Лежит Попугаев на диване, и слезы бегут по его бледным впалым щекам
под хоккейной маской. "Я больше не буду", - говорит он мысленно. Знает,
что провинился, только не знает - в чем. И волшебницу Маков Цвет, и
волшебную мраморную колонну, и Полувовку грустного не помнит - заспал.
Первоклассники все заспать могут. Особенно если сон приятный приснился -
летний. Кажется Вовке, будто идет по теплой траве. Пчелы гудят. А он все в
гору, все в гору...
Полувовка шагал по холмам и лощинкам, по березовым рощицам и лесам
липовым.
Куда идти - он знал, как знают направление птицы, улетающие на юг.
Зачем идет - тоже знал: чтобы спасти рукотворную красоту и Попугаева
Вовку. Хоть и засахаренный этот Попугаев, но в душе у него, в самом
укромном местечке, теплится искорка.
Идет Полувовка по теплой траве. Только сил у него немного.
Разделила волшебница Маков Цвет силы Попугаева пополам. А Попугаеву и
так на одного - только в цирк сходить да в кино сбегать. От пастилы, от
витаминов, от шоколадов-мармеладов, от оладушек да котлеточек, от
бульончиков и компотиков какая у первоклассника мощь? Нулевая!
Мощь бывает от заботы. От беззаботности - легкая резвость.
Вот и идет Полувовка на одном упрямстве. Березы, липы, рябины дышат
на него свежестью. Дубы и сосны подбадривают: "Уже близко", "Уже рядом.
Держись".
Вот Полувовка в низинку спустился болотную, кочковатую, темную. Злые
травы ноги ему оплетают, хлещут по рукам, по лицу. Черные грибы лопаются
шумно. Выдувают Полувовке в глаза горький дым. Дурман-болиголов сбивает
его с пути - кружит...
И уже упал Полувовка в крапиву. Ползет на коленях. Совсем мочи нет...
И все же поднялся он на ноги и позвал: "Помоги, Попугай!"
А Вовка-то Попугаев стоял у окна, смотрел, как на той стороне улицы
скачут девчонки, у каждой в руке блокнот и ручка - автографистки. За
автографами пришли. Фотокорреспонденты снимают Вовкины окна как на
фотоохоте. И другие люди тоже толпятся. Глазеют бесцельно - зеваки.
А случилось следующее.
Сосед-шофер всем своим товарищам-таксистам рассказал в таксопарке о
Вовкином горе-злосчастье. Все шоферы такси поделились со своими
пассажирами, мол, есть еще в природе невероятное.
Сосед-инженер тоже поделился мыслями насчет Вовкиной телесной
модернизации. Его друзья-инженеры и техники поделились со своими женами и
детьми.
Сосед-портной в беседах с клиентами сокрушался, мол, как теперь
мальчику одеваться-обуваться? И куда пойдет мода, если еще такие мальчики
образуются? Какие нужны башмаки при ластах и какой ширины брюки? А шапки -
какие шапки, если вместо лица хоккейная маска?
Химики устроили в своем Доме культуры конференцию, где решали Вовкину
судьбу с точки зрения химии - науки наук, потому что даже современная
арифметика заверчена, говорят, на химии, а уж все таинственное - не без
нее. А непознанное - только в ней! Это химики официально назвали Вовку
"Хокфибия" - человек будущего. И заявили об этом по радио.
Ну и медицина, конечно!
В своем Доме культуры медицина устроила симпозиум. Сенсация была.
Решили, что Вовка мутант и в дальнейшем мутанты будут бесспорно. Нужно
быть готовым к атаке хоккейно-плавательных мутаций*. Медицина закрепила за
Вовкой наименование "Хокфибия".
_______________
* М у т а ц и я - наследуемое изменение свойств и форм
организмов. Отсюда - мутант.
В добровольном спортивном обществе "Струги красные" была создана
детская секция ватерхоккея.
А дядя Вася водопроводчик!
Он, конечно, рассказал всем своим друзьям-сантехникам, и всем
жильцам, у кого кран течет, и всем любителям пива в микрорайоне, и всем
старухам. Верил дядя Вася в старух. Говорил: "Если они с бородавками
управляются, то и эту гадость сведут".
И вот пришел дядя Вася к Вовкиной маме, а Вовкина мама уже никого в
дом не пускала: специальные корреспонденты и кандидаты наук все ковры
истоптали и несколько раз пережгли пробки. Дал дядя Вася предварительный
сигнал - по трубе отопления разводным ключом. Пришел и сказал, что
отыскалась в Новгороде знахарка из Старой Руссы по имени Лукоморьевна.
Большой силы дама.
Дальше дядя Вася сказал:
- Придет. Не сомневайся. Ты ей армянского вина поднеси. Не
сомневайся. Мне старухи шепнули. Не сомневайся. Жди...
Так вот, стоял Попугаев Вовка у окна, смотрел на автографисток и
фотокорреспондентов, показывал им язык, они этого, правда, не видели:
во-первых - маска, во-вторых - далеко все же. И еще смотрел Вовка на
машину, которая сгребала снег. Что-то в ней было знакомое - все гребет и
гребет, все себе и себе...
То ли монотонные движения ее загребателей, то ли тоска по родному
первому "А" повлияли на Вовку, только услышал Вовка далекий крик: "Помоги,
Попугай!" И как будто голос знакомый. "Может, мама?" - подумал Вовка.
Бросился в кухню.
Мама на кухне какую-то старуху за стол усаживает. Старуха веселая.
Рот большой.
- Меня, милая, Лукоморьевной называют. Передали мне твою печаль,
передали...
При виде Вовки рот у старухи еще шире сделался.
- Это и есть твой отрок? Их сейчас, кажется, самородками называют...
- Старуха оглядела Вовку. Бицепсы ему пощупала. По шее легонько стукнула.
- Жидковат... - Нацедила в стакан воды из-под крана, фукнула на нее, и
вода стала красная. Велела Лукоморьевна Вовке выпить эту красную воду. -
Для храбрости...
А вода-то, как ядреный квас.
- Бородавки, бородавки, - забормотала она, - перескочьте на собаку, а
с собаки на ворону, а с вороны на сороку. А с сороки перескочьте на
болотную лягушку. А с лягушки на корягу, а с коряги на пиявку. На пиявке и
сидите.
- У меня нет бородавок, - прошептал Вовка.
- Теперь нет, а надысь были. На совести... Теперь иди, отрок...
И тут Вовка снова услышал: "Помоги, Попугай!" Кто-то звал его голосом
последней надежды.
Вовка бросился в свою комнату. И упал... в густую крапиву. Над ним
лес черный. Ядовитый пар поднимался из болота. Грибы-поганки светятся -
каждая величиной с таз. И со всех сторон пауки идут, боком-боком, на
длинных мохнатых ногах.
Встал Вовка с колен. Поднял с земли палку. Разогнал пауков. И пошел
сквозь крапиву. Сбивает ластами поганки, хоть и большие они, но ломкие.
Злые травы и злые кусты хлещут Вовку по лицу. Но ему не больно - на лице у
него прочная маска. Прорубает Вовка дорогу палкой и идет вперед и кверху.
За ним, положив на его плечо руку, Полувовка идет. И такое у Вовки от
Полувовкиной руки по всему телу тепло.
"Молодец", - шепчут ему подземные воды. "Растешь", - шепчут высокие
сосны. "Уже близко", - говорят березы. И весь светлый лес, тот, что вверху
над волчьим лыком и папоротниками, зовет его и дышит ему в лицо теплом и
медом.
А Вовкина мама на кухне с Лукоморьевной пьют чай. Кажется Вовкиной
маме, что Лукоморьевна хоть и старая, но красивая.
- Твой-то пишет ли? - спрашивает Лукоморьевна.
- Телеграмму прислал. Целует. Рекомендует "Висти".
- Это насчет чего? - заинтересовалась Лукоморьевна.
- Лыжная мазь. От нуля и выше...
- Лыжи мажь. А насчет того, чтобы отрока смазывать - в голову не
бери. Слушай, пусть твой-то, как есть, с парашютами прыгает, ты ему
события не описывай. А то еще не с той высоты прыгнет... Печаль твоя
крутенька. Бывали такие явления и раньше. Только все больше с рогами
бывали, да с копытами, да с хвостами. С ластами не было... Заговоры я
знаю. И настои. И отвары. Бабушка моя колдунья была, и прабабушка - все
новгородские ведьмы. Славились они на всю Русь. Это они царю Грозному
Ивану предсказали смерть после бани. Мол, придешь, царь, в пятницу из
бани, чару вина выпьешь и протянешься... Налей-ка мне чайку, да покрепче.
И варенья положи в три розетки. Я разное варенье люблю... Значит так:
пришел Грозный-царь из бани в палаты красные, напарившись, выпил чарку
вина генуэзского, засмеялся и говорит своим боярам: "Побегите-ка на
подворье, отходите этих ведьм новгородских кнутом - пусть не врут на меня.
Вот он я, Грозный-царь - живой..." Тут захрипел он и протянулся...
Посмотри-ка, голубица, в окно. Какие видишь дома? Серые ты видишь дома, до
крайности скучные, без кондибобера.
- Зачем же домам кондибобер*, бабушка? - спросила мама.
_______________
* Яркая особенность. (Народное, ироническое.)
- Кондибобер - он больше для кондибобера.
Лукоморьевна выпила стопочку армянского дорогого вина, прокашлялась и
зашептала таинственно:
- В музее есть столп волшебный. По-нынешнему - колонна. Этот столп в
давние времена из Ильмень-озера к Новгороду сам приплыл. Если столп сей
опоганит кто - супостаты не в счет, - пропадет в Новгороде рукотворная
красота. И в сегодняшнем дне, и в прошлом, и на будущие века. И понятие о
ней пропадет. И память о ней истребится.
- Что вы, бабушка, - сказала мама. - Извините, я о своем сыне Вове
страдаю.
- Графинчик у тебя есть?
- Есть.
Старуха перелила дорогое армянское вино в графинчик хрустальный, а в
бутылку налила воды из-под крана. Фукнула на нее - вода стала
изумрудно-зеленой.
- Это для твоего самородка. При волдырях, при ожогах. Прыскай. И при
упадке сил... Значит, что я тебе говорила? Ага! Кто-то столб волшебный
обезобразил. Может быть, твой?
Мама из-за стола вскочила нервно.
- Что вы, бабушка! Мой Вова мальчик интеллигентный.
- Значит, его друзья. У меня этот первый "А" на примете.
- Может быть, - согласилась мама и покраснела.
Тут раздался громкий вздох, словно кто-то свалил со своих плеч
тяжелую ношу и вздохнул с облегчением.
- Мальчики так не вздыхают, - сказала мама. Побледнела и бросилась к
Вовке в комнату. И Лукоморьевна вслед за ней.
А Вовка лежит на полу. Руки, ноги, плечи - все в волдырях.
Мама заголосила, запричитала. К телефону метнулась. А Лукоморьевна и
говорит:
- Крапива.
- Какая крапива? Какая крапива? Что вы, бабушка, насмехаетесь?
- Крапива обыкновенная. Волдыри от нее и зуд. А что зуд, что? Тут,
голубица, надобно жизнь отдать.
- Я отдам, - прошептала мама.
- Тебе нельзя. Мать не считается. Мать, она - мать. Художник нужен,
большой силы мастер. Твой самородок-то не рисует?
- Нет! - воскликнула мама. - Я и краски все выброшу.
Лукоморьевна положила Вовке на лоб руку.
Вовка сел, почесался.
- Крапива! Как сто собак! И пауки. Но мы прошли... Я столб испортил -
малиновым карандашом. А вам Предельная Старуха посылает большой приветик.
- Теперь мне пора, - сказала Лукоморьевна. - Засиделась я, голубица,
у тебя за чайком да за разговорами. - И, надевая шубейку и укутывая голову
платком, все говорила: - Нынче в Новгороде-то старики помирать примутся -
старые мастера. Рукотворная красота ушла - что мастерам в жизни делать? В
жизни у них одно было - красота. Возьмись, голубица, пироги печь - а без
красоты нельзя. Едево получится, а не пирог. Вот оно как обернулось. Из-за
одного самородка сколько старых-то мастеров помрет, сколько новых не
родится... - Лукоморьевна поцеловала маму в лоб, свистнула круговым
свистом и пропала.
А место, где она только что стояла, светилось еще несколько
мгновений.
Когда Попугаев и Полувовка, выйдя из болотной душной низины, прошли
сквозь урочище цветочно-земляничное, то вступили в древний-предревний бор.
Мох под ногами белый, чуть в желтоватую зеленцу. Сосны широко стоят,
вольно.
Посреди бора поляна. На поляне дуб. Под дубом избушка на курьей ноге.
Цепью к дубу прикованная. И приплясывает та избушка - потому на цепи.
- Мне сюда, - сказал Полувовка. - Чувствую. А ты домой ступай.
- А кто мне покажет, где из этого лета в нашу зиму дорога? - спросил
Вовка.
Избушка скакать перестала. На дубу черны вороны сидели, так они все
на ребят уставились.
Дверь избушки открылась с ветром и стоном. На крылечко старуха вышла
- страхоты непроглядной.
- А-а... - говорит. - Самородки! Вот я вас! - Рука у нее вытянулась
телескопическая, схватила Попугаева за ухо - и в избушку его. За
Попугаевым и Полувовка прибыл.
Сидят на скамье.
Старуха в воспоминания ушла:
- Отроков, - говорит, - кушала. Отроковиц - кушала. И купцов, и
купчих, и простых людей. Самородков - не доводилось. Может, отрыжные вы?
Ядовитые? - Тут она спохватилась. - Ох! - говорит. - Что ж это я? Заказано
мне строжайше. Пугать, говорю, вас заказано. Особенно вот его. - Старуха
ткнула страшным, как ястребиный клюв, пальцем в Полувовку. - Путь тебе
будет тяжелый. Я Предельная Старуха. На такое имечко отзываюсь. Ты готов?
- Готов, - Полувовка кивнул.
А Попугаев сразу замерз.
- Не трясись. - Предельная Старуха ему погрозила. - Тяжесть пути
будет и от тебя зависеть. От твоего терпения и от твоей готовности.
- А вы бабушку Лукоморьевну знаете? - спросил Вовка.
- Как не знать, если она мне младшая сестра. А волшебница Маков Цвет
нам племянница. Они обе там, а я тут. Горемычная я - живу на границе
сущего. Мим меня туда-сюда путь идет.
- Куда именно?
- Во все стороны.
Полувовка, тот сидел задумчивый, старуху ни о чем не расспрашивал.
Сосредоточенный.
- На-ка на дорожку хлебни кваску верескового.
Пока Полувовка пил, избушка и повернулась.
Старуха дверь открыла.
А за дверью зной - море синее, небо высокое, каменистый берег и белый
город на отвесной скале.
- Всего, Попугай, - Полувовка сошел со скамьи.
- Позови, - сказал ему Попугаев.
Полувовка прыгнул прямо в пену прибоя.
Дверь захлопнулась. Избушка опять повернулась.
- Теперь и ты ступай, - сказала старуха. - Лукоморьевне от меня
передай приветик. Сладко живет - с телевизором, с зубной пастой, с
душистым мылом... Ну ступай, ступай. Что-то меня сон гнет.
Вовка Попугаев открыл дверь и вывалился в свою комнату.
Теперь он у телефона стоял.
Когда старуха Лукоморьевна исчезла, когда мама, наплакавшись, убежала
в аптеку за успокоительными каплями и на рынок за ягодами для киселей,
Вовка подошел к телефону. Набрал номер старосты и отличника Ковалева Пети.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг