* * *
Фаддей Кириллович отправился в свою очередную прогулку - теперь уже
по замерзающим недышащим полям. Кирпичников тесал на дворе сруб для
укрепления шахты и вошел в хату за спичкой - закурить.
Подойдя к столу, он прочитал несколько слов из того, что писал Попов
ночью, и, не зажегши спички, потерял все окружающее и забыл свое имя и
существование.
"Коллега и учитель! К 8-й главе той рукописи, которую я Вам выслал
для просмотра, необходимо сделать добавление:
"Из всего сказанного о природе эфира следует сделать неизбежные
выводы. - Если электрон есть микроб, то есть биологический феномен, то
эфир (то, что я назвал выше "генеральным телом") есть кладбище электронов.
Эфир есть механическая масса умерщвленных или умерших электронов. Эфир -
это крошево трупов микробов - электронов. С другой стороны, эфир не только
кладбище электронов, но также матерь их жизни, так как мертвые электроны
служат единственной пищей электронам живым. Электроны едят трупы своих
предков.
Несовпадение длительности жизни электрона и человека делает
необычайно трудным наблюдение за жизнью этих, пользуясь Вашей
терминологией, альфа-существ. Именно, время жизни электронов должно
исчисляться цифрой пятьдесят - сто тысяч земных лет, то есть значительно
продолжительней жизни человека. Между тем число физиологических процессов
в теле электрона, как у более примитивного существа, значительно меньше,
чем у человека - высокоорганизованного тела. Следовательно, каждый
физиологический процесс в организме электрона протекает с такой ужасающей
медленностью, что устраняет возможность непосредственного наблюдения этого
процесса даже в самый чувствительный прибор. Это обстоятельство делает
природу в глазах человека мертвой. Это страшное разнообразие времен жизни
для различных категорий существ суть причина трагедии природы. Одно
существо век чувствует как целую эру, другое - как миг. Это "множество
времен" - самая толстая и несокрушимая стена меж живыми, которую с трудом
начинает разрушать тяжелая артиллерия человеческой науки. Наука объективно
играет роль морального фактора: трагедию жизни она превращает в лирику,
потому что сближает в братстве принципиального единства жизни такие
существа, как человек и электрон.
Но все же можно ускорить жизнь электрона, если смягчить те явления,
которые обусловили длительность его жизни. Необходимо предварительное
разъяснение. Эфир, как установлено наукой, необычайно инертная,
нереагирующая, лишенная основных свойств материи, сфера. Такая
неощутимость и экспериментальная непознаваемость эфира объясняется тем,
что "подобное познается подобным", а нет большего неподобия, чем человек и
залежи трупов электронов, то есть эфир. Может быть, именно поэтому эфир
"лишен" свойств материи, ибо между человеком и живым микробом - электроном
- с одной стороны, и эфиром - с другой, есть принципиальное различие.
Первые - живы, второй - мертв. Я хочу сказать, что "непознаваемость" эфира
скорее психологическая, чем физическая задача.
Эфир, на правах "кладбища", не обладает никакой внутренней
активностью. Поэтому те существа (микробы-электроны), которые им питаются,
обречены на вечный голод. Питание их обеспечивается подгонкой свежих
эфирных масс за счет посторонних случайных сил. В этом причина
замедленности жизни электронов. Интенсивная жизнь для них невозможна:
слишком замедлен приток питательных веществ. Это и вызвало замедление
физиологических процессов в телах электронов.
Очевидно, ускорение подачи питания должно увеличить темп жизни
электронов и вызвать их усиленное размножение. Существующая замедленность
физиологических актов легко превратится, при благоприятных условиях
питания, в бешеный темп, ибо электрон - существо примитивно организованное
и биологические реформы в нем чрезвычайно легки.
Следовательно, одно изменение условий питания должно вызвать такую
интенсивность всех жизненных отправлений электрона (в том числе и
размножение), что жизнь этих существ станет легко наблюдаемой. Конечно,
такая интенсивность жизни будет идти за счет сокращения продолжительности
жизни электрона.
Вся загадка в том, чтобы уменьшить разницу во времени жизни человека
и электрона. Тогда электрон начнет продуцировать с такой силой, что его
сможет эксплуатировать человек.
Но как вызвать свободный и усиленный приток питательного эфира к
электронам? Как технически создать эфирный тракт - дорогу эфиру?..
Решение просто - электромагнитное русло..."
На этом рукопись Попова обрывалась. Он ее еще не закончил.
Кирпичников слова не все понял, но всю сокровенную идею Попова ухватил.
Фаддей Кириллович вернулся поздно. Тотчас же он лег спать, чего
никогда не было. Кирпичников посидел еще немного, почитал книжку - "Об
устройстве шахтных колодцев" - и ничего в ней не понял.
Есть мысли, которые сами собой ведут человека и командуют его
головой, хочет он этого или нет - все едино. Спать еще не хотелось. Было
душно и тревожно. Попов храпел и стонал во сне.
Кирпичников вынул из сундучка свой старый дневник - самодельно сшитую
тетрадь, открыл и вчитался: "Март. 20. 9 часов вечера. Мать и дети спят на
полу на старой одежде. Нечем даже укрыться. У матери оголилась худая нога
- и мне жалко, стыдно и мучительно. Захарушке 11 месяцев, его отняли от
груди и питают одной моченой булкой. Какая сволочь жизнь! А может, это я
сволочь, что до сих пор не свернул скулу такой подлой жизни? Зачем я
позволяю ей так мучать детей и мать... Надо жить для тех, кто делает
будущее, кто томится сейчас тяжестью грузных мыслей, кто сам весь -
будущее, темп и устремление. Таких мало, они затеряны, таких, может быть,
нет. Но я для них живу и буду жить, а не для тех, кто гасит жизнь в себе
чувственной страстью и душу держит на нуле".
Кирпичников вышел на двор, ухватил бревно и зашвырнул его в лог, как
палку. Потом заскрипел зубами, застонал, вонзил топор в порог и улыбнулся.
На дворе стояло одно дерево - лоза. Кирпичников подошел, обнял дерево - и
их закачало обоих ночным ветром.
* * *
Когда ели утром жареный картофель, Фаддей Кириллович вдруг бросил
есть и встал, веселый, полный надежды и хищной радости.
- Эх, земля! Не будь мне домом - несись кораблем небес!
В сметном исступлении крикнул Попов эти неожиданные слова и сам
оторопел.
- Кирпичников! - обратился Фаддей Кириллович, - скажи: ты вошь,
ублюдок или - мореплаватель? Ответь, обыватель, на корабле мы или в хате?
Ага, на корабле - тогда держи руль свинцовыми руками, и не плачь на
завалинке! Замолчи, сверчок! Мне известен курс и местоположение... Жуй и -
на вахту!..
Кирпичников молчал. Попов болел малярией, бормотал во сне
несбыточное, днем лютая злость в нем мгновенно переходила в смех. Работа
головы высасывала из него всю кровь, и его истощенное тело вышло из
равновесия и легко колебалось настроениями. Кирпичников это знал и смутно
беспокоился за него.
Одиночество, затерянность в несчетных полях и устремленность к одной
цели еще более расшатало душевный порядок Попова, и с ним было тяжело
работать. У Фаддея Кирилловича явилась еще страшная и неутомимая тоска по
матери, хотя она умерла пятнадцать лет назад. Он ходил по комнате,
вспоминал ее обувь в гробу, запах подола и молока, нежность глаз и всю
милую детскую родину ее тела... Кирпичников догадывался, что это особая
болезнь Попова, но поделать ничего не мог и молчал.
Так прошел месяц или два. Фаддей Кириллович работал все меньше и
меньше, наконец, 25 января он совсем не поднялся утром и только сказал:
- Кирпичников! Вычисти хату и убирайся вон - я задумался!
Устроив домашние дела, Кирпичников вышел.
Степь пылила снегом - шла вьюга.
Кирпичников спустился в овраг и закрыл люк над шахтой, где Попов уже
начал делать установку приборов. Вьюга свирепела - и на дворе от нее
шевелился инвентарь. Деваться было некуда, и Кирпичников залез на тесный
захламленный чердак. Снег свиристел и метался по крыше, и вдруг
Кирпичникову послышалась тихая, странная, грустная музыка, которую он
слышал где-то очень давно. Отвлеченное плачущее чувство томилось и
разрасталось от музыки до гибели человека. И будто эта растущая тоска и
воспоминания были единственным утешением человека. Кирпичников прилег и
занемог от этого нового робкого чувства, которого в нем никогда не было.
Он забыл про стужу и, дрожа, нечаянно заснул. Музыка продолжалась и
переходила в сновидение. Кирпичников почувствовал вдруг холодную тяжелую
медленную волну, и в нем начало закатываться сознание, борясь и
пробуждаясь, уставая от ужаса и собственной тесноты.
Проснулся Кирпичников сразу, будто кто ему крикнул на ухо или земля
на что наткнулась и вдруг застопорила. Кирпичников вскочил, стукнулся о
крышу и спустился во двор. Буран тряс землю, и, когда он разрывал
атмосферу и показывал горизонт, были видны голые почерневшие поля. Снег
сдувало в овраги и в глухие долины. Тут Кирпичников заметил, что дверь в
хату открыта и туда мело снегом. Когда он вошел в комнату, то заметил
бугор снега, и прямо на нем, а не на кровати, лежал мертвый Фаддей
Кириллович Попов - бородой кверху, в знакомой жилетке, прильнувшей к
старому телу, с печальным пространством на белом лбу. Снег его заметал все
глубже, и ноги уже укрыло совсем.
Кирпичников, в полном спокойствии, схватил его под мышки и потащил на
кровать. У Фаддея Кирилловича отвалилась нижняя губа, и он сам повернулся
на бок на кровати и поник головой, ища места ближе к центру земли.
Кирпичников затворил дверь и разгреб снег на полу. Он нашел пузырек с
недопитым розовым ядом. Кирпичников вылил остаток яда на снег - и снег
зашипел, исчез газом, и яд начал проедать пол.
На столе, утвержденная чернильницей, лежала неоконченная рукопись:
"Решение просто - электромагнитное русло..."
* * *
- Вы коммунист, товарищ Кирпичников? - спросил председатель окружного
исполкома.
- Кандидат.
- Все равно. Расскажите, как это случилось? Вы понимаете, что это
очень скверная история - не потому, что придется отвечать, а потому, что
погиб очень ценный и редкий человек. Записки никакой не нашли?
- Нет.
- Ну, рассказывайте.
Кирпичников рассказал. В кабинете сидели, кроме председателя, еще
секретарь комитета партии и уполномоченный ГПУ.
Кирпичникова слушали внимательно. Он рассказал все, даже содержание
неоконченной рукописи, вьюгу, распахнутую дверь и странный косой наклон
головы Попова, какого не бывает у живого. И еще, что Попов не очень
отличался от живого, как будто смерть обыкновенна для него, как и жизнь.
Кирпичников кончил.
- Замечательная история! - сказал секретарь парткома. - Попов
несомненный упадочник. Совершенно разложившийся субъект. В нем действовал,
конечно, гений, но эпоха, родившая Попова, обрекла его на раннюю гибель, и
гений его не нашел себе практического приложения. Растрепанные нервы,
декадентская душа, метафизическая философия - все это жило в противоречии
с научным гением Попова, и вот - какой конец.
- Да, - сказал председатель исполкома. - Прямо агитация фактами.
Наука могущественна, а носители ее - выродки и ублюдки. Действительно,
срочно необходимы свежие люди с твердой внутренней установкой...
- А ты только сейчас в этом убедился? - спросил уполномоченный ГПУ. -
Чудород ты, брат! Наше дело, по-моему, теперь оформить следствие и затем,
если не будет ничего противоречить словам Кирпичникова, назначить его
хранителем научной базы Попова. Ну, надо немножко Кирпичникову платить за
это. Ты, - обратился он к председателю, - из местного бюджета это
устроишь! Затем, надо сообщить в тот научный институт, который
командировал сюда Попова, чтобы выслали другого ученого для продолжения
дела... А сохранить все надо в целости! Я пошлю сотрудника составить
опись. Ведь там есть ценные приборы, рукописи Попова, кой-какой инвентарь
и имущество...
- Верно, - сказал председатель. - Давайте на этом кончим. Я проведу
все дело через президиум, и тогда зафиксируем наше постановление.
Через неделю закончили следствие, труп Попова отправили в Москву, а
Кирпичникова назначили сторожем в научную усадьбу Попова, с окладом
жалования пятнадцать рублей в месяц.
Кирпичникову вручили копию описи, и он остался один.
Начиналась ранняя заунывная весна - время инерции зимы и
мужественного напора солнца.
Заместитель Попова никак не ехал. Кирпичников усердно читал и
перечитывал книги и рукописи Попова, рассматривал приборы, построенные
здесь же самим Поповым, - и перед ним открывался могучий мир знания,
власти и жажды неутомимой жестокой жизни. Кирпичников начал ощущать вкус
жизни и увидел ее дикую пучину, где скрыто удовлетворение всех желаний и
находятся конечные пункты всех целей.
"Эх, хорошо! - думал Кирпичников. - Зря умер Попов: сам это писал и
сам же не понимал. А стоит только понять - и всякому захочется жить..."
Наступило лето. Шло одно и то же. Новый ученый на место Попова не
приезжал. Кирпичников начал переписывать рукописи Фаддея Кирилловича
начисто, не зная сам для чего, - но так лучше ему понималось.
Наконец в июле приехали двое московских ученых и забрали все
наследство Попова - и рукописи, и аппараты.
Кирпичников вернулся работать в черепичную мастерскую, и все кругом
для него затихло. Но открывшееся ему чудо человеческой головы сбило его с
такта жизни. Он увидел, что существует вещь, посредством которой можно
преобразовать и звездный путь, и собственное беспокойное сердце - и дать
всем хлеб в рот, счастье в грудь и мудрость в мозг. И вся жизнь предстала
ему как каменное сопротивление его лучшему желанию, но он знал, что это
сопротивление может стать полем его победы, если воспитать в себе жажду
знания, как кровную страсть.
Кирпичников пошел к председателю исполкома и заявил, что хочет
учиться - пусть его отправят на рабфак.
- По следам Попова, сударь, желаете идти? Что же, путь приличный,
валяйте! - и дал ему записку, куда следовало ее дать.
Через неделю Кирпичников шел в областной город - полтораста верст -
на рабфак.
Стоял август. Поля шумели земледельцами, пылили стада по большаку,
изумительное молодое солнце улыбалось разродившейся измученной земле.
Рыба играла на речных плесах, деревья чуть-чуть трогались желтой
сединой, земля лежала голубым пространством в ту страну и в тот век, куда
шел Кирпичников, где его ждало время, роскошное, как песнь.
* * *
Прошло восемь лет - срок, достаточный для полного преображения мира,
срок, в который человек перерождается начисто, вплоть до спинного мозга.
Михаил Еремеевич Кирпичников - инженер-электрик, научный сотрудник
при кафедре биологии электронов, учрежденной после смерти Попова на основе
его трудов.
Кирпичников женат и имеет детей - двух мальчиков. Его жена - бывшая
сельская учительница, такая же сторонница немедленного физического
преобразования мира, как и ее муж. Счастливая убежденность в победе
любимой науки на всемирном плацдарме и помогла им пережить убийственные
годы ученья, нужды, издевательства обывателей и дала смелость родить двух
детей. Они верили, что наступает время, когда хлеба будет столько же,
сколько воздуха. Кирпичников мозгом ощущал приближение этой раскованной
эпохи, когда у человека освободятся руки от труда и душа от угнетения и он
сможет перелепить мир.
Голодная и счастливая пребывала эта семья. Шел век социализма и
индустриализации, шло страшное напряжение всех материальных сил общества,
а благоденствие откладывалось на завтра.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг