началось исследование. Это не может быть простым совпадением. Тем более,
что в Вашей брошюре есть такая фраза: "Если бы этот вопрос задал
кто-нибудь 15 лет назад, его сочли бы за сумасшедшего" (имеются в виду
возможности электронных машин играть в шахматы и т. д.).
Письмо заканчивалось своего рода рефератом "Исследование работы
головного мозга, нервной деятельности, работы внутренних органов":
"Исследование ведется с помощью радиоволн (УКВ), направляемых
радиолокатором, и кибернетического устройства. В условиях исследования на
расстоянии изучается мышление, производится регулирование нервной системы.
Оно основано на электрических процессах, происходящих в головном мозгу и
нервной системе человека... Между человеком и кибернетическим устройством
существует обратная связь, в которую может вмешиваться оператор..."
"Не зря ему дали повышенную стипендию, - подумал Плотников, прочитав
письмо. - Грамотность, стилистика почти безукоризненны. Ясность мысли,
последовательность изложения, наконец, логика, хотя и своеобразно
деформированная, бесспорны. А человек - душевнобольной. Он страдает. Он
презирает: "Я видел слабых, жестоких людей". Какое убийственно точное
сочетание: слабые - жестокие! Он изверился во всех: "Я обращался в
Академию наук, к Несмеянову, Бардину, Топчиеву, ученому секретарю
отделения технических наук академику Благонравову, к Векслеру и Вовси,
Палладину и в лабораторию управляющих систем и машин, институт высшей
нервной деятельности. Много писем я написал..."
Ему не ответил никто. И Плотников тоже не ответил. А потом,
оправдывая свое молчание рассудком, не мог этого себе простить сердцем.
Он испытывал к написавшему письмо жалость и уважение, видел в нем
интеллектуала, который, сам того не сознавая, оказался "вне игры".
Безобидная брошюра запустила в действие если не механизм болезни, то по
крайней мере систему передач, придавшую ей образное содержание...
* * *
Пока все... Я выключил реальность и сейчас принадлежу самому себе.
Мой внутренний мир заключен в хрупкую скорлупу. По другую сторону
поглотившая меня Вселенная и звездолет, пронзающий ее со скоростью,
которую несведущий назвал бы сверхсветовой... Впрочем, "звездолет" всего
лишь аллегория, в нем нет ни крупицы вещества. Он неотделим от меня
самого.
Кто я, имею ли право называться человеком? Строго говоря, нет. Я
волновой двойник человека. Живого, реального человека. Двойник,
заимствовавший у него все, кроме плоти. Не привидение - вполне
материальный сгусток полей, упорядоченный и высокоорганизованный.
У меня есть прошлое. До известного момента - прошлое прототипа, затем
собственное... Как-то он там, на Земле, мое первое "я", предтеча живой
волны, несущейся быстрее, чем свет в свободном пространстве: в волноводе
скорость возрастает, может даже стремиться к бесконечности. А если
волновод во Вселенной... Трансвселенская магистраль? Но возможно ли такое
в бесконечном пространстве?
Этот вопрос запал в головы ученых, и вот я лечу, нет, распространяюсь
неведомо куда, чтобы ответить на него. Кому ответить? Как ответить? Зачем?
Похоже, ученые даже не задумывались над этими "кому", "как" и "зачем"!
Ученые - взрослые дети, которым подавай все новые и новые игрушки. Я -
последняя из них. Интересно, что у меня внутри? Солома? Вата? Колесики?
Всего лишь игрушка, которую разломают, заглянут внутрь и выбросят!
Действительно, имею ли я право на собственное "я"? Пусть не человеком, но
личностью могу считаться?
Мой прототип... Думает ли он обо мне? Не мучает ли его совесть? Ведь
ему так легко представить себя на моем месте... в полном одиночестве... в
абсолютной изоляции... в неведении о будущем!
Самое страшное для меня - будущее. Боюсь не смерти, - бессмертия.
Что, если буду существовать столько же, сколько Вселенная, - вечно?
Нескончаемое движение в нескончаемом пространстве... Без цели, без
надежды, с сознанием, что уже нет ни прототипа, ни человечества, ни Земли,
ни Солнечной системы, ни Млечного Пути... Движение среди чужих,
беспрестанно сменяющихся звезд, сквозь миры и антимиры - поле может
взаимосуществовать не только с веществом, но и с антивеществом...
Мой прототип... Мы родились в один и тот же миг, в одной и той же
точке. Все, что происходило с ним, происходило и со мною. Любили одну и ту
же женщину, испытывали одну и ту же боль. Теперь же мы порознь...
Обо мне они не подумали. Человек во плоти не сумеет понять
человека-волну. Разве волна может страдать? Это же модель, репродукция,
схема! Разве схема способна чувствовать, ее назначение - собирать,
обрабатывать, анализировать информацию. И я собираю, обрабатываю,
анализирую. Выполняю свой долг. Перед кем? Кому и чем я обязан? Смешно,
нелепо, но я чувствую себя человеком и горжусь принадлежностью к
человечеству. Если моя смерть или мое бессмертие нужны людям... Стоп! Пора
включать реальность...
И все же зря я поддался! Уникальная нервная система, видите ли.
Повышенная восприимчивость к аш-полям и всякое такое. Другого уникума нет,
и будущее науки всецело зависит от моего добровольного согласия.
Добровольного! Как будто могли заставить.
Канючили:
- Что вам стоит, вы же ничего не теряете!
Пришлось согласиться. На свою голову...
Вспоминаю гулкие коридоры НИИ. Меня везут на каком-то неуклюжем
катафалке, словно больного в операционную, раздетого догола, с макушки до
пят облепленного датчиками, водружают на хирургический стол:
- Сейчас мы вас на минуточку усыпим, сны будут приятные...
Сны были совсем не приятные. Снилась моя жизнь, в таких мерзких
подробностях, какие наяву и не помнил. Заставил себя забыть! Оказывается,
не забыл. Снилась Вита и наш последний разговор... Но хватит! Иначе не
спасет и уникальность нервной системы: "уникальная" вовсе не означает
"крепкая", скорее наоборот!
Меня выжали до отказа и с превеликой благодарностью отпустили. Я был
посвящен в их замысел лишь постольку-поскольку. Нужен прототип для
создания какой-то особой волны, которую пошлют в глубь Вселенной. Зачем -
не моего ума дело.
- Ну и посылайте вашу волну, какое я имею к ней отношение! - говорю
главному из ученых, румяному, совсем домашнему старичку в академической
ермолке.
- Вы и есть эта волна! - отвечает тоном злодея и подмигивает. - Не
бойтесь, даже не почувствуете, что летите... пардон, распространяетесь.
Лично для вас все останется по-прежнему.
Он сказал полуправду. Живу, как и прежде. Но по ночам преследуют
кошмары: я один на миллиарды безлюдных парсеков и отчего-то панически
боюсь... не смерти, это было бы естественно, а бессмертия. Просыпаюсь,
ощупываю себя и - руки-ноги на месте - утираю холодный пот...
Иногда же снятся колонки цифр. Бесконечные столбцы цифр, лишенных
смысла. Это еще хуже. Встаю измотанный, словно каторжной работой. А цифры
стоят перед глазами, будто на экране с послесвечением. Однажды я
бессознательно исписал ими лист и... порвал его в клочья: не хватает
свихнуться!
Нужно позвонить румяному злодею. Заварил кашу, пусть и расхлебывает!
Снова отключаю реальность. Последние периоды (чуть было не сказал
"дни") творится что-то неладное. Точно фотоснимок в проявителе, проступает
утраченная плоть (опять рассуждаю не как двойник, а как прототип: ведь на
самом деле я никогда не обладал плотью, следовательно, в принципе не мог
ее утратить... и все же временами чувствую свое тело). Недавно вдруг
осознал себя на Невском, в толпе...
Не замечал раньше, что толпа похожа на волну. В ней множество
пространственных гармоник. Гармоники снуют навстречу друг другу: прямые -
вперед, обратные (их меньше) - назад, а волна катится...
Да, я побывал на столь любимом мною Невском. Адмиралтейская игла,
увенчанная флюгером-корабликом... Нимфы, несущие глобус... Нептун,
вручающий Петру трезубец... Строгановский дворец в стиле русского
барокко... Казанский собор с девяноста шестью коринфскими колоннами...
Аничков мост, украшенный великолепными скульптурами Клодта...
Прав был Гоголь, нет ничего лучше Невского проспекта!
Когда мне особенно грустно, я называю себя призраком. Вот уж не
думал, что у призраков бывают галлюцинации! Они преследуют меня все чаще.
Но почему "преследуют"? Почему не "облегчают жизнь", не "дают надежду"?
Никак не отрешусь от образа мыслей прототипа. Ограниченный человек (не
странно ли так думать о себе?), он бы сказал: "Галлюцинации - это плохо.
Галлюцинации - результат душевного расстройства или действия наркотика"...
Призрак-наркоман, какая глупость! Но чем бы ни порождались
галлюцинации, они моя единственная связь с Землей...
- Я знал, что он придет, - довольно проговорил Бенуа и, сняв ермолку,
промокнул платком вспотевшую лысину. - Но, правду говоря, начал было
сомневаться. Итак, эксперимент оказался удачным. Поток информации, о
котором мы не смели и мечтать!
- Скажите, Алекс, это телепатия? - поинтересовался Велецкий.
- Под телепатией понимают мысленное общение двух людей - индуктора и
реципиента. Здесь же нет ни того, ни другого. Вернее, оба в одном лице.
- Как так? - поразился Велецкий. - Разве прототип и двойник не два...
не две личности?
Бенуа хитро рассмеялся. Румянец на его щеках заиграл еще ярче.
- Раскрою секрет: не существует ни прототипа, ни двойника. Один и тот
же человек одновременно находится и среди нас, и в толще Вселенной. В этом
вся соль!
- Но разве можно было без его согласия...
- Конечно, нельзя! - потер руки Бенуа. - И все же я это сделал. Иначе
бы... Словом, я все поставил на кон и, как видите, выиграл. А победителей,
к счастью, не судят!
- Вы считаете себя победителем?
- Абсолютно в этом убежден, - бодро сказал Бенуа.
"ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ"
Как-то, в начале своей научной деятельности, Плотников посетил
художника-абстракциониста. Бациллы созерцательной мудрости еще не проникли
в жаждущий деятельности организм Алексея Федоровича. Обо всем на свете у
него было свое, бескомпромиссное, разумеется, "единственно правильное"
суждение. К абстракционисту он шел с запрограммированным предубеждением,
и, почувствовав это, художник начал показ с портретов, выполненных в
реалистической манере. Портреты свидетельствовали о мастерстве и таланте.
- Но это не мое амплуа, - сказал художник.
Они перешли к акварелям. Их было много. Линии извивались, краски
буйствовали. Картины притягивали нарочитой изощренностью, фантастичностью,
дерзостью. Плотников вспомнил стихи Василия Каменского, разученные им
когда-то смеха ради и теперь не желавшие уходить из памяти:
Чаятся чайки.
Воронятся вороны.
Солнится солнце,
Заятся зайки.
По воде на солнцепути
Веселится душа
И разгульнодень
Деннится невтерпеж.
- Как называется вот эта... картина?
- А какое название дали бы вы?
- "Разгульнодень", - в шутку сказал Плотников.
- Знаете Каменского, - удивился художник. - Ну что ж, так оно и есть.
- Вы это серьезно?
- Разумеется, кто-то другой даст картине свое название, скажем,
"Восход солнца на Венере" или "Кипящие страсти". Ну и что? Когда вы
слушаете симфонию, то вкладываете в нее свое "я", и музыка звучит для вас
иначе, чем для вашего соседа и для самого композитора. У вас свои
ассоциации, свой строй мыслей, словом, свой неповторимый ум. Абстракция
дает ему пищу для творчества.
- А как же с объективным отображением реальности?
- Воспользуйтесь фотоаппаратом, не доверяйте глазам. Классический
пример: когда Ренуар показал одну из своих картин Сислею, тот воскликнул:
"Ты с ума сошел! Что за мысль писать деревья синими, а землю лиловой?" Но
Ренуар изобразил их такими, какими видел, - в кажущемся цвете,
изменившемся от игры световых лучей. Кстати, сегодня это уже никого не
шокирует.
- Какое может быть сравнение; импрессионизм и абстракционизм?
Художник усмехнулся.
- Вот ведь как бывает. В семидесятых годах девятнадцатого века умные
люди высмеивали "мазил-импрессионистов, которые и сами не способны
отличить, где верх, а где низ полотен, малюемых ими на глазах у публики".
А сейчас, в шестидесятых годах двадцатого, не менее умные люди восторженно
восхваляют импрессионистов и высмеивают "мазил-абстракционистов"!
Много лет спустя Плотников вспомнил эти слова, стоя перед фреской во
всю огромную стену в парижском здании ЮНЕСКО. Изображенная на ней фигура
человека, нет, глиняного колосса, вылепленного в подпитии неведомым богом,
- плоская, намалеванная наспех грубой кистью и еще более грубыми красками,
вызвала у него чувство удушья. И эту, с позволения сказать, вещь сотворил
великий Пабло Пикассо, при жизни объявленный гением!
"А король-то голый!" - подумал Алексей Федорович и сам ужаснулся.
Скажи так вслух, и сочтут тебя, голубчика, невеждой, невосприимчивым к
прекрасному!
Однажды ему так и сказали: "Герр профессор, вы совершенно не
разбираетесь в прекрасном!"
Вскоре после получения профессорского звания Плотников был
командирован на месяц в Дрезденский технический университет. На вокзале в
Берлине его встретила переводчица фрау Лаура, желчная одинокая женщина лет
сорока, установившая над ним тотальную опеку.
- Герр профессор, сегодня у нас культурная программа. Куда вы
предпочитаете пойти, в музей гигиены или оперетту?
- Право же, мне безразлично, фрау Лаура.
- Выскажите ваше пожелание!
- Да все равно мне!
- Я жду.
- Хорошо, предпочитаю оперетту!
- А я советую пойти в музей.
- Но теперь я захотел именно в оперетту!
- Решено, - подводит черту фрау Лаура, - идем в музей гигиены.
Как-то в картинной галерее она привлекла внимание Плотникова к
небольшому полотну:
- Смотрите, какая прелесть, какое чудное личико!
- А по-моему, это труп, - неосторожно сказал Плотников.
Вот здесь-то он и услышал:
- Герр профессор, вы совершенно не разбираетесь в прекрасном!
Подойдя ближе, они прочитали название картины: "Камилла на смертном
одре".
Этот эпизод вспомнил Алексей Федорович, стоя у фрески Пикассо.
"Да он издевается над нами... Или экспериментирует, как с подопытными
кроликами! Шутка гения? Почему же никто не смеется? Почему у всех такие
торжественно-постные лица?"
Еще один эпизод с чувством досады вспомнил Алексей Федорович. Как-то
раз в разговоре с композитором и пианистом Гозенпудом он вздумал показать
себя ценителем музыки и принялся расхваливать полонез Огинского.
- И это вы считаете музыкой? - удивился Гозенпуд.
- Полонез Огинского вне музыки! - важно поддакнул присутствовавший
при разговоре доцент консерватории.
- Но полонез воздействует на эмоции слушателей, на их настроение, -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг