XLIII
Жара не спадала, и вечером от нее изнывало все живое. Раскаленный диск
солнца сел в марево над лесом. Земля на грядах и дорожках испещрилась
мелкими трещинками.
Всплыли еще три издыхающих карпа. Шутка поминутно пила.
Василий Петрович лежал рядом с Линой на широкой кровати. Он смотрел в
потолок, а она гладила его мягкие волосы, в которых появилась еще не
замеченная Василием седая прядь.
Ангелина понимала, может быть, даже лучше, чем сам Василий, что в его
и в ее жизни произошло гораздо большее, чем в мартеновской печи и, уж
конечно, в курятнике.
Дышалось тяжело. Было жарко и при открытых окнах.
Но вот качнулась тюлевая занавеска. Дохнул ветерок. Пахнуло свежестью.
Послышался далекий глухой отзвук грома.
- Наконец-то...
- Кажется, дождались, Васенька.
Ветер дунул сильнее и уронил герань в глиняном горшке.
- Черт с ней, - сказал Василий. - Закрой дверь, чтобы не было
сквозняка.
Гром прогремел ближе, и стал накрапывать дождь. Вскоре он застучал по
железной крыше дома и перешел в ливень с громовыми раскатами, будто палили
из многих крупнокалиберных орудий.
Сразу посвежело. Будь у Василия самочувствие лучше, он выбежал бы из
дому поплясать под дождем, как это бывало и в детстве, и в недавние годы.
Дождевой душ куда лучше купания. Нет на свете чище, свежее воды, чем
дождевая.
Василий, вспомнив, что нужно долить аккумулятор, попросил Лину
поставить какую-нибудь стеклянную посудину возле крыльца, но не у стока. И
Лина выбежала в рубашке, поставила под дождь большую миску из нового
сервиза.
Вернулась она под крылышко мужа мокрой. От нее пахло свежестью,
здоровьем и молодостью. Сверкания молнии так чудесно и так сине освещали ее
в рубашке, прилипшей к телу молодой женщины.
Василию хотелось, чтобы молнии сверкали еще и еще. И они сверкали без
устали. Им был благодарен не один Василий, но и Лина. Какому человеку,
особенно женщине, может не нравиться, когда ею любуются. Зачем
притворяться? Так можно дойти до утверждения, что на свете существуют
только одни производственные показатели!
Ливень сменился тихим, затяжным дождичком, который, может быть, будет
идти до утра, не барабаня по крыше, а усыпляя своим шелестом Василия и
притулившуюся к нему Лину. Они уже задремали, как вдруг послышалось:
"Кап-п! Кап-п! Кап-п!.."
Василий открыл глаза:
- Что это?
Лина встрепенулась. Прислушалась и, зевая, сказала:
- Это на чердаке. Протекает крыша...
- Лина, - обратился к ней опять Василий, - ты, понимаешь, сказала так,
будто в этом нет ничего особенного... будто крыша протекает не у нас, а
где-то, понимаешь, за тридевять земель.
- Ну что ты опять, Василий? Ну что тут такого?.. Замажем завтра - и
все.
- "Замажем завтра - и все"... Как это легко и просто! А как я завтра
узнаю, где, в каком месте, протекает крыша? Ведь все высохнет, и вода,
которая натечет, уйдет в засыпку. В накат. Тебе, Ангелина, мало, что ли,
было домовой губки в полу? Ты хочешь еще и на чердаке? Где у тебя лежат
свечи?
- Ну что ты, Васенька... Ночью на чердак!
- Где свечи? - повторил Василий так, что уговаривать его уже было
бесполезно.
- Они под полом. Под лестницей. Туда я боюсь лезть. Там мыши.
Василий встал. Сунул ноги в шлепанцы, накинул, чтобы не ободраться на
чердаке, халат Лины и отправился в подпол. Найдя свечи, он взял одну из них
и полез на чердак, в боковой открылок над спальней, рядом со светелкой, где
жил Аркадий.
На столе он заметил оставленные Аркадием газеты и журналы, а у стола
его ночные туфли.
Очутившись в открылке чердака, Василий стал искать течь в крыше. Вялое
пламя свечи не позволяло ему заметить хотя бы одну каплю. Дождь между тем
шел, и течь не могла прекратиться. Зато Василий увидел другое. Куда более
важное и существенное.
В живом свете костра, камина, свечи всегда есть что-то волшебное.
Необычное. И Василий увидел себя в каком-то несуществующем зеркале. Этого
нельзя понять при отсутствии воображения. Но порою случается так, что
человек, ни в чем не отражаясь, видит свое отражение отчетливее и
подробнее, чем в любом из зеркал.
Так произошло и на этот раз. Василий увидел себя в женском пестром
халате, из-под которого торчали его голые ноги в шлепанцах. Он увидел себя
скаредным и маленьким человечком, напуганным дождевыми каплями. Человечком,
зависящим от этих капель и страшащимся их. Это был не он, а кто-то другой,
явно начавший горбиться.
Василий распрямился. Прислушался к дождю. Постоял и снова увидел
жалкого горбатого карлика.
"Василий, - спросил он себя, - да ты ли это? Что сталось с тобой,
свободный человек? Куда делся твой рост, твоя широта, твой большой замах?
Васька, да ты ли это?"
Тут он почувствовал на своем лице паутину. Быстро и гадливо смахнув
ее, он увидел сочащиеся через стыки листов крыши оранжевые капли. В них
отражалось пламя свечи.
Василий отвернулся. Ему не захотелось запоминать место течи.
"Капай, проклятая... Мне-то что..."
Кто знал, что эти капли, эта течь окажутся в изломе течения жизни
Василия... Прошло всего лишь несколько минут, и, кажется, ничего особенного
не случилось в открылке чердака, но Василий вернулся к Лине другим
человеком. Он возненавидел свой дом.
- Ну как, - спросила ожидавшая возвращения мужа Лина, - ты нашел, где
протекает крыша?
- Это теперь, понимаешь, Линок, не имеет значения, - ответил он как-то
очень звонко. - Лина, мы должны продать дом. Продать его к семи чертям, со
всеми его пауками, паутиной!..
- А сами куда? Где мы будем жить? - спросила, садясь на кровати,
испуганная Ангелина.
- Не знаю. Хоть под забором. Отдадим деньги в завком. В дирекцию, в
кооператив... Хоть комнату да дадут, а потом увидим. Я продам его. Я
расстанусь с ним... с моим кровопийцем и погубителем...
Ангелина тихо заплакала...
Он повернулся к ней спиной. Слезы ее на этот раз не трогали Василия.
XLIV
Сметанину не сиделось дома и вечером. Неуемная тяга к деятельности
заставила его побывать на выпасе, проверить, как чувствует себя на озере
водоплавающая, зайти к возвращенным белым свиноматкам... И когда все это
было сделано, он вспомнил о разговоре с Ветошкиным, который откладывался со
дня на день как не первостепенный. А теперь он подоспел в самый раз.
И вот Сметанин появился в благоухающем саду. Серый дог с лаем бросился
на незнакомца, и тот вразумительно сказал собаке:
- Буде! - затем крикнул: - Аграфена!
Умная собака, увидев появившуюся Феню, пошла в тень. Вместе с Феней
вышел и Павел Павлович.
- Чем имею честь быть полезен?
- Я Сметанин, из "Красных зорь".
Этих слов было достаточно для беспокойства Павла Павловича. Он уже
знал об уводе белой свиньи у Серафимы Григорьевны, а также слышал, что
Сметанин успешно возвращает своих колхозников, поразбредшихся за последние
годы.
- Но я не к вам, прошу покорно, а к Аграфене Ивановне. - Сказав так,
Сметанин перевел взгляд на Феню. - В начале того месяца мы ожидаем с флота
Леонида Пастухова, и я хочу, чтоб он тебя встретил без этих холуйских
кружевов.
Феня, слегка покраснев, опустила голову. В самом деле, в ее жизни
многое изменилось с того дня, когда молодая свинарка, провожая на флот
Леонида Пастухова, обещала ему достойно трудиться в родном колхозе. А
теперь?..
Пусть были у нее причины для ухода из колхозного свинарника, но все же
это не оправдание.
Была и ее вина. Она польстилась на легкую, денежную работенку.
После сказанных Сметаниным резких и прямых слов она окончательно
поняла, насколько унизительна эта работа у Ветошкина.
- Позвольте, - вмешался Ветошкин в разговор Сметанина с Феней, - как
вас прикажете...
- Вы человек образованный, гражданин Ветошкин, и мне, мужику, не
пристало вас учить. А наоборот, я должен учиться у вас. Вы, можно сказать,
перебили наш разговор.
- Прошу прощения, товарищ Сметанин.
- Пожалуйста, - ответил Сметанин и продолжил разговор с Феней: - Так
ты, Аграфена Ивановна, теперь же, при мне, сделаешь устное заявление своему
хозяину о расчете. А через то воскресенье, ровно в двенадцать ноль-ноль,
придет за тобой полуторка. Тихо, гражданин Ветошкин! Дайте ей сделать
заявление...
- Но ведь он же не пишет мне, - сказала Феня.
- Это ты не пишешь ему...
- Я не пишу? Спросите Павла Павловича, я всегда через него посылаю
письма, чтобы он в городской почтовый ящик их кинул.
- Значит, Павел Павлович кидает их не в тот ящик... Ну да на данном
этапе это, можно сказать, не так важно. Пастухову я отписал, что ты девушка
все еще самостоятельная, вернулась в колхоз заведовать племенным питомником
белых свиней и что ему, Леониду Пастухову, запланирован пятистенный дом на
будущую весну, а место второго механика всегда было за ним. - Как бы в
подкрепление сказанного Сметанин ударил кнутовищем по голенищу и,
повернувшись к Ветошкину, спросил: - У вас какие вопросы?
- Это невозможно. Я не могу отпустить Фенечку. Да и она, как вы
видите, не хочет возвращаться. Не так ли, Феня?
Феня ничего не ответила.
- Ну что же ты молчишь, Фенечка?
- Я заявляю о расчете... Как положено, за две недели вперед.
- И то, - продолжил Сметанин, - только потому, чтобы дать вам
возможность не остаться совсем одному... Как-никак хозяйство. Не покажете
ли мне, прошу покорно, ваших крысок?
- Зачем?
- Есть у меня одно валютное соображение.
- Какое, какое?..
- Крысиный белый мех нынче на вывоз берут.
- Да? - заинтересовался Ветошкин. - Для каких же целей?
- Для "горносталевых мантий"... "Горносталя" повсюду без малого
выбили. У нас он тоже, можно сказать, почти что заповедный зверь... А царям
и царицам, королям и королевам различных заграничных держав мантии нужны.
- Но позвольте, товарищ Сметанин, у крысы значительно короче волосяной
покров, нежели у горностая...
- Это верно. Но если ее кормить бобовой смесью со жмыхами
подсолнечника и держать на улице, волос у нее густеет и делается длиньше.
Может, уступите клеток двадцать для пробы? Плачу кормом. Прямой расчет.
Ветошкин задумался. Его мысли снова вернулись к уходу Фени. Подумавши
так минуту-другую, он сказал:
- Я могу вам презентовать... то есть подарить отборных животных, если
вы не будете настаивать, чтобы Фенечка вернулась в колхоз...
Сметанин опять хлопнул кнутовищем по сапогу:
- Наоборот. Я хочу с вас взять слово, что вы не будете колебать ее,
можно сказать, неустойчивое сознание. И если вы этого слова мне дать не
захотите, то Аграфена Ивановна может вас покинуть сегодня же. Учтите. Общий
привет!
Сметанин откланялся Ветошкину и велел Фене проводить его до ворот.
XLV
Павел Павлович Ветошкин принадлежал к старому, хотя и захудалому, но
столбовому дворянскому роду. Ветошкин Павел Сергеевич, отец Павла
Павловича, перешел на сторону революции в 1917 году. Он сражался с
Юденичем, воевал с Деникиным и закончил свою службу главой факультета одной
из военных академий, верным сыном партии.
Павел Павлович не повторил отца. Молодой юнкер Ветошкин, сражаясь
против революции, а следовательно, и против своего отца, попал в плен и был
помилован. Проболтавшись несколько лет без определенных занятий, молодой
Ветошкин избрал ветеринарное поприще. Он с детства любил собак, лошадей,
разводил кроликов. Ветеринаром он был так себе, но между тем нашел какое-то
новое лекарство против сапа. В войну, находясь главным образом в глубоком
тылу, он клялся умереть коммунистом, но эта клятва, как и вся его жизнь,
стоила не очень много.
Уход Алины, как уже было сказано, был для него страшнейшим
потрясением, но Алина не потрясла "экономики" его предприятия. Другое дело
- Феня...
На Фене держалось все.
Визит Сметанина едва не довел Ветошкина до инфаркта. Почва уходила
из-под ног. Ему теперь ничего не оставалось, как умолять Феню. Он упал
перед нею на колени. Это у него получалось лучше всего, начиная со дня его
плена. Он падал на колени перед комиссаром части... Потом он стоял на
коленях перед отцом. Потом - перед полевым судом, испрашивая не отправлять
его за хищения в штрафной батальон...
Предпоследний раз он стоял на коленях перед Алиной. Сегодня - перед
Фенечкой.
Он обещал утроить ее жалованье. Увеличить процент с каждой проданной
головы. Обещал нанять помощницу, а если она захочет - помощника.
И, наконец, он предлагал ей... руку и сердце, цинично убеждая ее:
- Не заживусь же я, моя милая. И все будет твоим. У меня нет никого
родных... тебе не так долго мучиться...
- Хотя бы даже месяц, - отрезала Феня, - и то не буду!
Характер Фени был известен Ветошкину.
Предложение следовало за предложением. Но ничего не изменило решения
Фени. Она потребовала немедленный расчет, обещая прожить положенные две
недели со дня заявления об уходе.
Все это стало известно Серафиме Григорьевне. И она появилась у
Ветошкина. Появилась в шуршащем сиреневом платье, в кружевной косынке и в
туфлях на тонких высоких каблуках.
Лицо Серафимы Григорьевны было густо напудрено, волосы подзавиты.
- Что это вы такая модная? - спросил ее, встречая в саду, Ветошкин. -
Именинница, что ли?
- Почти, - ответила Серафима, усаживаясь против Павла Павловича. -
Коли вы такой франт, так ведь я-то как-никак моложе вас на целых
шестнадцать лет и семь месяцев.
- Смотрите, какая точность.
Серафима хихикнула. И довольно заливисто.
- Счета не бывает без расчета! - попыталась она на что-то намекнуть,
но этого не получилось, и она прямо спросила: - Уходит Фенька?
- Да... А что?
- Ничего. Просто так спросила. На всякий случай. Может, вам планы
какие-то в голову придут... Человека нынче беда как трудно достать.
Особенно у которого язык за зубами умеет держаться... А?
Теперь Ветошкин понял, куда клонится речь, но не поверил этому. И,
желая убедиться, прав ли он в своей догадке, спросил:
- Может, ликерчику?
- А почему бы и нет? Всякая дама любит, когда за нею ухаживают.
Это было уже слишком, но ухаживать приходилось. Портить отношения с
Серафимой сейчас было невозможно. Она же поставщик кормов, акционер своего
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг