Александр Плонский
ЕДИНСТВЕННЬЙ ДРУГ
Фантастическая повесть
Это было в одном из вероятностных воплощений человеческой истории...
* * *
Воспоминания - непозволительная роскошь для меня. Ведь прошлое
невозвратно, да и было ли оно таким, каким рисуется в воспоминаниях?
Ярким, значительным... Сколько раз я торопил дни и месяцы, готовый
вычеркнуть их из жизни, лишь бы приблизить желанный миг. А он, перейдя из
будущего в настоящее, тотчас терял привлекательность, оставляя после себя
недоумение: стоило ли его подгонять?
Я сорил секундами, разбрасывал их, точно обесцененную мелочь, пригоршнями,
щедро и бездумно. Незаметно для меня они слагались в годы, тяжелые как
гири. Их тяжесть я ощущаю сейчас, когда за плечами тысячи лет, и не
осталось никого из тех, с кем начинал жизнь.
В воспоминаниях нет полутонов. Все гораздо контрастнее, чем в
действительности. Между добром и злом резкая грань. Подлец всегда и во
всем подлец.
В жизни не так. Добро и зло пронизывают друг друга - не бывает
рафинированного добра и рафинированного зла. А подлец в свободное от
подлостей время может быть милейшим человеком...
Впрочем, все это никчемное философствование. А что нелепей доморощенного
философа, особенно, если он космопроходец. Ведь кому-кому, а космопроходцу
не пристало жалеть о прожитых годах: судьба его уникальна.
Как ни убивал я время, - в многовековом трансвселенском полете и в
ожидании этого полета, и во множестве других ожиданий, - оно унесло меня в
своем невозвратном течении несравнимо дальше, чем отмерено смертному.
Тогда мне было не до воспоминаний, я жил настоящим, еще больше -
будущим. А сейчас подвожу итог, хотя, быть может, проживу годы. Только
ничего значительного со мной уже не произойдет. Активная жизнь позади, и я
пытаюсь реанимировать ее в воспоминаниях. Как говорили древние
правоведы, попытка с негодными средствами. Разве восполнит утрату
действительности лубочная картинка, малюемая памятью?
Оттого я и говорю себе: глупо, глупо, глупо! И продолжаю вспоминать,
потому что забыть было бы еще большей глупостью и даже подлостью по
отношению к тем, кого уже нет.
Стараюсь оттеснить на задний план памяти тщеславное - рукоплескание
толпы потомков, награды и отличия, которых я удостоился по возвращении.
Стержневая основа воспоминаний глубже и значительней. Для нее не
найти иного определения, кроме единственно возможного: дружба. Как жаль,
что это слово затерто от неумеренного применения!
Я не однолюб. Но лишь одного человека мог бы по праву назвать другом. У
него же, помимо меня, было немало друзей. Они разбежались, как только с
ним случилась беда. А я остался. Впрочем, об этом позже.
Лен - так звали моего друга - не был исконным землянином. Он родился на
союзной планете в созвездии Лиры. Как раз тогда ученые пришли к выводу,
что в биологическом плане человечество деградирует. Чтобы остановить
вырождение, нужна была свежая кровь: генофонд землян требовал обновления.
И с лирийцами, близкими по генотипу к людям, заключили договор о
генетическом обмене. Так Лен попал на Землю.
Его усыновила бездетная супружеская чета. Повзрослев, он мало чем
отличался от коренных землян. Лишь заостренный нос, узкие плечи и
пронзительный блеск неестественно крупных черных глаз выдавали в нем
инопланетянина.
Я познакомился с ним во время войны на первом цикле космофизического
практикума.
Это была вторая, и последняя, галактическая война...
Говоря "во время войны", я допускаю неточность: надо было сказать "еще во
время войны". Война, то затухала, то разгоралась вновь. Что бывает иначе,
мы не знали.
Нам противостояли Кривые миры - так мы их называли. Возможно, Кривыми
мирами они называли нас.
Две планетные ассоциации стремились уничтожить друг друга. Рано или поздно
им бы удалось это сделать. И если все же не удалось, то исключительно
благодаря Лену.
Нынешним людям трудно представить атмосферу тех лет. Мир виделся нам как
бы в поляризованном свете. Фильтры были в нашем сознании. Черное казалось
белым, белое - черным. За несколько поколений у нас выработался условный
рефлекс, предохранявший, как от ожога, от собственного мнения.
Иммунитет против инакомыслия - сказали бы теперь. Те, кто утрачивал его
или был заподозрен в этом, вскоре оказывались на Черной планете.
Враги Галактики... Я испытывал к ним презрение и ненависть. Время от
времени исчезал кто-нибудь из знакомых, выяснялось - враг. Скажи мне:
брось в него камень, - бросил бы. А о том, что и со мной может случиться
такое, не думал, как не думают о смерти в расцвете лет.
У меня не вызывало удивления, что врагов Галактики так много, что среди
них люди, которых еще недавно прославляли: я рос в обстановке
подозрительности. "Будь бдителен, враг не дремлет!" - внушали мне с
детства, Неудивительно, что в каждом встречном я видел потенциального
врага...
* * *
Я плохо помню родителей, хотя, когда они погибли, мне было одиннадцать
лет. Напрягая память, восстанавливаю отдельные фрагменты, эпизоды.
Однажды мать горестно воскликнула:
- Кончится ли когда-нибудь эта проклятая война?
- На Черную планету захотела, да? - зашипел отец и, повернувшись ко мне,
проговорил непривычно просительным тоном:
- Мама пошутила, никому не рассказывай, хорошо?
Я обещал молчать. А он, круто поменяв тему, начал нахваливать Отца всех
планет и галактик.
- Почему говорят: "всех", ведь существуют Кривые миры? - спросил я, не
подумав.
- Оставьте меня в покое, вы, оба! - У отца дрожали руки. - Дождетесь
неприятностей!
Но потом он растолковал мне, что обитатели Кривых миров не понимают, в чем
счастье, и оттого воюют с нами. И что Отец всех планет и галактик знает,
как сделать их счастливыми и свободными.
- Ты тоже не всегда послушен, но от этого я не перестаю быть твоим отцом.
Так ведь?
Я сказал, что так. И действительно, доводы меня убедили...
Родители погибли на моих глазах. Несколько корпускуляров ворвались в
Солнечную систему и атаковали Землю. Прежде чем атаку отбили, часть земной
материи выбросило в надпространство.
Это мне объяснили позже. В тот момент, когда произошел выброс, я отбежал
от родителей на несколько метров. Обернулся, а их нет. Густота, стена
мрака, мир оборвался в шаге от меня - мгновенно и беззвучно. Я даже не
вскрикнул. Стоял в оцепенении и ждал, когда все возвратится.
Не возвратилось.
Случившееся не было чем-то из ряда вон выходящим. В галактической войне не
существовало фронта и тыла. Каждый рисковал в любую минуту напороться на
шальной луч деструктора, попасть под мезонный дождь или оказаться в
эпицентре гравитационного импульса. Да что там люди! В недобрый миг могла
испариться вся Земля с ее флорой, фауной и ноосферой!
Как ни чудовищно это выглядит сейчас, но я испытал облегчение. И вовсе
не потому, что ненавидел родителей, возможно, я даже любил их. Просто
произошла меньшая из бед: погибли мои мать и отец, а мог бы Он, Отец всех
планет и галактик.
"Без родителей можно прожить, - думал я, - без Него жизнь немыслима!"
Тем я и утешился тогда. И вот что примечательно: я не могу вспомнить
лица матери и отца, они ускользает в туман. А Его лицо не вырубить из
памяти, врезалось в нее навечно, хотя ни разу не видел въяве...
Инициаторами галактической войны были люди, но воевали импьютеры и
автостратеги. Военная машина, с ее множеством перекрестных связей и
колоссальным быстродействием, исключала участие человека в выработке
решений. Техника воевала с техникой, а люди были расходным материалом.
Да, война не стала абстрактным явлением. Она требовала человеческих жертв
и получала их. Человек пасовал перед техникой, не мог обороняться от нее.
Но признаться в этом - значило поставить под сомнение основу основ:
каждая из сторон считала войну праведной и собиралась воевать "до
победного конца", каким бы он ни был!
И вот у нас придумали "всеобщую оборону", которая создавала видимость
причастности людей к судьбам войны.
От мала до велика маршировали (в тридцатом-то веке!), устраивали
учебные тревоги, распыляли мишени в тирах, состязаясь с импьютерами.
"Всеобщая оборона" имела символическое значение. Да и вся наша система
зиждилась на символах, атрибутах и лозунгах. Они подогревали энтузиазм.
Надо признать, что долгие годы его удавалось поддерживать на точке
кипения. И только благодаря Ему, Отцу всех планет и галактик, в чей гений
слепо верили не только мы, дети, но и взрослые, даже многие
чернопланетники.
Я не ошибся, думая, что проживу без родителей. Обо мне позаботился Он,
так сказали в интернате, где я провел пять дет.
Из этого времени запомнились, главным образом, военные игры, бравурная
музыка, под которую мы печатали шаг, торжественная присяга ("Я, юный
гражданин Великой галактики, перед лицом своих товарищей клянусь, что
никогда не... " - далее следовал перечень запретов).
Мы уничтожали, разумеется, на дисплеях имитаторов, полчища вражеских
дисколетов, десантировались на Кривые миры, до того омерзительные, что
взрывать их доставляло удовольствие. Таким было мое "счастливое детство".
Сейчас я беру эти слова в кавычки. Но правомерно ли? Разве я не был
по-своему счастлив? Да и что такое счастье, может быть, счастлив
тот, кто в него верит?
Другого детства никто из нас не знал, сравнивать было не с
чем!
В детстве и даже юности я искренне считал, что только мы, живущие под
крылом Отца всех планет и галактик, по-настоящему свободны. Я ненавидел
(или думал, что ненавижу) Кривые миры и населявших их монстров, был готов,
став взрослым, исполнить свой интерпланетный долг: помочь (конечно же,
силой оружия!) этим чудовищам обрести свободу. Им ничего другого не
останется, ибо свобода - осознанная необходимость.
* * *
Познакомились мы с Леном при довольно странных обстоятельствах. Я в то
время учился на круге практической космогонии, Лен - на импьютерном.
Располагались они на изолированных уровнях огромного, заглубленного в
землю комплекса. Из-за секретности, возведенной у нас в ранг высшей
добродетели, круги не соприкасались. Вероятность повстречаться,
познакомиться и, тем более, сблизиться с Леном была невелика. И все же
это произошло.
Раз в неделю мы с утра и до вечера занимались "всеобщей обороной", как
все граждане планеты. При таком глобальном охвате инструкторов военного
дела не хватало. Не знаю, когда Лен успел этому научиться, но он
безупречно разбирался в оружии и, как мне казалось, любил его. Лишь
совсем недавно, перебирая в памяти наши беседы, я вспомнил эпизод,
который в свое время истолковал неверно.
Разбирая мезонную пращу (мы были вдвоем), Лен проронил:
- Чтобы победить врага, его надо знать в совершенстве.
- Ты о Кривых мирах? - спросил я тогда.
Лен промолчал, а я смутился, подумав, что не следовало задавать вопрос,
если ответ очевиден.
Как знатока вооружений, Лена, несмотря на студенческий статус, назначили
нашим инструктором. Завидев впервые его тощую угловатую фигуру, мы впали в
игривое настроение, уж больно она была нелепа. Но через полчаса забыли о
насмешках. Еще бы! Он расчленил на микроблоки деструктор, считавшийся
неразборным, и сгреб их в кучу.
- Конец деструктору! Что теперь будет... - прошелестел шепоток.
- Как что? Отправят прямиком на Черную планету. Это же вредительство! -
ляпнул красавчик Укс, которого я терпеть не мог за склонность к доносам.
Однако у нас на глазах разрозненные детали как бы сами собой соединились
в единое целое: инструктор работал с быстротой и ловкостью фокусника.
Причем учебный деструктор, в котором и эаряда-то не могло быть, повел себя
как боевой - Лен мгновенно лишил Укса роскошной шевелюры, отчего тот стал
похож на неоперившегося цыпленка, а затем протянул ему оружие:
- Теперь твоя очередь!
Но Укс не решился на прицельный выстрел.
- Не страдай, через месяц отрастет, - прокаркал Лен.
Деструктор пошел по рукам. Каково же было наше изумление, когда
оказалось, что он таки учебный!
- Как вы это сделали? - хором вскричали мы.
Глаза Лена высекли искру.
- Из боевого каждый дур-рак... А меня-то, надеюсь, таковым больше не
считаете?
Много ли надо, чтобы завоевать авторитет? Иногда достаточно маленького
чуда. Лен совершил его на наших глазах, и мы были покорены раз и навсегда,
Ни вихлявая походка, ни каркающий голос уже не казались нам смешными. Даже
очевидный недостаток Лена - неряшливость, - как ни странно, приобрел чуть
ли не аристократический оттенок. Теперь уже мы посмеивались над Уксом,
внешности которого прежде завидовали.
Между тем, он оказался провидцем, но и об этом - позже...
* * *
Спустя месяц мы познакомились заново. И опять же при обстоятельствах,
далеко не ординарных.
Мне, мягко говоря, недостает мужества. Вот и захотелось доказать себе,
что в экстремальной обстановке буду не хуже других.
Я решил заняться лунапультой, как раз набирали группу.
Гравипультироваться на Луну представлялось мне верхом отваги. Добавлю, что
в глубине души копошился и червячок тщеславия: а вдруг посчастливится
установить рекорд, долететь до Луны быстрее всех!
Какое же изумление я испытал, когда на первом же занятии встретил Лена! Я
бы не удивился, окажись он и здесь инструктором. Но он был всего лишь
курсантом-новичком, как и я!
И все же сознание его превосходства мешало мне подойти к нему. А он, узнав
меня, подмигнул так запросто, словно мы уже давно были приятелями.
- Не боишься гр-равипультироваться? - спросил, понизив голос.
- Нисколько! - поспешно воскликнул я и почувствовал, что краснею.
- Ну-ну. Молодец! А я, бр-рат, трушу. Ещё как трушу!
- Вы? Не может быть!
- Правда, боюсь. Ты уж не выдавай меня, ладно?
Конечно же, Лен соврал насчет трусости. Посмеивался в душе, когда я,
пыжась от гордости за его дружеское доверие, пообещал:
- Будьте спокойны, не выдам.
- Вот и хор-рошо, - прокаркал Лен.
Так мы стали друзьями.
Впрочем, наши отношения не были равноправными. Лен частенько подтрунивал
надо мной, но делал это так, что я никогда не мог понять, смеется он или
говорит серьезно.
- Ты пробовал когда-нибудь крогусы? - мог спросить невзначай.
- А сам-то пробовал?
- Угу.
- Но ведь крогус распадается за тридцать секунд!
- На Земле, - уточнял Лен.
- Не хочешь ли сказать, что бывал на...
- Вот именно.
И следовал подробный рассказ об охоте на крогусов во внеземелье. А я не
знал, верить ему или нет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг