удивления Мишеля пессимизмом Смайлса. А что ему прикажете делать? Человек
сломлен и раздавлен жизнью.
- Значит, это плохая жизнь, - назидательно возразил Уваров, - и
следовало поискать более разумный выход.
- Легко сказать. - Эдерс хмыкнул.
- Ну мне не очень легко, скорее наоборот. Но складывать оружие было
рановато.
- Хорошо. - Грег постучал никелированным крючком по столу. - Есть
какие-нибудь предложения по существу?
- Есть, - улыбнулся доктор и поднял бокал с пивом. - Хотя я злейший
противник спиртного, но предлагаю тост. Видите ли, по восточному календарю
нынешний год называется годом черной собаки.
- А почему черной? - удивился Мартин. - Значит, в этом летосчислении
встречаются собаки других цветов?
- Представьте, да. Кроме белой, желтой, что вполне естественно для этих
животных, могут быть красные и даже синие. Мудрецы толкуют: именно этот
год благоприятствует добрым начинаниям, сулит успех. Становится черным для
дурных людей и светлым для верных и преданных.
- Теперь, я думаю, самое время выслушать нашего русского друга, -
предложил Грег. - Расскажите о себе, но желательно поподробнее и,
разумеется, откровенно. Здесь, как мне кажется, собрались единомышленники
и судить строго не будут.
- Ладно, - Уваров вытер губы. - Откровенно так откровенно. Скрывать мне
от вас нечего, особенно от доктора, я ему многим обязан.
- Полно вам, - насупился Эдерс.
- И терять нечего. Все, что было дорого и свято, потерял.
3. ЭТОТ СТРАННЫЙ РУССКИЙ
- Уж наберитесь терпения, - начал Уваров. - О династии нашей можно
сложить целый роман.
- Наберемся, - успокоил его Грег. - Пусть вас не смущает время,
рассказывайте.
- Итак, после освобождения крестьян от крепостного права в 1861 году...
- Вы хотите начать с 1861 года? - ужаснулся Эдерс.
- Да пусть говорит! Куда нам спешить? - Мартин ободряюще взглянул на
русского.
- Не пугайтесь, об этом всего несколько слов. - Уваров чуть прикрыл
веки и продолжил: - Мой любимый поэт Некрасов так прокомментировал это
событие: "Порвалась цепь великая. Порвалась и ударила. Одним концом по
барину, другим по мужику". Но волею судьбы мои предки оказались в выгодном
положении. До царского манифеста они находились на так называемом оброке -
держали в Москве рыбную торговлю, а барину платили дань. Прадедушка,
человек предприимчивый, быстро пошел в гору и разбогател до миллионного
состояния. Слыл он неверующим, даже богохульником и "безобразником". Его
супруга являла полную противоположность - искала утешения в религии. Родив
сына, вообще устранилась от мирской суеты, к вящей радости мужа, который
незадолго до революции, оставив жену на попечение монахов и попов, а сына
сбагрив в морской кадетский корпус, перебрался в Париж в обществе
француженки - то ли певички, то ли плясуньи кафешантана. Капиталы также
перевел во Францию. Жил припеваючи, стриг купоны, словно заправский
рантье.
В двадцатых годах дедушка плавал на миноносце гардемарином. Когда
Красная Армия ударила по Крыму, молодой моряк отправился в
Константинополь. Разумеется, не один, а с возлюбленной. Она-то и стала
моей бабушкой. После многих мытарств молодые оказались в Париже и, само
собой, наведались к папаше-свекру. Но новоявленный рантье отошел в
потусторонний мир. Однако бывшая "арфистка" не только взяла их под свое
крылышко, но и приняла самое деятельное участие в дальнейшей судьбе.
- Во-от. - Мартин поднял указательный палец. - А мы часто говорим -
шансонетка. Извините, перебил.
- В 1922 году у супругов родился сын - мой отец. Почти одновременно их
постигло и горе - умерла от воспаления легких мачеха-патронесса. Свое
состояние она завещала им.
Следует заметить, политикой дед не интересовался, и ему претило
общество злобствующих белоэмигрантов. Он не вступал ни в какие "союзы", не
предъявлял большевикам счет за отнятое добро, тем более никто у него
ничего и не отнимал.
Когда фашисты оккупировали Францию, пришлось бежать в Великобританию.
Разумеется, остались без гроша. Дед сник и как-то незаметно отдал богу
душу - все заботы легли на плечи моего отца. Он стал моряком и даже весьма
отличился в десанте через Ла-Манш при открытии второго фронта.
По окончании войны они возвратились в Париж, где и поселились в своем
особняке. Так и жили: отец плавал, бабушка вела хозяйство.
Однажды, вернувшись из очередного рейса, застал дома молоденькую
девушку-сиротку, дальнюю родственницу матери. На ней он и женился. Вскоре
на свет появился я. Оговорюсь, в семье постоянно говорили по-русски, и
родной язык я освоил раньше французского и тем более английского. Далекую
отчизну не забывали, в особняке было много книг, я рано познакомился с
русской классикой, а впоследствии папа привозил советские книги. Уже после
окончания Сорбоннского университета я дважды побывал в СССР туристом.
Поездки оставили неизгладимый след, я буквально заболел родиной предков.
Там меня интересовало все: посещал то, что хотел. Часто вообще бродил в
одиночку и в любое время по старым кварталам столицы и Ленинграда. Не могу
объяснить, но, вероятно, под впечатлением рассказов близких я как бы
узнавал места, в которых никогда прежде не доводилось бывать. Словно после
длительной разлуки возвратился туда, откуда меня увезли ребенком. Иногда
ловил себя на мысли, что все это уже видел, причем до мельчайших
подробностей, о которых раньше никогда не было речи. Я знал русский, мне
не требовался посредник в разговоре с советскими людьми, да и они, мне
кажется, не подозревали, что я иностранец, представитель иного мира. Скажу
откровенно, под конец я чувствовал себя почти советским гражданином, мысли
и чаяния этих люден мне были ближе, нежели остальным участникам круиза.
- Мы отвлекаемся. - Эдерс побарабанил пальцами по столешнице. -
Продолжим по существу.
Уваров несколько раз кивнул и сказал со вздохом:
- Сейчас мы подошли к кульминации моей трагедии. Видите ли, заканчивая
учебу, я познакомился с девушкой, русской по происхождению. Она приехала
учиться из вашей страны в Сорбонну. Звали ее Мэри Гарб. Но это на ваш
манер, по нашему - Мария Гарбовская. Одиссея ее предков отличалась от моих
разве отдельными штрихами. Отец - крупный бизнесмен в области
радиоэлектроники, заправлял делами фирмы и научно-исследовательского
отдела в этой отрасли. Дочь - единственный и к тому же поздний ребенок.
Худенькая, со слабым здоровьем, очень застенчивая. Она была весьма
начитанной, особенно интересовалась русской и советской литературой. Общие
симпатии нас сблизили, а потом мы и полюбили друг друга. Она ввела меня в
семью, и я не только получил благословение папаши на наш брак, но и
предложение работать в технической лаборатории. В это время меня постигло
огромное несчастье: возле берегов Центральной Америки, в пресловутом
Бермудском треугольнике, в урагане "Кэтрин" погиб танкер отца, а в это
время с ним плавала моя мама. Родителей лишился, как говорится, в
одночасье.
Я ликвидировал дела во Франции и переехал сюда. Со дня на день мы
собирались пожениться - жизнь рисовалась весьма радужно. - Он вздохнул и
продолжил: - Отец Маши собирался посодействовать приобрести на мои
капиталы - их было около тридцати тысяч - ценные бумаги его компании, они
котировались очень высоко.
В конце недели мы договорились с невестой, что я, окончив кое-какие
формальности, навещу ее за городом, где у них имелась небольшая вилла.
Машенька плохо себя чувствовала, побаливало сердце, и отдыхала там, ей был
необходим свежий воздух.
Я сидел в гостинице, когда раздался телефонный звонок. Звонивший
представился референтом мистера Гарба и сообщил: шеф поручил ему оформить
мои финансовые дела и для этого он ждет меня, - разумеется, со всеми
деньгами и бумагами - в пять часов вечера в холле бара "Небеса", за
крайним столиком справа от входа. Я обещал быть, хотя не скрою, меня
слегка озадачило столь легкомысленное место для подобного свидания.
Уваров закрутил головой и сказал с досадой:
- Там-то я и повстречал Ветлугина.
- Референта звали Ветлугин? Он тоже русский? - словно подсказал Мартин.
- Господи! - встрепенулся Уваров и хлопнул себя ладонью по лбу. -
Простите. Я же не упоминал. Тут вот какая история. У папы был товарищ,
тоже из эмигрантов, по фамилии Ветлугин. Предки его оказались за границей
больше от растерянности, чем по политическим соображениям. Он жил в
Париже, активно участвовал в Сопротивлении. Когда отец уехал в Англию,
связь между ними оборвалась. Лет через пять-шесть после возвращения папы в
Париж к нему неожиданно явилась незнакомая женщина с маленьким мальчиком.
Она заявила: этот ребенок - малыш стоял и молчал, как рассказывала мама,
выглядел очень несчастным - сын, да-да, сын его друга, а она жена, но не
обвенчанная. Ветлугин умер и просил перед смертью разыскать отца, чтобы он
позаботился о ребенке. Дама собирается выходить замуж, а ее жених не
намерен воспитывать чужого ребенка. Она в отчаянии, не знает, что делать,
и умоляет приютить его ненадолго. Короче, мальчуган - звали его Юлием -
остался в семье, а мамаша так больше и не объявлялась. Своих детей у моих
родителей тогда еще не было, и к приемышу относились, как к родному.
Однако парнишка оказался уже испорченным. Когда я появился на свет, ему
было лет двенадцать-четырнадцать, однако он умудрился вылететь из
нескольких школ и наконец устроился учеником в какое-то маклерское бюро,
но прилежанием не отличался. Мне тогда исполнилось пять лет. Дружбы меж
нами не получилось - он меня просто высокомерно игнорировал, и не только
из-за разницы в возрасте. Юлий отличался какой-то патологической
жестокостью и злобой. Однажды я застал его, когда он расстреливал из
пневматической винтовки собаку. Бедное животное металось по саду, не
понимая, откуда приходит эта настигающая ее повсюду боль. Он же с
садистским наслаждением всаживал в собачонку пулю за пулей.
Как-то, уже будучи юношей, он заявился домой и объявил с апломбом:
записался наемником в иностранный легион в Африку. Отец возмутился и
потребовал объяснений. Разразился скандал. На утро Ветлугин исчез, и папа
запретил даже упоминать о нем. Вот его-то я и встретил в том баре. -
Уваров прикрыл глаза и заскрипел зубами.
В мрачноватом холле, отбрасывая на стены отблески, вспыхивали
разноцветные огоньки. У стойки толпились посетители, их было еще мало.
Из-за малиновых портьер, свисающих над входом в общий зал, выплескивались
потоки джазовой музыки. Пахло сигаретами, духами и коньяком. За широкими
окнами лил дождь. Уваров присел за столик справа и наблюдал, как в лужах
лопаются водяные пузырьки. Было без десяти пять. На миг его кольнуло
сомнение - может, перепутал что-либо, странное место выбрал референт для
делового разговора. А впрочем, ему виднее, значит, здесь удобней.
В коридорчике, ведущем к туалету, стояли двое и, стараясь быть
незамеченными, пристально наблюдали за Уваровым.
- Так, - произнес тот, что повыше и посолиднее. - Пришел. Ждет.
Сбегай-ка позвони и сразу обратно. Как заговорю с ним, мчись наверх и
готовь все к нашему приходу.
Второй, пониже и потщедушнее, покорно кивнул и скрылся в конце
вестибюля.
Минуты через две к Уварову подошел кельнер, и сказал, что его просят к
телефону.
Звонил референт. Извинился и сообщил: попал в автомобильную пробку,
будет добираться на метро. Еще раз просит его простить, явится
приблизительно спустя полчаса. Уваров согласился подождать и вернулся к
своему столику.
Громкий возглас по-русски заставил обернуться.
- Дружище! Кого я вижу! Мишенька! Какими судьбами в наши Палестины? -
Около, раскинув руки, остановился полноватый и лысоватый мужчина в
бутылочного цвета модном костюме-тройке и красном в горошек
галстуке-бабочке. Лицо сияло неподдельным радушием.
- Не узнаешь? Стыдно, старик, стыдно. - Он схватил ладони Уварова,
сильно потряс и прижал к груди. - Ну, Юля Ветлугин. Вспомнил? Ну господи,
Мишель! Неужели не узнал? Ну, Юля, Юля Ветлугин. Напряги память.
- Как же, узнал, - смутился Уваров и покраснел. Он догадался, кто перед
ним. - Здравствуйте.
- Слава те, господи. Здравствуй, радость моя. - Брови Ветлугина
взлетели вверх. - Какими муссонами и пассатами? Ты же затворник и раньше
чурался подобных заведений?
- У меня рандеву. - Он взглянул на часы. - Договорились встретиться с
одним человеком. Вот и дожидаюсь - застрял в заторе.
- Боже мой! Мишенька! Я не видел тебя миллион лет. Дай-ка взглянуть.
О-о-о, выглядишь классно, на сотню долларов. Преуспеваешь? Вижу, вижу.
Похвально. Признайся, не по молодому ли делу здесь? А? Негодник.
- Я же говорил. У меня деловая встреча. - Ответил суховато. Ему стало
неловко. Завертел головой, словно кого-то отыскивая среди публики. - Мой
знакомый должен подойти через полчаса.
- Нет, нет и нет! - Ветлугин еще выше поднял брови и воздел руки к
потолку. - Я его не лицезрел столько, а он, скажите на милость, - деловая
встреча. Никуда твой бизнесмен не денется. Удели мне эти тридцать минут.
- Да неудобно. Вдруг придет раньше?
- Почему неудобно? Я не требую чего-то такого невозможного. Пойдем
посидим, пока он придет. У нас же есть о чем потолковать, что вспомнить, -
начал он убеждать назойливо. - С нашей последней встречи прошло миллион
лет. Это в конце концов невежливо и неприлично. Моя искренняя
привязанность и уважение к твоей семье, к тебе дает, надеюсь, право.
Ладно, не можешь тридцать, давай десять. Не больше.
- Как-то несолидно, - нерешительно сопротивлялся Уваров. - Истолкует
привратно, сочтет необязательностью.
- Ты что, дитя малое? Потеряешься? Заблудишься без няньки? - Ветлугин
обнял его плечи. - Твой партнер, надеюсь, интеллигентный господин.
Подумаешь, каких-то пару несчастных минут ты побеседуешь со старым
приятелем. Я же не первый встречный. Впрочем, может, тебе запрещают? Так и
скажи, я не собираюсь навлечь чей-то гнев и быть причиной неприятностей,
Не навязываюсь в конце концов, это дело твоей совести.
- Ничего мне никто не запрещает, - слабо огрызнулся Уваров. - Просто
неудобно. Я вообще никогда не опаздываю.
- Да почему ты должен опаздывать? Тотчас и вернешься. А-а-а. Понятно.
Шокирует моя персона? Вот в чем загвоздка. Прошу покорно простить, - он
сделал трагическое лицо и поджал губы. - От меня многие отвернулись, когда
я попал в беду. Видите ли, оскорбила служба на Черном континенте. Будто я
там рок выплясывал. Их не заботило, как я мучился и страдал, перебивался
черствой коркой и глотком воды. Все сейчас чего-то опасаются. Боятся
проиграть, продешевить, испачкаться о ближнего. Но ты...
- Ничего я не опасаюсь. Откуда вы взяли? - взъерепенился Уваров. -
Пойдемте, но предупреждаю - ненадолго. В другой раз мы можем...
- Давно бы так, - перебил Ветлугин и засиял. - А то упрямится, как не
желающий отправляться в школу первоклашка. Спасибо, радость моя. Вижу, что
в тебе не ошибся. Пошли.
Они протиснулись меж танцующих - народ постепенно прибывал. По винтовой
лестнице, застеленной красной дорожкой, поднялись на второй этаж. Здесь
было потише, пахло чем-то конфетно-сладким. Вокруг низенького столика с
круглыми никелированными шарами пепельниц - кожаные широкие кресла. Стены
разрисованы экзотическими цветами и диковинными птицами, похожими на
павлинов.
- Тут посидим? - Уваров указал на кресла.
- Да ты что? - Ветлугин возмущенно выпучил глава и охватил его талию. -
Здесь? - сморщил нос. - В сенях? Фи! Мы рядом, со знакомыми собрались
скоротать вечерок. Зайдем. Не бойся, не съедят - они вегетарианцы.
- Ничего я не боюсь.
- Тогда заходи. У меня друг - чудесный парень, тоже ученый - экономист.
Очаровательные приятельницы - студентки из его научного заведения. Входи.
- Он притиснул его животом к розовой портьере. - Не стесняйся - все, свои,
- ладонью толкнул дверь и пропустил Уварова вперед. Завопил радостно: -
Рекомендую! - лицо лоснилось и сияло. - Родственник и коллега. - Сделал
жест рукой. - Сын товарища моего бедного отца Мишель Уваров. Потомок тех
самых исторических аристократов князей Уваровых. - Обернулся к гостю. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг