Словом, Лен относился ко мне как взрослый к подростку - чуточку
снисходительно. Мы были почти ровесниками, но в знании жизни он опережал
меня лет на десять.
Я стал для него кем-то вроде любимого братишки. Но ведь при всей любви к
младшему брату его не посвящают в то, чего по возрасту не полагается
знать. Я же все сильней прикипал к Лену душой и, что скрывать, подражал
ему. Говорили, что даже в голосе у меня появились каркающие интонации.
У Лена были "равноправные" друзья в недоступном мне мире. Я ревновал его
к ним до боли, до с трудом скрываемых слез. А он, связанный со мной
странными узами, замыкался всякий раз, когда я проявлял настойчивость в
попытках перейти рубеж, отделявший наши дружеские отношения от истинной
дружбы.
Смуглый, точно обугленный, с утрированно резким абрисом лица,
масляно-черными выпуклыми, даже выпученными, глазами, в которых, правда,
угадывался недюжинный ум, Лен буквально притягивал женщин. Я не мог
понять, что они в нем находили: он ни на йоту не отвечал моим
представлениям о мужской красоте. Мне было невдомек, что уродство бывает
столь же привлекательно...
Меня коробила и одновременно возбуждала близкая к цинизму легкость, с
которой Лен относился к женщинам. Сам же я отличался стеснительностью и
целомудрием, над чем он постоянно подшучивал.
- Что краснеешь как девственница перед зачатием? - говорил, видя, как я
морщусь от похабщины. - Пор-ра научиться называть вещи своими именами!
И при том в любовные похождения не вовлекал, в них участвовали лишь
"равноправные" друзья. Всё же его эротические рассказы (подозреваю,
что многое в них было приукрашено) не могли не разжечь во мне
чувственности, еще долго остававшейся неутоленной.
Мне упорно не везло в любви. Одну из неудач я переживал особенно тяжело.
Казалось, жизнь утратила смысл. Я молился богу, в которого не верил,
чтобы он наслал на меня мезонный дождь. Но, увы, Кривые миры явно
пренебрегали моей персоной.
Если бы не Лен... Он не отходил от меня, выхаживал как больного. Окружил
такой заботой, такой нежностью, что за одно это я должен был помнить его
до конца дней.
- Да плюнь ты на нее... - утешал он. - У тебя все впер-реди! Таких,
как она, у тебя, знаешь, будет сколько?
Но утешения не помогали, и он, словно лекарством, поил меня разведенным
спиртом и читал стихи. Я проваливался в сон под звуки его каркающего
голоса...
И еще один эпизод, нет, событие, покачнувшее мои жизненные устои, приходит
на память. Однажды Лен спросил:
- Ты любишь Его?
- Да кто ж Его не любит?!
- Ну я, напр-ример.
Я был потрясен. Слова Лена показались мне по меньшей мере кощунственными.
Они преследовали меня, вспыхивая в мозгу вновь и вновь:
"Я... не люблю... Его!!!"
А сам-то я за что люблю?
Нет, кумир еще не рухнул, но что-то в нем потускнело, сделалось не
столь бесспорным. Революции в моем сознании не произошло, для этого я был
слишком ортодоксален. Однако появились сомнения, захотелось разобраться
своим умом в том, что прежде принималось на веру.
Рисуя в памяти портрет Лена, я не могу опустить и такой штрих. Был среди
лунапультистов один противный тип, иначе не назову. Он вечно ко всем
цеплялся, затеивал ссоры. Находчивостью и остроумием не отличался,
аргументам предпочитал брань. И как-то, в ответ на меткую реплику Лвна,
крикнул ему:
- Заткнись, поганый лириец!
Лицо Лена превратилось в маску. На ней черным огнем пылали огромные
угли-глаза. Я думал, Лен убьет мерзавца. Но он лишь сказал с ледяным
достоинством:
- Да, я лириец. И горжусь этим.
Помню, меня поразила его дикция. Она была безупречна.
* * *
Лен неизменно подавлял меня своим превосходством. Лишь в увлечении
лунапультой мы шли на равных. Здесь я даже вырвался вперед:
гравипультировался первым и тем самым - уверен! - вызвал у него досаду,
хотя он ничем ее не проявил.
Вспоминаю о лунапульте, как о самом ярком в жизни. По остроте ощущений,
полноте чувств нет ей равных. Позднее, став космопроходцем, я не однажды
бывал в гораздо более острых ситуациях, если оценивать их объективно, а не
эмоционально. Чего стоит, к примеру, зациклиться в пространстве-времени!
А ведь со мной это случилось...
В тот раз я испытал чувство обреченности, покорную готовность
примириться с неизбежным. Страх и печаль сплелись в душе. Но меня не
покидал трезвый взгляд на то, что произошло. При всей остроте ситуации не
было остроты ощущений! Вероятно, оттого, что я уже стал стопроцентным
профессионалом.
Лунапультой же занимаются любители. И вся она - взрыв эмоций! Тебя
приподнимает над Землей, и несколько секунд висишь беспомощный, не
чувствуя опоры, в зыбком равновесии. Затем - у-ух! - Земля падает из-под
ног, а ты несешься ввысь, к свету, к небесной голубизне, к Солнцу. И
кажется, что рассекаешь телом не податливый воздух, а толщу воды. Каждое
облако как тяжелый пласт...
Один за другим отстреливаются ускорители-антигравы. Обойма пустеет.
Небо уже густо-синее, на нем проступили звезды, еще чуть мерцают... Но вот
превратились в мертвую россыпь льдинок на матово-черном фоне.
Затмилось Солнце, всплыл огромный диск Луны. До нее лететь и лететь... В
тишине. В невесомости. Сквозь пустоту, где нет ни упругого сопротивления
среды, ни ветерка.
Летишь наедине с Вселенной и... собственной гордыней, не думая о
реалиях войны - дисколетах-перехватчиках, барражирующих на границах
Солнечной системы, недавней атаке корпускуляров, когда словно лезвием
срезало вершину Эвереста, неудавшейся попытке Кривых миров растопить льды
Антарктиды и вызвать затопление материков...
МЫСЛИ абстрактные и возвышенные - о величии мироздания, тайне разума и
смысле бытия, о высшей силе, есть ли она?
Вот и все о лунапульте. Не она главное в моих воспоминаниях. Их становой
хребет - наша с Леном дружба. И неотрывная от нее история сенсационного
завершения галактической войны.
Обремененный годами, я не могу не думать о природе войн, их корнях.
Неужели война - непременная спутница разума? Ведь чем совершеннее разум,
тем изощрённей создаваемые им орудия уничтожения, реальней апокалипсис. Но
разве не разум в пред-роковой миг отодвигал его... на неопределенный
срок?
Много столетий битвы сотрясали земной шар, пока он не стал для них
тесен. Тогда вся Солнечная система, с ее планетами, спутниками,
астероидами, превратилась в арену военных действий. И этого оказалось
мало - война выплеснулась в Галактику, захлестнула ее.
На очереди была Вселенная, и лишь законы природы, словно неприступные
бастионы, еще преграждали путь войне. Но если бастионы нельзя взять
штурмом, то их можно обойти! Поиском обходных путей и занимались, со всем
упорством, на какое были способны, лучшие умы как одной, так и другой
враждующих сторон. И кто знает, не заполыхал ли бы вселенский пожар, если
бы огонь не погасил Лен...
Замечу, что его исключительность, столь очевидная сегодня, в то время
вовсе не бросалась в глаза. Даже я, всецело находившийся под влиянием
Лена, не отдавал себе отчета о масштабах этой могучей личности и
представить не мог, какое уникальное место в истории человечества займет
мой единственный друг.
* * *
Однажды Лен сказал походя, как о чем-то несущественном:
- Знаешь, я вчер-ра женился.
- Как женился? - ошеломление переспросил я.
- Как все женятся, - усмехнулся Лен.
Я был унижен, нет, морально раздавлен. Человек, называвший себя моим
другом, не счел нужным посоветоваться со мной, не предупредил заранее,
не познакомил с невестой!
Захотелось ударить его, крикнуть что-нибудь оскорбительное.
"Поганый лириец!" -- чуть было не сорвалось у меня с языка.
К счастью, я так и не произнес этих подлых слов, иначе мы бы расстались
навсегда.
Лен забеспокоился.
- Да что ты... Не бер-ри в голову! Так уж получилось... Не мог я не
жениться, понимаешь? Свадьба завтра. Пр-риходи, хор-рошо?
- Сначала женишься, потом на свадьбу приглашаешь, да?
До этого я не раз бывал у Лена. Его отчим, глава коммерческой фирмы, -
мужчина лет пятидесяти, крупный, шумный, ироничный, при встречах
похлопывал меня по плечу:
- Живем, юноша?
- Живем, - в тон ему отвечал я.
Этим наше общение и ограничивалось. Он сразу же переставал меня замечать,
как будто я внезапно превращался в невидимку.
Между Леном и отчимом существовали странные отношения: оба вели себя так,
словно были ровесниками. Лен называл отчима по имени: Поль, тот, в свою
очередь, не стеснялся при пасынке в выражениях, пересыпая речь
скабрезностями.
Мать Лена (язык не поворачивается назвать ее мачехой) была хрупкой
болезненной женщиной. На первый взгляд, она совершенно не подходила
жизнерадостному мужу, но жили они, как мне казалось, дружно или, во всяком
случае, мирно.
Лен относился к матери с обожанием, однако и ее называл только по имени:
Анна. Ни разу не слышал, чтобы он сказал ей: "мама".
После женитьбы Лен и Рина (так звали его жену) перебрались в отдельную
жилую секцию...
Теперь я знаю, что наши давние предки смотрели в будущее с неистребимой
надеждой: все проблемы разрешатся, воцарится гармония, любое желание сразу
же исполнится. Ради этого утопического будущего они переносили тяготы и
лишения, отказывали себе в самом необходимом, словом, жертвовали
настоящим. Вера в светлое будущее, не свое - потомков, была для них
смыслом жизни, оправдывала любые несуразицы.
Это взгляд с высоты сто тридцатого века. А тогда, в веке тридцатом, мы
были так же наивны и легковерны...
Впрочем, попади предки в наш тридцатый век, они, вероятно, поначалу
приняли бы желаемое за действительное. Ведь мы бы уверяли их, что живем
лучше всех, что наше общество самое справедливое, гуманное, прогрессивное,
и если бы не Кривые миры...
Но пращуры вовсе не потеряли бы головы от обилия и могущества техники.
Рано или поздно они бы разобрались в ситуации. Им стало бы ясно, что
совсем не жажда астральных открытий разбросала людей сначала по Солнечной
системе, затем по Галактике. И что вовсе не Кривые миры повинны в наших
бедах.
Сколько бы тогда ни уверяли предков, что мы самые счастливые, что
преимущества нашей общественной системы очевидны и не нуждаются в
доказательствах, они бы не поверили, а лишь убедились бы с горьким
разочарованием: моральные устои человечества отнюдь не сделались крепче.
И кто знает, не прокляли бы они себя, а заодно и нас?
Сознавал ли это Лен? Думаю, да. Но в нем сочетались две, казалось бы,
несовместимые ипостаси: мыслитель, болеющий за судьбы людей, и
обыватель, которому "ничто человеческое не чуждо". О первой из них я в то
время не подозревал, ее заслонила вторая. Не случись с Леном беды, он,
возможно, так и остался бы обывателем...
* * *
Итак, правдами, а скорее, неправдами, отчим обеспечил новобрачных
жильем, о чем большинство молодоженов в то время не могли и мечтать. Лен
был счастлив, а я...
С самого начала мы с Риной невзлюбили друг друга, и немалую роль в этом
сыграла ревность. К тому же меня бесили ее капризы. А Лен, сердцеед и
баловень женщин, потакал ей во всем. Я не мог видеть, как он лебезит перед
ней, не наделенной ни красотой, ни умом, ни добрым сердцем!
Первое время я изредка навещал их. При моем появлении Рина,
поздоровавшись сквозь зубы, уходила в спальню. Если Лен не спешил вслед за
ней, то через десяток минут оттуда доносились рыдания.
- Ринуся нездорова, - смущенно говорил Лен и бежал к жене..
Я поневоле выслуживал диалог:
- Ну не надо, р-рыбка, успокойся!
- Ты меня не любишь, злой, нехороший!
- Лоблю!
- Тогда зачем к тебе приходит этот... этот...
- Тише, Р-ринуля, умоляю!
- А я не хочу тише! Обещал ведь, обещал... И снова он!
- Ну не могу же я его выгнать...
Стало ясно, что Лен все больше тяготится общением со МНОЮ. И мы перестали
встречаться...
Год спустя Рина родила. Лен забросил занятия. С лунапультой было покончено
еще раньше, сразу после женитьбы.
Обо всем этом я узнавал от случая к случаю. Рассказывали, что Лен пошел
работать, однако его заработки казались Рине оскорбительно маленькими, и
он завербовался в испытатели спасательных капсул: помог опыт
лунапультиста. Но при первом же спуске покалечился, к счастью, не сильно.
* * *
Прошло несколько лет. Я с трудом отвыкал от Лена. Замкнул круг, стал
работать по специальности - космогонистом в Центре орбитального
проектирования, наглухо засекреченном. А Лен... По слухам отчим
пристроил его в свою фирму наладчиком импьютеров или кем-то в этом роде.
И все же окончательно забыть друга я не смог. нет-нет и проявлялись в
памяти угловатая фигура, вихлявая походка (он словно шел на ходулях и
боялся упасть), черные навыкате глаза, блестевшие даже в сумерках. А
потом, как только что произносимые, слышались слова: "Да, я лириец и
горжусь этим!" или: "Ну не могу же я его выгнать!"
Как-то я встретил одного из "равноправных".
- Привет!
- Привет!
- Как Лен?
"Равноправный" поморщился.
- Знать его не желаю!
- Ты? Лена? Да что случилось?
- Будто не знаешь! Этот ворон оказался врагом Галактики!
- Лен? Врагом? Не может быть!
- Ха-ха!
Почему-то именно это "ха-ха" меня убедило: с Леном несчастье. Но, вопреки
обыкновению, я не поверил, что он враг Галактики, хотя память
воспроизвела наш диалог: "Ты Его любишь?" - "Конечно, кто же Его не
любит!" - "Я, например..."
Любит - не любит... Разве не любить Его - значит быть врагом?
Я сказал с укором:
- А ведь вы были друзьями!
"Равноправный" вздрогнул.
- Я был другом этого вонючего лирийца? По бабам мы с ним шлялись, что
верно, то верно. Липли они к нему, заодно и мне перепадало. А дружок у
него один - ты! - Он мерзко ухмыльнулся. - Может, и с тобой, как с бабой,
забавлялся?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг