел
еще один труп - наверное, труп Андрея, которого, судя по всему, сожгли
сразу же после того, как он вышел из командирской комнаты. Федер побежал к
лестнице.
Кто-то, видимо, догадался выключить пожарную тревогу, и наступила
жуткая тишина. У лестницы, полусогнувшись, стоял Эрик Монкер Четвертый,
флорист из настильной команды. Держась за живот обеими руками, он
мучительно старался вздохнуть. Лицо его было разбито в кровь.
Увидев Федера, он попытался выпрямиться и полупростонал, полупрохрипел:
- Нас всех... всех положили... суки. Мы даже дернуться не успели, как
все... как все было кончено.
Лицо у Монкера было разбито в кровь, скорее всего ногами. Кровь текла
изо рта, из носа, из-под волос, но не это запомнилось Федеру, а выражение
ужаса в глазах. И почему-то он запинался только на слове "все".
- Я сейчас, погоди! - не очень понимая смысл собственных слов,
ошарашенно пробормотал Федер и, чудом не споткнувшись, гигантскими
скачками сбежал по лестнице. Здесь запах паленого был сильнее.
Как и во всех дальних вегиклах фирмы "Трабандо", система коридоров
первой палубы больше походила на лабиринт, и с лестницы Федер мог видеть
не так уж много - еще один сожженный до бесформенности труп на тлеющем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг