неизвестные инфекции, внешние повреждения и пересадки органов.
Особенно хорошо ему удавались последние: "второй врач" был отличным
специалистом даже по общей пересадке скелета, а для подобных операций
бортовые и полевые "врачи", как известно, не приспособлены.
- Ручная работа! - хвастался Федер своим друзьям. - Подарок самого
Мондела Пробста, разработчика всех моделей марки "Пробст вивер". Три
пробора с собой его таскаю, и ни разу не подводил.
После такой рекомендации даже те, кто ничего не слышал о великом
врач-мастере Пробсте, уважительно головами качали и языками прицокивали.
Но в случае с лечением избитых куаферов "второй врач" удивил даже тех,
кто хорошо знал ему цену. Под тихую, усыпляющую музыку нарко
(медикаментозного, газового, равно как и бактериального наркоза аппарат
принципиально не признавал) он опутал пострадавших великим множеством
щупалец - что-то впрыскивающих, что-то отсасывающих, нагревающих,
охлаждающих, сваривающих и так далее; залепил обнаженные тела множеством
пластырей, каждый со своим набором функций, каждый со своим уровнем
интеллекта; стал через хрипящие, часто порванные человеческие легкие
пропускать газовые смеси самых невероятных составов, преимущественно
собственного изобретения, за что их постоянно подвергала нападкам
Всемедицинская ассоциация.
Куаферы во сне вскрикивали, постанывали, покряхтывали; "второй врач"
похмыкивал, погугукивал и даже напевал при очередной удаче какие-то
простенькие мелодии, а порой издавал удивленные или задумчивые
восклицания. Но ничего членораздельного при этом не говорил - этот аппарат
был известен как величайший молчун из всех ему подобных, как правило,
весьма болтливых даже в отсутствие аудитории.
Покончив с ушибами, кровоизлияниями, ссадинами и прочей мелочью,
"второй врач" сосредоточился на серьезных повреждениях. Он восстановил
целостность одного прорванного ребром сердца, зашил четыре артерии, стал
колдовать над очень сложным переломом основания черепа с множественными
раздроблениями; начал подготавливать к пересадке раздавленные мошонки,
почки, печени и селезенки, добрался было до выбитых глаз Соленого Уго, но
тот неожиданно резко запротестовал. Тогдашнее законодательство запрещало
пересадку любых органов без согласия пациента или его родственников -
закон нарушался, естественно, только в тех случаях, когда такое согласие
получить практически невозможно.
- Ставь пока искусственные, - заявил Уго. - Там посмотрим.
Получая искусственные глаза, Соленый Уго ничего не терял, а, наоборот,
даже приобретал. В течение гарантийного срока такие глаза по зоркости
намного превосходят натуральные и позволяют, в частности, видеть в полной
темноте; обладают они также целым рядом сервисных функций, обыкновенному
глазу принципиально не свойственных, как-то: прием видеоинформации на
расстоянии до двухсот километров, запоминание и
последовательно-параллельное внешнее считывание больших объемов
видеоинформации, запоминание "для себя" с возможностью многократного
вызова изображения в памяти и еще чертова уйма всяческих прибамбасов,
которые обычный человек и не догадается как использовать. Появились даже в
последнее время разумные глаза, но их инсталляцию не практиковали из-за
всяких юридических сложностей - все-таки права человеческого разума!
Соленый Уго в своем упрямстве относительно искусственных глаз был
отнюдь не одинок. Сообщалось, и довольно часто, о том или ином
бездельнике, заменившем свои здоровые глаза на искусственные. Бездельники
вообще отличались стремлением умножать функции организма. Но никогда
профессионалы, для которых качества искусственного глаза могли бы очень
помочь в работе, к таким вещам, кроме разве что самых крайних случаев, не
прибегали. Да и то об этих крайних случаях информация выглядела
сомнительной - считалось, что это просто реклама.
Потому куаферы, так же как и остальные профессионалы, при внезапной
потере глаза, как правило, предпочитали натуральную замену, а от
искусственной отказывались.
Непонятно, почему так. Непонятно также, почему Соленый Уго, считавший
куаферство не профессией, а диагнозом, пошел наперекор этой странной
традиции.
На третий день лечения все девять куаферов, подштопанные, подчиненные,
подчищенные, обновленные и все как один заклиненные на идее кровавой
мести, проснулись в комнате "второго врача" под бодрящие звуки нарко,
торопливо выскочили наружу и тут же, встреченные Федором, были отправлены
по неотложным проборным делам ("Вылечились, и нечего прохлаждаться!").
За время, которое ушло на их лечение, Федеру удалось поправить многое
или не удалось совсем ничего - как посмотреть.
Для начала ему удалось отговорить куаферов от немедленной мести. Это
оказалось совсем нетрудно, потому что они прекрасно понимали, чем грозит
им теперь любая насильственная, пусть даже и случайная смерть
одного-единственного мамута.
Удалось ему также уговорить куаферов не отменять решения относительно
скорости и качества пробора. Они кричали, ругались, спорили и обвиняли его
во всех смертных грехах, но в конце концов согласились - потому что в
принципе Федер был абсолютно прав. То есть ему удалось все, чего от него
ждал Аугусто Благородный. А больше всего удалось Федеру заставить куаферов
пойти с ним на откровенный разговор, ругаться с ним и спорить, и обвинять
его во всех смертных грехах - и это тоже был бы очень большой плюс, будь
Федер убежден, что ему продолжают доверять.
- Мне до смерти надоело врать, - сказал он Антону наедине в
интеллекторной. - Я никогда в жизни не врал так много. Чувствуешь себя
последней сволочью. И тошнит.
- Но капитан! - искренне удивился Антон. - Разве вы им в чем-нибудь
наврали сейчас? Вы были очень убедительны, вы не сказали им ни слова лжи,
кроме...
- Вот именно, кроме. Таиться от собственных людей, когда они должны мне
верить, верить каждому моему слову. Я за них отвечаю, я надеюсь на них,
это мои люди, мои друзья...
Внезапно он взорвался - почти в истерике:
- Что там эти твои чертовы "стрекозы", Антон? Почему они молчат? Почему
не предупредили об избиении - ведь наверняка все готовилось в доме
Аугусто?! Почему ни одного стукача больше не высветили?!
- Аугусто знает или подозревает, что мы за ним следим, - ответил Антон.
- Пока ни одной "стрекозы" он не обнаружил, но, может быть, просто на
всякий случай он принимает меры предосторожности. Я мог бы заслать больше
"стрекоз", но, мы уже говорили об этом, тогда повысится риск их
обнаружения. А вот если он обнаружит...
- Да-да, я знаю. Но что-то надо делать. Что-то надо поскорее делать.
Иначе все рухнет. Куаферы уже глядят на меня волками.
- И на меня тоже, - сказал Антон.
Несмотря на недостаток времени, несмотря на очередную задержку с
пробором, не такую, правда, страшную, как первую, но все равно
потребовавшую от всех куаферов полного напряжения сил и новых
интеллекторных коррекций всего плана работ, Антон все же занялся
тщательным анализом информации, поступившей от "стрекоз". Спустя неделю
появился первый результат.
- Смотрите-ка! - сказал он Федеру, кивая на экран.
- Что там?
В главе "Анализ частных разговоров между подчиненными Аугусто" среди
множества пустых выводов, сделанных интеллектором, таких, скажем, как:
"Второй помощник Аугусто Остин Саппа окончил в детстве Йельскую автошколу"
или: "В позапрошлом году Аугусто сильно подвернул себе ногу и с тех пор
боится вывихов", красным шрифтом было выделено:
"Нападение на куаферов (04.07.00.17.11) готовилось с ведома Аугусто".
- А то я не знал, - кисло прокомментировал такую удачу Федер.
- Вы не понимаете, капитан, - заторопился Антон. - Этот вывод сделан на
основании разговоров, записанных до нападения!
- Ну и что?
- Ну как же! Это значит, что "стрекозки" наши работают, что можно было,
действительно можно было предугадать нападение. Просто мы не делали
тотального анализа, вот и...
- Ну а стукачи? Что насчет стукачей?
- Я уверен, капитан, все они там, только надо немножко подождать. Сами
понимаете, тотальный анализ...
- Я понимаю, что ждать нам нельзя. Нет у нас с тобой времени. Стукачей
мне давай!
Но со стукачами возникли проблемы. Главный интеллектор никак не мог
определить, кто из куаферов, кроме попавшегося по чистой случайности
Мери-Мо, работает на Аугусто. Единственное, что он смог установить за
неделю работы, да и то в самых туманных выражениях, так это то, что
информаторы у мамутов есть, но сколько их, кто они, как передают
информацию - оставалось неизвестным. И по прогнозам интеллектора, из
имеющихся данных вычислить это не представлялось возможным.
Между тем Федер был совершенно прав - времени на ожидание больше не
оставалось. Пробор стопорился, и это грозило его полным провалом. Провал
же означал конец всем планам мести. Куаферы выматывались на своих
коррекциях, на контролях и макровпрыскиваниях, жутко недосыпали, работали
уже чисто автоматически, даже не думали, казалось, ни о чем, кроме работы.
Леса, болота, уже утратившие свою ядовитость, проплешины, потом опять
леса, потом опять болота, опять проплешины, немного беспокойного сна,
немного еды в молчании, и опять все сначала - леса, и проплешины, и
болота. Работа над планом бунта почти не велась - заговорщики часто
засыпали во время ночных обсуждений, но и в бодрствующем состоянии были
тупы, молчаливы и только кивали головами, если Федер к ним обращался с
вопросом или приказом. Приказы по пробору имели возрастающую тенденцию
выполняться со все большей, угрожающей небрежностью. Участились случаи
тайного злоупотребления наркомузыкой. Малыш Чаттога был застигнут Федором
в тот момент, когда вспрыскивал музыку себе в задницу - при внутреннем,
особенно анальном, употреблении нарко ее действие доходило до двух суток и
потому строжайшим образом запрещалось.
Федер нервничал, он предчувствовал сокрушительный провал и, как
следствие, неизбежную ликвидацию всей своей команды. Разговоры с Аугусто
практически прекратились - тот ежедневно отправлял посыльных с приказами,
поскольку прочих средств связи на Ямайке он из непонятного снобизма не
признавал. Приказы его отличались все возрастающей безапелляционностью,
тупостью и очевидной невыполнимостью. То он требовал засадить проплешины
новокитайскими треугольными пальмами, то вдруг почему-то ему взбрело в
голову включить в биосферу кобр, тао-ханьских шестиногих акул и саблезубых
оленей; он также приказал уничтожить ветер и что-то сделать с дождями;
заставлял чуть ли не ежедневно отчитываться в сделанном с приложением
произведенных расходов, которые назавтра приказывал незамедлительно
сократить, - Федер хохотал и неистовствовал, потом решительно направлялся
к резиденции Благородного. Но в последнее время его допускали туда редко.
Мамуты были с ним подчеркнуто и ненавидяще вежливы, "родственницы" при
встречах непристойно хохотали ("Эй, командир, а правда, что у тебя теперь
только наплечники и встают?"). Что-то в стане Аугусто заваривалось очень
недоброе.
Как-то пришел к нему Дональд, усталый, смурной, больше по привычке, чем
из действительной симпатии сверкнул старомодным изумрудом зубов.
Дональд пришел с разговором. Когда-то, в самом начале своей
командирской карьеры, Федер обожал, когда к нему с этим приходили. Он знал
назубок, что ему скажут, он уже и реплики собственные наизусть выучил, до
автоматизма, и мимику соответствующую включал бессознательно, подобно
тому, как пилот спортивного вегикла переключает программы трассы, но все
равно - слушал многажды слышанное, говорил многажды сказанное без всякого
раздражения и даже наоборот - с непонятным самому себе удовольствием.
Потом понял - стремился к успеху и любое его проявление приветствовал. А
приход с разговорами - знак несомненного уважения.
Давно уже к Федеру никто просто поговорить не приходил. За исключением
матшефа. Но с тем у Федера были особые отношения.
А здесь - пришел, приперся, измочаленный, отупевший Дональд и сказал
что-то вроде: "Я, в общем, так, дай, думаю, загляну. Вроде как все-таки
командир".
Подобные разговоры обо всем и ни о чем всегда начинаются с чего-то
конкретного и относительно неотложного - неотложного, по крайней мере,
настолько, чтобы прийти к человеку в неурочное время.
Дональд пришел во время, которое правильнее всего было бы назвать
несусветным - после очередной ночной сходки, на которой куаферы
притворялись, что они хотят устраивать заговор.
Придя в несусветное время, всполошив уже уснувшего было Федера, Дональд
и сам немножечко растерялся. Он неуверенно остановился в дверях, неловко
почесал лысеющую макушку, виновато поглядел на Федера и только потом
простуженно проскрежетал:
- Тут я... это, командир... В общем, пришел вот... Словом, извини,
разговор есть, а то опять забуду. Ничего, а?
- Ничего-ничего, проходи, садись, - сонно ответил Федер. Странное он
тогда испытал чувство - дикая какая-то смесь злобной обреченности
смертельного желания спать и радости от того, что вот, приходят все-таки,
мерзавцы, с разговорами.
Федер радушно махнул рукой в направлении своей командирской комнаты.
Вера к тому моменту то ли спала, то ли притворялась уснувшей - Федер не
слышал, только ощущал ее невозможно мирное посапывание у себя в спальне.
- Давай-давай, чего стал? Полчаса устроит? А то сильно к подушке тянет
что-то.
- Устроит-устроит, я на пять минут буквально! - соврал Дональд.
Федер сделал вид, что поверил, и еще раз предложил Дональду сесть. Тот
поколебался, не занять ли любимое и единственное федерово кресло, но все
же предпочел обыкновенный, жесткий и ребристый, как булка, диван.
- Чай, жербу? - спросил Федер.
- Ее, пожалуй.
Жерба, любимое питье куаферов, в последнее время популярностью среди
них как-то не пользовалась - кухонник готовил чай мгновенно, а жербу
требовалось не только кипятить, но и остужать до определенной температуры.
И если раньше затяжка с ее приготовлением более чем компенсировалась
умиротворяющим бормотанием, похлюпыванием и посапыванием кухонщика
(знатоки уверяли, что употребление жербы суеты не терпит и начинается с
того момента, как она заказана, то есть включает в себя наслаждение от
этих похлюпываний и посапываний), то теперь, когда питье из процесса,
приносящего наслаждение, превратилось в процесс, приносящий только
необходимые для работы калории и протекающий максимально быстро, куаферы
предпочитали не раздражаться лишний раз из-за глупой потери времени и
употребляли чай, приготавливаемый мгновенно. К тому же кухонных автоматов
на команду приходилось всего три, что приводило к неизменным портящим
нервы очередям, а у Федера, как ему и полагалось по рангу, кухонщик был
персональный - только на него и его возлюбленную. Поэтому вопрос Федера
был вообще-то даже лишним, он просто обязан был поставить перед Дональдом
серебряный кувшинчик жербы.
- В общем, так, командир, - сказал Дональд, сделав первый глоток. -
Надо что-то с мошкарой делать.
- С кем?
- С мошкарой. Ее нечаянно Ламора позавчера выпустил.
- А, ну да, - поморщившись, сказал Федер. - С мошкарой, как же.
- Она, конечно, не ядовитая и все такое, но донимает, понимаешь? Ужас
как донимает. Ты никогда мошкару не выпускал?
Федер о таких случаях на проборах слышал. Но самого как-то Бог миловал.
- Не выпускал, Дональд, не приходилось. А что, сурово?
- Посмотришь, что через три дня будет, если мер не принять. Она уже и
сейчас тучами вьется. А через три дня во все дырки полезет.
Федер никакой мошкары в последние дни не видел. Конечно, вполне могло
быть так, что он просто не замечал ее, потому что в помещения она в
принципе попасть не могла, а снаружи Федер обычно мчался очень
целеустремленно с какой-нибудь очень насущной проблемой - действительно,
мог мошкару просто и не заметить.
Дональд между тем плавно перешел к обычному трепу, перемежаемому,
правда, конкретной информацией, Федер в основном только кивал и хмыкал.
Поначалу речь пошла, естественно, об усталости, потом, разумеется, о
моральной подавленности, нежелании служить бандитам и недоверии лично к
нему, к Федеру ("Я-то сам, в общем, понимаю, но ребята иногда такое про
тебя завернут..."), и, наконец, после долгих блужданий вокруг да около
началось то самое, из-за чего Дональд к Федеру и приперся.
Федеру жутко хотелось спать. Завтра с раннего утра он должен был
раздать очередные указания, те, которые не успел раздать вечером; завтра
ему предстояла очередная попытка проникнуть на прием к Аугусто; Антон, у
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг