это путешествия для бедных", - не правда ли, хорошо?! Сегодня к вечеру у
меня поднялась температура до 37,5o, начался легкий жар, и я куда-то
поплыла, поплыла, где вместо одного солнца сияет их с полдюжины, где
растительность распространяет дурманящие ароматы и господствуют
лихорадочные гогеновские цвета.
Ну так вот... Во Франции поди клошары так не живут, как живет Надежда
Михайловна, по деревням идет вендетта в смысле "красного петуха", пастухи
вечно пьяны и матерятся, вообще вся Россия - это снега и сараи, но при
всем том у нас существует беспримерно глубокая и изящная литература,
которая имеет своего беспримерно культурного читателя. Во Франции же быт
отлажен, отношения цивилизованные, а литература почти вся детская, чем не
загадка для философа наших дней?
Кстати, о пастухах. Вчера попросила нашего пастуха Егора выкосить мне
траву под окнами, - сошлись на стакане водки (я на этот случай держу
запасец). Так он, подонок, с пьяных глаз повыкосил мне все "золотые шары",
и стоит мне теперь выглянуть в окошко, как появляется чувство, точно меня
раздели. Но я ему слова черного не сказала, потому что не приведи Бог
обидеть деревенского человека, который накопил против городских вековую
злобу. Дом он, может быть, в отместку и не подожжет, но кошку отравит или
нарочно наедет трактором на забор. А то еще грабят дачи. Представь себе,
Вася, в прошлом году у Зиновьевых из Лесков унесли все постельное белье,
годовой запас чая и библиотеку, то есть берут выборочно и, вероятно, по
интересам. Мария Ивановна очень убивалась, особенно ей было почему-то
жалко "Гаргантюа и Пантагрюэля". Но, с другой стороны, деревенские - народ
по-своему занятный и, во всяком случае, они колоритнее городских. Вот
как-то договорились мы с пастухом Егором, что я в такой-то час зайду к
нему домой за поливным шлангом, захожу-то я захожу, а Егора нет: час его
нет, другой нет, третий нет, ну я и убралась несолоно хлебавши. На
следующий день встречаю его и спрашиваю: "Что же ты, Егор, меня обманул?"
А он говорит: "Чудная ты, ей-богу, да разве можно что-нибудь загадывать
наперед?! А если бы я в Африку уехал?!"
Ну так вот... Позавтракав сицилийской яичницей любви, я отправилась
огородничать. Убрала я картофельную ботву, сняла пару кочанов капусты,
натаскала в ведре круто унавоженную землю из загона, где ночуют коровы
летом, перекопала на зиму одну грядку и засыпала опилками многолетние
растения, как то чеснок, корневую петрушку и лук-шалот. Потом я уселась на
здоровенную березовую колоду, на которую я ставлю таз, когда стираю, и
какое-то время любовалась нашим осенним пейзажем. Интересно, что грядущую
перемену времени года сначала всегда разглядишь по свету. В начале
сентября, еще листья не пожелтеют, еще жара стоит, как в июле, а солнце
уже светит по-осеннему, как-то квело. Потом я пообедала на скорую руку,
именно приготовила салат из салата, яйца и мелко рубленного чеснока,
пожарила картошку с опятами, а на сладкое ела холодные блины со сметаной и
малиновым вареньем. Потом я залегла было на веранде и принялась за своего
Герцена, как вдруг зарядил дождь. Великое изобретение человечества -
камин: нащепала я щепок тесаком (у него на тупой стороне зазубрины, как у
пилы, Петрович говорит, что это тесак немецкий, а Надежда Михайловна
уверяет, что наш, морской, - уж не знаю, кому и верить), соорудила
пирамидку из березовых поленьев, и через пару минут у меня в камине весело
егозило пламя, источавшее терпко-пахучий жар. На дворе ветер воет, дождь
бьется в стекла, а у меня сухо, тепло и тихо, только поленья сердито
потрескивают в камине. В такие минуты я всегда остро ощущаю сладость,
вообще преимущества одиночества, совершенного одиночества, когда
чувствуешь, как будто ты одна-одинешенька на всем белом свете и никого
кроме тебя нет, а только прочее человечество подразумевается, как Шамбала
или четвертое измерение. Гляжу я в огонь и думаю: человеку нужно жить
одному. Только в этом случае человек растворяется в себе и ему становится
понятна радость существования. С каким-нибудь Ивановым может быть хорошо,
а может быть и плохо, и никак тоже может быть, а с самим собой всегда
хорошо, потому что в единственном числе ты самый добрый, самый умный -
почти святой. Наверное, главное следствие того, что я три года живу одна в
деревне, заключается в том, что мне интересно с самой собой. Я даже
частенько разговариваю в голос, обращаясь к себе во втором лице. Жаль, что
я не пишу стихи, ибо поэзия - высшая форма общения человека с самим собой.
Я проезжаю всю Россию,
Но предо мной одно - вокзал,
А в нем горят твои слепые
И сумасшедшие глаза.
Это из Рюрика Ивнева, поэта ныне забытого, и, кажется, поделом. Но эти
его строчки, полагаю, останутся навсегда. Россия, может быть, даже не
столько снега и сараи, как именно что вокзал. А знаешь почему: потому что
в России жизнь никогда не строилась сама собой, то есть исходя из суммы
эгоистических интересов, которые, как правило, дают благой
социально-экономический результат, а строилась она исходя из так
называемых общественных интересов. Не с того конца Россия строилась - вот
в чем штука! Дом строится из кирпичей, а не из идеи дома, поэтому каждый
человек, если ему дороги общечеловеческие ценности, должен исключительно
своим благополучием заниматься, а не благополучием коллектива. Не должен
человек жертвовать собой ради процветания общества, а он всем должен
жертвовать ради себя (мысль, к сожалению, не моя, а Петра Петровича Лужина
из "Преступления и наказания") - это-то и есть самая общественно полезная
жертва, так как благополучие коллектива может сложиться только из личных
благополучии. Представь себе, Вася, этим путем я дошла до нового
евангелия... Новое евангелие: побоку ближнего, научитесь любить себя.
Тогда не будет ни бедных, ни воинов, ни революционеров, тогда-то и
настанет "золотой век".
А за окном мокрые листья шевелятся на ветру, серые тучи мчатся как
угорелые, закатное золото пробивается из-за туч, и вдруг подумаешь: как ни
изощряйся, как ни хитри, а природу не передумаешь. Может быть, достаточно
остро ощущать себя в этом мире, так остро, чтобы казаться самой себе
центральной точкой Млечного Пути..."
Капитан-лейтенант Правдюк тем временем говорил:
- ...хотя даже олигофрену ясно, что нет ничего глупее этих самых
египетских пирамид. Собственно, политика - в самом подлом смысле слова - с
того и началась, что фараонам вздумалось строить свои дурацкие пирамиды.
Жили себе древние египтяне, в ус не дули, как вдруг является идол с
секирой и говорит: а ну, - говорит, - пролетарии всех стран, соединяйтесь
в производственные коллективы, пирамиды будем строить на удивление
потомкам, чтоб знали наших, а какой враг народа не соединится, я того
замочу.
- Вы, капитан, точно договоритесь до "вышака", - сказал Вася Злоткин
сквозь дрему и через минуту уже почивал беспробудным сном.
Спал он чрезвычайно долго и когда проснулся, предвечернее солнце косо
било в иллюминатор. Отчасти из-за того, что с устранением Асхата Токаева
чувство опасности миновало, а частью из-за того, что это было в его
привычке, на Васю напала тяжелая истома, и он решил из постели не
вылезать; так он и провалялся до самой ночи, не отзываясь на стук в дверь
каюты, ни о чем не думая, и только надолго заглядывался то в стену с
чудными часами, то в иллюминатор, то в потолок. Около одиннадцати часов
вечера раздался телефонный звонок; звонил капитан-лейтенант Правдюк.
- Вы чего дверь-то не открываете? - спросил он.
Вася Злоткин ответил:
- Сплю.
- Дело хозяйское, только мы к Стамбулу подходим, бывшей столице
Османского государства. И чего этих турок занесло в Европу, чего им тут
понадобилось? - не понять. Я думаю, что если бы не подлая политика
Англии...
- Послушайте, капитан, соедините меня с Москвой!
С минуту слышалось какое-то космическое потрескивание и продолжительные
гудки, затем на том конце провода взяли трубку. Вася сказал:
- Здравствуйте, я ваша тетя...
Ему в ответ:
- Орхан Туркул живет на проспекте Ататюрка, N_217-Б. Будьте осторожны:
ночным делом, да не ровен час...
- Асхата Токаева больше нет.
- ...Понятно... Ну что вам сказать на это: вертите дырочку в пиджаке.
- Прямо сейчас и начну вертеть.
Вася Злоткин положил трубку, накинул на плечи свою теплую замшевую
куртку, сунул в карман толстую пачку денег, сразу оттопырившую карман, и
поднялся на палубу, осклизлую по причине сырой оттоманской ночи. Воды
Мраморного моря были черны, как уголь, на европейском берегу светились
мириады огней, точно отдельная галактика нависла над бухтой Золотой Рог,
воздух пах предбанником, откуда-то доносилась заунывная музыка, похожая на
тупую зубную боль, но откуда именно, было не разглядеть. Спустили на воду
катер размером чуть ли не с московский речной трамвайчик, и через четверть
часа Вася Злоткин уже обретался на берегу.
На припортовой площади он сел в такси, назвал шоферу адрес и покатил.
Несмотря на поздний час, улицы Стамбула были ненормально ярко освещены и
полны праздношатающейся публики более азиатского колорита, там и сям
торговали горячей снедью, функционировали какие-то мелкие заведения, и
отовсюду слышалась все та же заунывная музыка, похожая на тупую зубную
боль.
Такси остановилось у приятного двухэтажного особняка, отгороженного от
панели невысокой чугунной решеткой; Вася подошел к двери и позвонил.
Отворил ему кто-то, видимо, из прислуги.
- Ай хэв ту си хиз экселенс [мне нужно видеть его превосходительство
(англ.)], - сказал Вася.
- Ху а ю? [Кто вы такой? (англ.)] - был задан ему вопрос.
- Ит из нот импотэнт. Джаст сэй зэт э мэн оф рашн президент вонтс ту си
мистэ Орхан Туркул [Это неважно. Просто скажите, что человек русского
президента хочет видеть господина Орхана Туркула (англ.)].
- А эм сори ит из импосыбл [к сожалению, это невозможно (англ.)].
- Бат вай? [Но почему? (англ.)]
- Бикоз три ауэз эгоу хиз экселенс лефт фо Хелсинки [потому что три
часа тому назад его превосходительство отбыл в Хельсинки (англ.)].
У Васи Злоткина даже в глазах позеленело от этих слов. "Это что же, -
со злостью подумал он, - все начинать по второму кругу?! Ну уж нет! Дома
кошка поди ором орет на весь этаж, газеты не читаны за неделю!.. Пропади
все пропадом: оставлю этому турку записку и был таков!"
Он достал из кармана куртки блокнот, добротную паркеровскую авторучку и
начертал на листке еще с Москвы затверженные слова:
"Правительство Российской Федерации поручило компетентным органам
похитить и передать суду одного зарвавшегося деятеля исламистского
движения, который мутит воду на Северном Кавказе. Прошу ваше
превосходительство пролоббировать соответствующее отношение к этой акции в
правительственных кругах. Надеюсь, что первые лица Турецкой республики
воспримут ее с пониманием.
С теплотой вспоминаю наши золотые денечки в МИСИ, Любу Зеленяк и
комнату в Скатертном переулке".
Вася Злоткин сложил записку вчетверо, присовокупил к ней стодолларовую
бумажку и передал человеку тайного советника, который, не глядя, сунул ее
в карман.
На обратном пути он прикинул, не остановить ли такси у какого-нибудь
заведения, чтобы выпить за окончание своей миссии стакан-другой, но так и
не остановил, поскольку ему, как ни странно, совсем не хотелось пить.
В каюте его дожидался капитан-лейтенант Правдюк.
- Ну, что там в Стамбуле? - спросил он Васю.
Злоткин ответил:
- В Стамбуле ночь.
- Да-да, ночь... черная ночь над миром, пока не работники, а политики
правят бал. Однако полагаю, что это не навсегда, когда-нибудь
народонаселение да поймет: надо только перестать кучковаться, чтобы
политика села в лужу. Ведь политика начинается там, где трое, и
нравственные устои уже поделились на три - "не убий", "не укради", все это
работает на одну треть. Почему в этом случае действует не умножение, а
деление - не скажу, не знаю, знаю только, что это так. На собственном
опыте знаю, что даже два расчудесных человека, едва они соединятся в
семью, уже способны на лжесвидетельство и мелкое воровство. А дальше -
пуще: маленький коллектив вроде школьного - сплошные склоки, большой - тут
уже сложные интриги плетутся... ну и так далее, вплоть до строительства
пирамид. То есть стадность человеческая - для политика самый хлеб,
поскольку в стаде нравственных устоев остается ничтожно малая величина, и
стадного человека ничего не стоит послать на войну рушить и убивать, а как
ты пошлешь на войну самостоятельного человека, если сказано: "не убий"?!
Отсюда лозунг текущего момента...
- Какой еще лозунг?! - с раздражением сказал Вася.
- Сейчас доложу: да здравствует индивидуализм, это универсальное
средство от вшей и политиков, долой коллективизм, эту зловредную выдумку
египетских фараонов!
Вася Злоткин продолжительно посмотрел Правдюку в глаза, чувствуя, как в
нем поднимается злость от желудка к мозгу, но, понадеявшись остановить ее
продвижение в районе маленького язычка, он добился только того, что вдруг
весь как-то окаменел. Он окаменел, и тут опять на него нашло...
Над Москвою висела удушливая пелена, похожая на туман оливкового
оттенка, висела так низко, что скрадывала город примерно по четвертые
этажи и он казался прихлопнутым чьей-то гигантской дланью. Вразнобой
звонили по церквям к ранней обедне: в Кремле ровно в восемь часов утра, но
уже у Казанской Божьей Матери в пять минут девятого, а у Христа Спасителя
ажно в четверть, и перезвон колоколов разносился над Первопрестольной
глухо, недостоверно, как под водой. Василий Злоткин стоял у окна дворцовой
светлицы и барабанил пальцами по стеклу.
Вошел неслышно генерал Конь с ежедневным докладом и дал о себе знать
при помощи каблуков.
- Что нового на Москве? - не оборачиваясь, спросил его государь.
- Ничего особенного: народ хулиганит и недоволен. За то время, что вы
изволили быть у Троицы, прошел слух, будто покойный государь Александр
Петрович украл из казны миллион рублей, так порядочная толпа ворвалась в
Кремль и выволокла из Архангельского собора царские останки, причем
некоторые мочились непосредственно в саркофаг.
- Что еще?
- Еще установлено, что донос на бывшего дьяка Перламутрова, будто бы он
сеет в народе сомнения насчет вашей национальной принадлежности, исходит
от Пуговки-Шумского, который по-прежнему скрывается где-то в
Замоскворечье.
- Точнее нельзя ли?
- Пока нельзя. Так что, может, напрасно мы Перламутрова-то повесили,
может, он и ни при чем, а это гад Пуговка мутит воду...
- Странный тип этот самый Пуговка-Шумский, что-то я его не пойму.
- Ничего странного: жулик, передних зубов нет, злопыхатель и пишет
лирические стихи. Есть мнение, что он исподволь готовит государственный
переворот.
- Ну, это он умоется! Тут главная сила - народ, а народ меня обожает,
может быть, даже боготворит.
- Так-то оно так, да только, по моим данным, зреет в массах частичное
недовольство. Эстонцы вон безобразничают, давеча вытащили из трамвая жену
одного повытчика из Приказа внутренних дел и среди бела дня насиловали ее
чуть ли не целым взводом. Опять же цены на водку недемократические, вообще
с подачи Пуговки-Шумского ходят в народе слухи. Это, говорят, не настоящее
было Государственное Дитя, он чухонцами подосланный, чтобы окончательно
вывести русский корень. Как же, говорят, он настоящий, если не
опохмеляется по утрам...
- Ну не опохмеляюсь, ну и что, разве я виноват, что у меня организм,
как у гиппопотама?!
- Ни сном ни духом! А все-таки, государь, надо завязывать с этим гнилым
либерализмом, не то - беда!.. На галстуки, что ли, опять вето наложить,
запретить держать на балконах скот, - одним словом, нужно показать этому
народу, что мы имеем его в виду. Иначе он, народ то есть, почувствует
слабину и устроит нам повторение великого Октября.
- Ничего, - сказал Лжеаркадий. - Бог не выдаст, свинья не съест.
И просчитался: впоследствии и Бог его выдал, и объела ему лицо
приблудившаяся свинья.
Как только генерал Конь закончил доклад, на Иване Великом, точно
подгадали, ударили в колокол, напустивший на столицу густой, дребезжащий
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг