микрон. В основном они состоят из углекислого кальция - СаС0<sub>2</sub>.
Под микроскопом при боковом освещении они представляются белыми кусочками с
неровной поверхностью, обладающей в некоторых точках особенно сильной
отражающей способностью. В общем, они похожи на крошки размельченного
полупрозрачного стекла.
Губернатор нетерпеливо покашлял. Симидзу едва заметно улыбнулся и
продолжал:
- На поверхности большинства частиц можно заметить по два - три,
иногда по десяти черных зерен величиной в два - три микрона.
Микрохимический анализ показал, что это радиоактивные изотопы
редкоземельных элементов...
- Редкоземельных?
- Да-да, редкоземельных элементов и некоторых распространенных
металлов. Период полураспада для них довольно короток и интенсивность
распада весьма велика. Атомы, входящие в состав углекислого кальция,
активны очень слабо. Мы не нашли никакой зависимости между размерами частиц
"пепла" и их активностью, и приходится признать, что основным источником
смертельного излучения являются именно эти черные вкрапления. Поэтому можно
смело утверждать, что все зло именно в этих крошечных черных зернах.
- Но откуда они взялись, эти редкоземельные... элементы?
- Это не что иное, как продукты деления, продукты ядерного распада,
имевшего место при взрывах. Частицы непрореагировавшего урана, служившего
как бы "запалом", "детонатором" для термоядерной реакции, частицы металла,
из которого была построена оболочка бомбы, вспомогательные устройства и
прочее. В момент взрыва все это рассыпалось в пыль. А пылинки, зерна
прилипали к частицам углекислого кальция... может быть, тонули в нем, пока
он был в расплавленном состоянии, и теперь мы наблюдаем их...
- Значит, излучают именно они?
- Да. Именно они испускают альфа-, бета-, гамма-лучи, чрезвычайно
вредно действующие на человеческий организм. Соблаговолите подойти к
микроскопу.
Симидзу включил свет, повертел кремальеру и отодвинулся, давая
губернатору место у стола. Губернатор, заложив руки за спину, склонился над
окуляром. На темном фоне он увидел белые пятна с довольно мутными
очертаниями. Приглядевшись, можно было различить на них черные точки.
- Это и есть излучающие зерна, - сказал Симидзу. Губернатор
поблагодарил, вытер лоб платком и отошел от микроскопа.
- Мы можем вернуться в ту комнату. - Симидзу бесцеремонно отстранил
от двери секретаря.
- С радостью, - пробормотал поспешно губернатор. - Здесь очень
жарко.
Устроившись в кресле и отпив глоток воды, он сказал;
- Хорошо, теперь я знаю, что такое "пепел" - физически. А теперь не
затруднит ли вас ответить мне, что он представляет собой политически?
Несколько секунд Симидзу с недоумением глядел на собеседника. Затем
рассмеялся и провел рукой по стриженой голове:
- Кажется, я понимаю вас, господин губернатор. Ну... начать хотя бы с
того, что излучающие элементы "пепла" являются, как я уже имел удовольствие
заметить, радиоизотопами с весьма коротким периодом. Мы и сотрудники других
научных учреждений вели наблюдение за "пеплом", собранным на "Счастливом
Драконе", в течение полугода. Измерялась активность "пепла", осевшего на
баке, на средней палубе, в трюмах, в кубрике - одним словом, везде. И
твердо установлено, что активность эта падает с огромной быстротой.
Соблаговолите взглянуть... - Он порылся в записной книжке и извлек оттуда
листок бумаги. - Вот данные основных измерений. Возьмем измерения для
левого борта. В конце марта активность составляла около пятидесяти
миллирентгенов в час, в конце апреля - уже только шесть миллирентгенов, в
середине мая - меньше трех, в июне - меньше одного. Видите? Правда, там
"пепел" смывался дождей и уносился ветром. Но вот возьмем камбуз: для тех же
дат мы имеем здесь соответственно тридцать пять, восемь, три, полтора
миллирентгена в час. Вы понимаете, господин губернатор?
Губернатор покачал головой:
- Боюсь, что это слишком сложно для меня. Но я понял, что этот самый
"пепел" быстро теряет активность, как вы ее называете.
- Совершенно правильно.
- И особенно серьезной опасности...
- ...пожалуй, не существует. Если, конечно, наши американские друзья
не порадуют нас еще одним таким же подарком.
- Да нет, хватит с нас и этого! - вырвалось у мэра. Он испуганно
взглянул на губернатора и добавил: - С разрешения его превосходительства.
Секретарь высокомерно покосился на него, достал пилку для ногтей и
принялся внимательно рассматривать свой мизинец.
- А все эти сообщения о радиоактивных дождях, радиоактивной рыбе и так
далее? - спросил губернатор.
Симидзу пожал плечами:
- Опасность заражения в настоящих условиях, конечно, есть. Но она, на
мой взгляд, не настолько велика.
- Гм...
- И если вам угодно знать мое мнение, господин губернатор, то вся эта
история с термоядерной бомбой, как ее описывает наша пресса, явное
преувеличение. Разумеется, сила взрыва была огромна - полтора десятка
миллионов тонн тротила, это не шутка. Но этот "пепел Бикини"... Если бы
бедняги рыбаки "Счастливого Дракона" знали, с чем они имеют дело... или, по
крайней мере, имели обыкновение мыться с мылом не реже трех раз в сутки и не
ели зараженную рыбу, для них все ограничилось бы в худшем случае легким
недомоганием.
Губернатор быстро взглянул на Симидзу:
- Но они не знали...
- В этом все дело. И хотя я уверен, что господина губернатора не могут
интересовать мои соображения по чисто политическим вопросам... мне кажется,
что тот, кто вместо пепельницы ставит вам под нос бочонок с порохом, должен
отвечать за последствия, даже если у него и в мыслях не было взорвать своего
ближнего.
Губернатор встал:
- Благодарю вас, Симидзу-сан. Вы меня успокоили.
- Всегда рад быть полезным вашему превосходительству.
Садясь в "Фиат", губернатор обернулся. Симидзу стоял на пороге, щурясь
от солнца, поглаживая ладонью круглую стриженую голову.
Когда "Фиат" тронулся, мэр пробормотал:
- Все это было бы хорошо. Но что, если они повторят свой эксперимент
еще и еще раз?
Губернатор промолчал. Потом, словно вспомнив о чем-то, сказал:
- Я хотел бы навестить семью Кубосава...
- Простите, ваше превосходительство, - сокрушенно вздохнул мэр" -
кажется, никого из них сейчас нет в Коидзу. Его супруга, мать и обе дочери
уже неделю как находятся в Токио. Здоровье господина Кубосава, если изволите
помнить, резко ухудшилось.
МЕХАНИК МОТОУТИ
Письма приходили со всех концов света. На них пестрели разноцветные
марки с изображениями неизвестных людей, событий, животных, с видами
городов, достопримечательных мест и памятников; отливали жирной краской
черные, синие и красные штемпели. Беря в руки конверт, исписанный странными,
непонятными знаками. Мотоути старался представить себе того, кто послал его.
Прямые строчки европейской скорописи вызывали в его воображении образы
веселых моряков с иностранных судов, заходивших иногда в Коидзу; причудливая
арабская вязь - черных людей в белых одеждах, каких можно было встретить в
американских кинобоевиках восседающими на горбах верблюдов; сплошные заборы
индусского письма напоминали старика менялу, виденного в далеком детстве.
Но приходили переводчики, и все менялось. Письмо из Англии писала группа
преподавателей средней школы. Письмо из Австралии <i>-</i> старый
профессор-химик. Большой конверт с маркой, на которой было изображено
красивое, окруженное зеленью здание, пришел из загадочной России, - его
прислали студенты. Индус оказывался юрисконсультом профсоюза, араб -
служителем культа. Письма были короткие и длинные, пространные и сдержанные,
но все они, эти сотни конвертов различных цветов и размеров, заключали в
себе одни и те же мысли и чувства. Незнакомые друзья призывали держаться и
скорее выздоравливать, выражали возмущение против виновников несчастья
рыбаков и стремление навсегда запретить ужасное оружие.
Порой отправитель, по-видимому, увлекался и забывал, к кому он
обращается: письмо содержало конкретные меры по международному контролю над
атомной энергией или гневное требование наказать ответственных за "гнусное
преступление", как будто больные рыбаки были членами парламента или
министрами.
Сознание того, что их судьба волнует сотни и тысячи людей, придавало
пациентам профессора Удзуки бодрость и уверенность в выздоровлении, не
позволяло им впасть в отчаяние. "Вы не одни в вашей беде! Весь мир скорбит
вместе с вами!" - читали они в письмах.
Мотоути видел, как таяло и исчезало отчаяние в запавших глазах
капитана Одабэ, как весело смеялся и хлопал в ладоши исхудавший, похожий на
безбородого старичка Хомма. Даже сэндо Тотими, безразличный ко всему, кроме
денег, и тот оживлялся и прекращал свои бесконечные арифметические
упражнения, когда приходил служитель с почтой. И если бы все человечество
знало, сколько радости и надежд дают письма рыбакам "Счастливого Дракона",
управление связи Японии оказалось бы, вероятно, в очень затруднительном
положении.
"...Никак нельзя отчаиваться. Конечно, ваши болезни еще недостаточно
изучены медициной, но состояние современной науки и прилежное старание
врачей позволяют надеяться на самый благополучный исход. Главное - не
падать духом. Помните, что лучшие доктора в мире готовы предложить вам свои
услуги. Итак, желаем вам скорейшего выздоровления. Крепко жмем ваши руки.
От имени демократической ассоциации женщин Дании..."
Мотоути аккуратно вложил листок в конверт, спрятал письмо в тумбочку и
снова откинулся на подушку. В палате было душно, сильно пахло лекарствами и
потом. За окнами шел теплый августовский дождь. Быстрые прозрачные струйки
стекали по стеклу. Говорят, даже в этих чистых капельках содержатся частицы
болезни, муки и смерти. Думать об этом не хотелось. Механик Мотоути
натянул простыню до подбородка и прикрыл глаза.
Теперь никто не узнал бы в нем шумного, задиристого парня, который
полгода назад препирался с сэндо на борту "Счастливого Дракона". За эти
тяжелые, мучительные месяцы высохли его мускулы, кожа стала дряблой,
поредели волосы. Лицо приняло мертвенный серо-желтый оттенок, пухлые губы
съежились и поблекли. Мать, приезжавшая из Коидзу, стояла на коленях у его
изголовья и прятала лицо в подушку, чтобы не видеть того, что сделал с ее
сыном проклятый "небесный пепел".
Но изменилась не только внешность механика. Однообразие больничной
жизни как нельзя более способствовало изменениям и другого порядка: у
Мотоути вошло в привычку думать, сопоставлять, анализировать. Сначала он
бешено ругался, рассматривая себя в зеркало, отпускал ядовитые шуточки в
адрес лечащих врачей, бранил Нарикава, не уплатившего рыбакам ни иены за
роковой рейс. (Сославшись на свои убытки в этом рейсе, владелец
"Счастливого Дракона" ограничился тем, что милостиво простил пострадавшим
харч и спецодежду, выданные за сезон.) Затем наступил упадок сил, апатия.
Обострение болезни у радиста Кубосава подействовало на Мотоути, как и на
других больных, самым угнетающим образом. Однако Кубосава оправился от
первого приступа, и все воспрянули духом. Начали приходить письма. Многое в
них было непонятно механику, и он стал читать газеты. До этого он читал
только детективные журналы и выпуски комиксов.
Мотоути не без изумления убедился, что даже доскональное знание
похождений неустрашимого героя комиксов, "сверхчеловека", и знаменитых
сыщиков не дает еще возможности разобраться в событиях, развернувшихся
вокруг взрыва на Бикини. Происходили странные, необъяснимые вещи. Тысячи
незнакомых и неизвестных людей в других странах сочувствуют жертвам "пепла
Бикини" и требуют запрещения атомного оружия, а японский министр
иностранных дел призывает соотечественников сотрудничать с американскими
атомщиками. Таинственные, страшные коммунисты, которым место, несомненно, в
тюрьме, и губернатор префектуры, человек, несомненно, достойный всяческого
уважения и доверия, выступают с одним и тем же предложением: заставить
Америку отказаться от проведения испытаний водородных бомб на Тихом океане.
У Мотоути голова шла кругом. Но он был самолюбив и горд и не желал
обращаться к кому-нибудь с вопросами, тем более что спрашивать, собственно,
было не у кого. Правда, больных нередко посещали разные делегации, члены
благотворительных обществ, корреспонденты газет. Все они до смерти надоели
назойливыми расспросами, бесконечными выражениями елейных соболезнований и
просьбами в сотый раз повторить со всеми подробностями рассказ о взрыве. Не
у них же было искать ответы на множество вопросов, то и дело рождавшихся в
голове!
Да, Мотоути приходилось признать, что знает он очень и очень мало.
Впрочем, не отличались развитием и все его сверстники в Коидзу, и их
отцы, и отцы их отцов. События, творившиеся в мире, имели для них значение
лишь постольку, поскольку вызывали изменения в налогах, ценах на тунца и
на продукты. Помнится, Мотоути вместе с компанией друзей издевался над
приехавшим из Токио агитатором - чахоточным юношей в очках. Юноша что-то
невнятно рассказывал об империализме и оккупации, употреблял массу
непонятных, иностранных слов, и слушали его плохо. Под конец Мотоути во всю
глотку затянул веселую песню и ушел с митинга. Конечно, в те времена
(какими далекими они сейчас казались!) механику ив голову не пришло бы
заниматься вопросами политики. Заводила портовой молодежи, Мотоути целыми
вечерами топтался у входа в кинотеатр, щеголяя выпущенным на глаза чубом и
залихватской манерой курить, держа окурок сигареты прилипшим к нижней губе.
Он балагурил с девушками, приставал к прохожим, всегда готовый вынуть из
карманов натруженные кулаки, чтобы "хорошенько вздуть" первого попавшегося
под руку. Верхом удальства он считал скорчить при всех рожу в спину
прижимистому Нарикава, лучшим времяпровождением - распить с приятелями
несколько бутылочек сакэ, а затем спеть старую традиционную песню пьяниц:
Домбури батти уйта. уйта!
Иой докуса-но доккой-са!
Нет, Мотоути и сейчас .не считал, что занимался глупостями. Просто его
деятельная натура не могла смириться с положением больного, пригвожденного
к постели, и он старался не тратить времени даром. Ломать голову над
политическими вопросами, конечно, не дело для простого рыбака, но ведь не
заниматься же и тем, чем с утра до ночи занят старый дурак сэндо, -
подсчетом барышей с своей собственной шкуры!
Месяц назад государственный секретарь Андо потребовал от США уплаты
двух с половиной миллиардов иен в возмещение убытков за ущерб, причиненный
Японии взрывом на Бикини. И с тех пор Тотими старается подсчитать, сколько
же достанется ему и что можно будет сделать на эти деньги. Вот он лежит на
койке, опухший, небритый, шевелит губами и загибает забинтованные пальцы.
Деньги для него - все. Мотоути и раньше не очень уважал начальника лова, а
теперь, проведя с ним в одной комнате полгода и присмотревшись к нему
поближе, окончательно возненавидел его. Из всех четверых Тотими был
наименее пострадавшим, но стонал и жаловался так громко и нудно, что
доводил своим нытьем до бешенства спокойного и застенчивого капитана Одабэ.
Даже Хомма, пятнадцатилетний мальчишка, и тот спрашивал себя, как это
можно было слушаться и уважать такую скотину.
А что касается самого Мотоути... Ах, если бы он мог подняться с
постели!
Дверь тихонько скрипнула. Мотоути скосил глаза и увидел Умэко, старшую
дочь Кубосава, подругу своей сестры. Вот уже месяц, как девочка жила в
госпитале, ухаживая за отцом. Врачи считали, что ее присутствие благотворно
действует на состояние его здоровья. Умэко хорошо знала Мотоути и часто
навещала его. Бледная, осунувшаяся, отчего глаза ее стали еще больше и
потемнели, в белом больничном халатике, она казалась совсем взрослой.
- Ну что, Умэ-тян? - вполголоса спросил механик.
На соседней койке, что-то бормоча и всхлипывая во сне, тяжело и часто
дышал Одабэ. Хомма, читавший какую-то растрепанную книжку, приветствовал
девочку взмахом руки. Сэндо прекратил свои вычисления и повернулся на бок,
чтобы удобнее было слушать.
Умэко на цыпочках подошла и присела на край постели Мотоути.
- Папе опять плохо, - прошептала она. - Совсем плохо. Опять потерял
сознание. Я слышала, как врачи говорили между собой, что надежды мало.
Неужели он умрет?
Глаза ее налились слезами, она опустила голову, перебирая дрожащими
пальцами завязки на халате.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг