- Священное место, значит, - с некоторой обидой пояснил Алпа. - Здесь
собираются...
Вогул не договорил. Тело его напряглось, словно перед прыжком, в
глазах появилось какое-то странное выражение - боль и радость вместе.
Проследив за взглядом Алпы, Иван увидел, как из небольшой избушки на краю
пауля вышла невысокая девушка в широком ярко-синем платье, расшитом
красными узорами. Волосы ее были заплетены в две толстых косы, унизанных
бляхами, кольцами, убранных разноцветными лентами.
Некоторое время побратимы молча наблюдали за обитательницей пауля.
Она неутомимо носилась по всему стойбищу - то от юрты к камельку, где на
воткнутых в землю прутьях пеклись лепешки, то взлетала по ступенькам,
вырубленным в бревне, к устроенному высоко над землей лабазу, то спешила с
берестяными ведрами к реке. А едва выдавалась свободная минута, она
присаживалась на пороге избушки и быстрыми стежками сшивала оленьи шкуры.
- Добрая хозяйка будет, - наконец заметил Иван.
Вогул покраснел, словно похвала относилась к нему.
Когда девушка в очередной раз направилась к амбару, ближе всех
стоявшему к месту, где прятались побратимы, Алпа неожиданно издал
трескучий горловой звук. Помолчал несколько секунд и снова застрекотал.
Девушка замерла на лестнице, прислоненной к амбару, потом с какими-то
неловкими, суетливыми движениями стала доставать припасы. Со всех ног
бросилась к камельку, сложила возле него добро, взятое из амбара. Потом
ненадолго скрылась в маленькой избушке на краю пауля. Выйдя оттуда в шали
и с туеском в руке, она что-то сказала вооруженному вогулу, мерявшему
шагами опушку, и скрылась в лесу.
Когда среди стволов бора, подходившего к малиннику, замелькало синее
платье, Алпа опять негромко прокричал кедровкой. Сказал, не глядя на
Ивана:
- Подожди. Я быстро.
И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
Они появились совершенно бесшумно. Иван даже вздрогнул, когда перед
ним возникло девичье лицо, обрамленное цветастой шалью. Алпа, шедший
следом, с затаенной гордостью сказал:
- Вот, это Пилай...
- А меня Ивашкой зовут, - молодой человек во все глаза смотрел на
возлюбленную побратима, а та, напротив, отводила взгляд. - Да ты не
робей...
- Она и не боится, - ответил за нее Алпа. - Просто нрав такой.
Как бы подтверждая его слова, Пилай быстро заговорила, избегая,
однако, смотреть на Ивана.
- Нельзя вам здесь... Если ветер изменится, на пауль понесет - сразу
собаки учуют...
Иван беспомощно развел руками.
- Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли...
- Да я уж сказывал ей, - вмешался Алпа. - А она свое...
- Завтра много гостей будет: шаманы с Пелыма, с Сосьвы... По тайге
ходить станут, набредут...
- А что за сборище такое?
- Медведя убили.
Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
- Надо вам, однако, в мань-кол схорониться...
- Замолчи! - чуть не закричал Алпа.
На лице его был написан неподдельный ужас.
Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
- Чего благуешь?
- Грех... грех... Нуми-Торум накажет... - побелевшими губами шептал
Алпа.
- Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, - сказала Пилай,
впервые прямо взглянув на Ивана. - Это и есть мань-кол - бабий дом...
- Нельзя мужикам в мань-кол! - прервал ее Алпа. - Даже шаман туда
войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
- А это еще кто? - с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
- О-очень большой бог, - почтительно закатив глаза, отвечал вогул. -
Са-амый большой...
- А как же тот... за народом смотрящий мужик?
- И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее...
- Морока с вами. У нас просто: один всех выше...
Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет
закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему
на нарах, вполголоса говорил:
- Да уймись ты, ничего тебе не будет... Хоть то в соображение возьми,
что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ну, остались бы мы в
кустах сидеть - только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил...
Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким
косяком, вошла Пилай.
- Выспались? - В глазах ее притаилась тревога.
- Я-то слава богу. А он, - Иван кивнул в сторону побратима, - он
жалится: всю ночь продрожал-де. Вот сижу увещеваю...
- Я и сама-то... - призналась Пилай. - Днем-то не так страшно.
После короткой паузы сказала - уже другим повеселевшим голосом:
- А гости уже подходят - пелымских шестеро на той стороне речки
показалось. Сейчас поедут за ними.
- У вас что, лодка есть? - заинтересовался Иван.
- Не одна еще.
- А говорили, что к вам по воде не подняться.
- Наши вниз и не плавают - здесь поблизости. Да на озера ходят -
лодки-то берестяные, на плече унести можно...
Весь день Иван и Алпа сменяли друг друга возле крохотного окошка,
прорубленного над входом и следили за тем, что делается в пауле.
- На миг не отходит, - наконец сокрушенно произнес Иван. - Поди
подберись тут к статую... От кого он только бережет-то его. К вам ведь
только свои добираются.
Алпа с усмешкой посмотрел на вооруженного вогула, сидевшего у входа в
"рогатую" полуземлянку, и сказал:
- От своих и берегут. Сколько драк между шаманами из-за Золотой Бабы
было. Украсть несколько раз пытались - кто ею владеет, тому вся тайга дары
несет... Вот Воюпта и бережет ее пуще глаза.
Вдруг откуда-то с реки послышался частый вороний грай. И почти сразу
же отозвались невидимые из мань-кола птицы в самом пауле. Со всех сторон
неслось карканье. Когда Иван с недоумением прильнул к оконцу, чтобы
понять, чем вызван вороний переполох, Алпа бесстрастно сказал:
- Не птицы кричат, люди кричат.
Побратим повернулся к нему с вопросительной миной на лице.
- Значит, увидели лодку - медведя убитого везут...
Иван не стал задавать вопросов и весь обратился в зрение и слух.
На травянистой поляне тем временем появились люди - их было несколько
десятков. Одни в шаманских одеяниях, обшитых лентами, галунами и бляхами,
с татуировкой на лице, другие - в обычных охотничьих доспехах из звериных
шкур. Все они двигались к берегу реки, размахивая руками и каркая на
разные лады.
Вот на узкой полоске воды, видной из окошка, появилась берестянка с
тремя гребцами. Едва лодка ткнулась в берег, как к ней кинулись все
многочисленные обитатели пауля. Поднялся целый фонтан брызг - люди что
есть силы колотили по воде, обдавая друг друга, весело крича по-вороньи.
Потом несколько десятков рук подхватили тушу медведя, бурой массой
возвышавшуюся на дне берестянки, и потащили добычу к священному кедру,
украшенному шкурами и цветными лоскутьями.
Иван и Алпа увидели, как старый шаман что-то бранчливо сказал Пилай,
как она, вспыхнув, бросилась к мань-колу.
Войдя, она с обидой произнесла:
- Прогнал - грех, мол, тебе на медвежьем празднике вертеться...
- Что ж у них тут такое важное будет? - с усмешкой спросил Иван.
- У зверя убитого прощенья просить будут. Обманывать его станут -
тебя не мы убили, тебя олени, или менквы, или птицы заклевали... - очень
серьезно ответила Пилай.
Иван недоверчиво слушал.
- Правду говорит, - подтвердил Алпа. - Личины понадевают. Сам-то
Воюпта, видно, журавлем оденется - так уж положено... Голову да шею
журавлиную из деревяшки приладит...
Караульный, приставленный к "рогатой" землянке с берестяной крышей, с
завистью глядел в сторону кедра, где все уже было готово к празднеству.
Перед головой медведя, уложенной поверх свернутой его шкуры на помосте,
пылал большой костер, выхватывая из тьмы нижние ветви священного дерева и
часть поляны. От котла, черневшего среди пламени, стлался пар. Шаманы,
собравшиеся на праздник, сидели на земле полукольцом, почтительно глядя на
морду убитого зверя. Позади них расположились сопровождавшие их служки в
охотничьей одежде.
Страж Золотой Бабы ощутил болезненный тычок в спину. Суетливо
повернулся. Перед ним стоял Воюпта, только что вышедший из землянки.
- Зеваешь? - прошипел шаман и, отстранив караульщика, направился к
костру, позванивая монистом.
Увидев его, сидевшие у костра замерли, сложив руки на коленях. А
Воюпта, глядя поверх голов, прошествовал к помосту, взял лежавший рядом со
шкурой бубен и стал нагревать его над огнем. Потом отошел от костра и на
минуту замер, словно давая гостям возможность насладиться созерцанием его
костюма. Тут и впрямь было на что посмотреть. На голове у колдуна
топорщилась шапка из меха росомахи, обшитая бубенцами. Балахон из оленьей
кожи украшали десятки, а может быть и сотни, блях, монет, лент, деревянных
фигурок; гирлянды медвежьих и волчьих зубов опутывали шею.
Сухо и величаво поклонившись зрителям, Воюпта поднял над головой
бубен, обтянутый кожей, и задергал им со всевозрастающей скоростью.
Колокольцы на обруче бубна залились тонко и тревожно. Резким движением
шаман выхватил из-за пазухи лапку гагары и что есть мочи стал бить в
бубен. И вдруг присел, закрыв лицо руками. Но через несколько мгновений
ладонь его снова колотила по инструменту, вызывая глухие угрожающие звуки.
А потом кудесник начал крутиться на одной ноге, визжа и причитая,
заклиная и будто бы жалуясь кому-то. Словно вихрь, носился он по поляне,
то подпрыгивал, вздымая полы своего балахона, то начинал кататься по
траве, как в припадке.
Когда камлание закончилось, Воюпта дал знак одному из постоянных
обитателей пауля, сидевшему во втором ряду зрителей. Тот резво поднялся и
кинулся в одну из юрт. Спустя полминуты появился оттуда вместе с Жиляем.
Пленник остановился возле костра, опасливо озираясь по сторонам. И
замер, услышав голос шамана, звучавший с грозно-пророческими интонациями:
- Рущ! Ты помогал. Тебе верю. Хочу совсем вера иметь. Клятва даешь?
- Да нешто я... - с подчеркнуто преданным видом начал Жиляй.
- Я говорю! - Воюпта зыркнул на него глазами, в которых отражались
языки пламени. - Клятва даешь?
- Даю, даю, - поспешно согласился цыган.
Последовал новый знак шамана одному из его служек, и на траву перед
Жиляем упали две половинки собачьего трупа.
- Пройди между разрубленный собак!
Цыган, боязливо семеня ногами, прошел, как ему было указано.
- Садись! Праздник смотри! Верю тебе!
И шаман отошел в сторону.
Из темноты немедленно вынырнули двое вогулов, ведя на кожаном аркане
белого оленя. Когда тот замер возле костра, едва приметно поводя своими
синеватыми глазами, из полукруга зрителей поднялся один - молодой шаман -
и с криком вонзил нож оленю под лопатку. Жертвенное животное рванулось
вперед, но двое его поводырей крепко держались за концы тынзяна.
Повалившись на бок, олень забился, закусив язык.
Прошло всего несколько мгновений, а сердце оленя, его почки, мозг,
печень уже дымились в расписных деревянных чашах, и один из шаманов
поливал их кровью. Воюпта взял в руку трепещущий глаз и сунул ладонь к
лицу Жиляя. Тот в ужасе отшатнулся, но старый шаман умело впихнул ему в
рот студенистую массу. И пока цыган, перемазанный кровью, содрогаясь от
отвращения, пытался проглотить глаз, Воюпта с ласковыми интонациями
повторял:
- Е-ешь, рущ! Е-ешь, гость дорогой!..
Когда гости немного подкрепились оленьим мясом, Воюпта поднялся и
сказал:
- Пляска, однако, начинать надо.
И пошел к рогатой полуземлянке. Шаманы и их служки последовали
примеру хозяина и разбрелись по чумам и землянкам.
Через некоторое время стали появляться вновь. Но теперь было
невозможно узнать, кто есть кто, - каждый был одет в какой-нибудь
необычайный костюм и с маской на лице. Одни в вывороченных мехом наверх
малицах и берестяных колпаках, с длинными деревянными носами, другие в
лохматых париках из размочаленного луба, скрывавших все лицо, третьи в
звериных шкурах, с рогами на голове, четвертые в женских одеяниях и шалях.
У многих в руках были различные инструменты - у кого сангультап, похожий
на гусли, у кого суп-думран - свирель, у кого - кат-думран - нечто вроде
скрипки. У других - палицы, копья.
Наконец из полуземлянки появился "журавль" - из прорези вывернутой
мехом наружу малицы торчал березовый шест с птичьей головой,
заканчивавшейся длинным клювом.
Один Жиляй остался в чем был - в красной рубахе и помятом грешневике.
Какой-то сердобольный "менкв" в берестяном колпаке сунул ему грубую личину
из такой же бересты. Цыган со вздохом надел ее, нахлобучил шляпу. К нему
подскочило какое-то существо с огромным горбом и петушиным гребнем,
поднесло чашку с мутной жидкостью. Жиляй отрицательно покачал головой.
Тогда существо отхлебнуло из чашки и причмокнуло:
- Пить нада! Хорошо будет. Башка веселый будет.
Жиляй с сомнением взял в руки деревянный сосуд, хлебнул. Сморщился.
Запустил пальцы в чашку. Поднес к огню бесформенный ослизлый кусок.
- Гриб! - подбадривало существо. - Хорошо!
- Так то ж мухомор! - крикнул Жиляй и плюнул в траву.
- Все пьют! Все башка веселый!
Цыган оглянулся. Возле костра действительно толпились "менквы",
"олени", "глухари", "утки" и иные ни на что не похожие твари и,
приплясывая на месте, пили из таких же деревянных чаш.
Тогда Жиляй залпом опрокинул в себя мухоморную жижу и с отчаянной
бесшабашностью бросил оземь свою многострадальную шляпу...
Караульщик потерянно топтался у входа в капище, не сводя глаз с
освещенной костром поляны, где вовсю шло веселье. Гудение струн, сипение
свирелей, крики людей и треск углей, скачущие фигуры в причудливых
одеяниях, отбрасывающие гигантские тени, - это зловещее действо тревожило
сердце одинокого стража, и он то и дело воинственно потряхивал копьем,
словно сам собирался пуститься в пляс.
Среди сонма топчущихся и скачущих возле священного кедра уже
невозможно было разобрать отдельные фигуры. Только красная рубаха Жиляя
мелькала то там, то здесь. Маска сбилась, из-под нее торчала спутанная
борода. Цыган откалывал вприсядку, по временам зычно выкрикивая: "Эх,
жизнь копейка! Голова - наживное дело!" И снова пропадал в гуще
беснующихся...
Когда с краю толпы отделились двое - "журавль" с отчетливо
выделяющейся в свете костра деревянной "шеей" и невысокий "менкв",
караульщик почтительно отступил в сторону от входа и пропустил обоих
участников пляски в капище. Присел на корточки, опершись на копье.
Веселье мало-помалу начинало угасать. В костер давно уже не
подбрасывали хворост, и он стал оседать, сгоревшие дрова и ветви
рассыпались, угли тлели в траве.
Страж поднял голову - над краем леса едва заметно посветлело,
поблекли звезды. Крики и гудение струн слились в монотонный гул,
постепенно сходивший на нет. Одна за другой от костра, пошатываясь, брели
фигуры в масках, шкурах и колпаках, скрывались в чумах и землянках.
И вдруг караульщика словно подбросило. К нему направлялся "журавль",
голова его свесилась набок, клюв уныло колебался, словно подбирая
просыпанное зерно.
Страж вскинул копье, загородил вход. Из прорези малицы высунулась
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг