пока еще и не думала высыхать.
Увлекшись косьбой, Петр Терентьевич и не услышал, как к нему подошел
Трофим. Он тоже был в русской рубахе, без пояса и с косой.
- Ты это что? - сказал, увидев брата, Петр Терентьевич. - В косаря
поиграть захотелось?
- Кто его знает. Может, и так. С хорошей погодой, брат! С хорошим
укосом. - Трофим поклонился Петру Терентьевичу и принялся довольно уверенно
точить косу.
- Тудоиха небось тебя так обмундировала?
- Она. И косу она принесла, - ответил Трофим.
Петр Терентьевич посмотрел на брата, усмехнулся, глядючи на знакомые
штаны старика Тудоева, и сказал:
- Поглядишь - так вовсе как русский!
- А я и есть русский, Петрован! - твердо заявил Трофим. - Русская
нация не на одной русской земле живет.
- Оно, конечно, так, Трофим, да не совсем. Ну да не будем касаться
этого вопроса... Покажи лучше, как ты не разучился страдовать.
Трофим принялся косить. Было видно, что коса не по его руке. Легка. Но
на втором десятке взмахов он приноровился к ней. Косил низко, под корень,
чуть ли не сбривая траву. Огрехов не оставлял даже там, где ему меж
деревьев было тесно и без косы.
- Можешь, значит, еще, - похвалил Петр Терентьевич брата.
- Могу, да недолго. У меня на ферме лесок не велик. Годов десять тому
назад я в нем один за день управлялся. А теперь дня три его кошу. И тоже
балаган ставлю из веток, хоть дом и рядом.
- Старый как малый, - отозвался Бахрушин, - тешится, чтобы утешиться.
А лес там такой же?
- Может, он и такой же, да не тот. В Америке, Петрован, понимаешь, и
русская береза по-американски растет.
Петр Терентьевич, перестав косить, громко захохотал.
- Вот видишь, Трофим, если уж береза на всякой земле растет по-своему,
то что же говорить о человеке! О нации по одному языку или там, к слову, по
косьбе не судят. Нация - это не только общая земля, но и воздух. Чем дышит
человек, как думает, может быть, важнее того, на каком языке он
разговаривает.
- Так кто же я? Без роду-племени, что ли? - заспорил Трофим. - Разве
мы не одного семени плоды? Разве не эта же земля вскормила, вспоила меня?
Ты что? Неужто политика сильнее, чем кровь?
- В лесу нынче много народу, - предупредил Бахрушин, - не будем
толковать про кровь. Ты гость, я хозяин. Тяжбы между нами нет. Не надо
шевелить прошлое и выяснять точки зрения на будущее...
- Воля твоя, Петрован. Ты хозяин, я гость. Только я-то думал, нам есть
о чем поговорить, окромя политики.
- Ну коли "окромя", пусть будет "окромя". Под елочкой квас стоит. Ты
никак с непривычки-то уморился? Испей. Отдохни, а я докошу для порядка
полянку и, если захочешь, свожу тебя по полям. Мне так и так надо ехать...
Трофим молча сел под ель. Принялся набивать трубку. Рубаха на нем
взмокла. Живот мешал сидеть вытянув ноги.
Послышался треск приближающегося мотоциклета. Вскоре появился вместе с
ним и его обладатель.
- Никак Катерину в рабочее время ищешь, товарищ главный механик?
- Да, Петр Терентьевич, - сознался Логинов. - Здравствуйте. Говорят,
что она с Дарьей Степановной уехала из Бахрушей.
- Ну, коли говорят, значит, правда. А что?
- Редкий альбом я для Кати достал. Все коровы мира. И в красках, и на
фотографиях. Как бы ей передать? Где она?
- Не велено знать мне об этом, Андрей, - ответил Бахрушин, переводя
глаза на Трофима. - Ее бабка, видишь ли, не хочет своих внуков заморскому
деду показывать. Вот и уехала без адреса... Познакомься, Андрей. Мистер
Бахрушин, Трофим Терентьевич.
Логинов, не ожидавший такой встречи, замер, не зная, как себя вести. А
Петр Терентьевич не унимался:
- А ты не робей. Не ровен час и у тебя родня в Сэшэа будет, если
Катьке твоя тарахтелка больше к душе привьется, чем самоходный "Москвич"
нового зоотехника. Он ведь их всех четверых увез в неизвестном направлении.
А Катю-Катерину, распрекрасную картину, на переднее место посадил. Как в
рамку, под ветровое стекло вместе с собой врезал...
Андрей окончательно растерялся. Он неловко направился к ели, где сидел
Трофим, и поклонился ему:
- Здравствуйте, мистер Бахрушин. С приездом.
Петр Терентьевич, чтобы не показать, как он любуется молодым
выдвиженцем, стал косить, повернувшись к нему спиной.
- Здравствуйте, молодой человек. У меня тоже есть свой механик. Только
постарше.
Дальше разговор не пошел. Логинов постоял, помялся, потом решил
объяснить свой уход:
- На третий участок надо съездить. Там два трактора только что из
капитального вышли... Хочу взглянуть.
Андрей исчез так же быстро, как и появился. И когда стих гул
мотоциклета, Трофим спросил:
- Значит, она на выданье?
- До выданья далеко, - ответил Петр Терентьевич, - пока зоотехнический
техникум не окончит, и думать не о чем. Ты лучше спроси, какова она из
себя.
Тут Петр Терентьевич повесил на сук свою косу и принялся описывать,
какова собой Катя. Бахрушин, рассказывая о ней, не желая того, воскрешал
облик Дарьи, которую, даже судя по скупому словесному рисунку Петра, теперь
повторила ее внучка.
Не так-то просто складывалось все в Бахрушах, как представлялось еще
вчера. И Трофим, чтобы не думать или, может быть, скрыть свои переживания,
снял с дерева косу и принялся ожесточенно косить, будто желая на траве
выместить свое недовольство.
XVIII
Общительный, разговорчивый и любознательный, Кирилл Андреевич Тудоев
короче других сошелся с Тейнером. Старик называл его запросто Джон или даже
"парень". Вот и сейчас Тудоев, привезя Тейнера на большой покос, указывал:
- Ты, парень, только погляди, какое нынче выдалось распокосное
времечко. И ведренное и ветреное. Сено сохнет, как на сковороде. Глянь,
какое оно гонкое да звонкое.
- Да, да... Гонкое и звонкое... Ведренное и ветреное, - повторял Джон
Тейнер новые для него слова, а затем, записывая их в объемистую памятную
книжку, требовал у Тудоева объяснения каждому впервые услышанному слову.
Нестерпимая жара заставила Кирилла Андреевича разуться. Он быстренько
скинул сапоги, размотал белые, хорошо стиранные портянки и пошел по лугу.
- Идея! - воскликнул Тейнер. - Вы еще можете косить, Кирилл Андреевич?
- Вот тебе и на, - ответил старик. - Как же не мочь. А зачем ты
спросил об этом?
- О! Вы не можете представить зачем. Вы такой необыкновенный человек.
Вы так похожи на вашего великого писателя Льва Толстого! Он тоже косил
босиком.
Тудоеву это понравилось. Он уже не раз слыхал об этом сходстве,
которым, в частности, Кирилл Андреевич объяснял для себя свое умение
складно рассказывать.
- Пожалуйста, покосите косой, и я сделаю в память о нашей встрече
хороший портрет. Вы понимаете?.. Гонкое и звонкое сено... Кругом ветрено и
ведренно... Очень хорошо.
- Это можно. Отчего не сняться. Только тут не сыщешь литовки, видишь,
чем косят. - Тудоев указал на машины. - Поедем в лес.
И они, набив коробок ходка свежим сеном, поехали к лесу. Раскормленный
"шеф-конюхом" племенной жеребец Вихрь бежал степенно и легко, далеко
выкидывая вперед тонкие ноги.
Путь до ближайшего леса оказался недолог. Пока расторопный Тейнер
привязывал коня к дереву, Кирилл Андреевич сбегал в лес и раздобыл косу. Из
лесу вместе с ним появились любопытные. В их числе оказался секретарь
райкома Стекольников, имевший обыкновение в страдную пору объезжать покосы.
- Надо же посмотреть, как Кирилл Андреевич будет сниматься Львом
Николаевичем Толстым, - шутил он, выходя из лесу с главным агрономом
Сергеем Сергеевичем Сметаниным. - Да и неплохо взглянуть на живого
американца. Я ведь когда-то их видел тысячи...
Разговаривая так, Стекольников замедлил шаги, не желая мешать съемке.
Кирилл Андреевич позировал отлично. Тейнер, сделав несколько снимков,
сменил аппарат.
- Теперь идите на меня, - командовал Тейнер. - Боже вас упаси, Кирилл
Андреевич, не утирайте со лба пот и не смотрите в аппарат!
Тейнер завел пружину небольшого киноаппарата, присел и, нацелившись,
приникнув к видоискателю, медленно повел аппарат за косящим Кириллом
Андреевичем Тудоевым.
- Теперь последнее. Теперь крупно. Только одна голова во весь экран.
Тейнер подбежал к Кириллу Андреевичу и сказал:
- Сейчас вы устали. Сейчас вы вытираете рукой пот...
Старик оказался хорошим артистом, и Тейнер громко выражал свое
восхищение:
- Да, да! Это прекрасно! Это так неожиданно. Это так естественно!
- Не знаю, насколько естественно и неожиданно то, что сейчас снял Джон
Тейнер, - поделился Стекольников своими мыслями с главным агрономом, - но
мне кажется, продолжение этой съемки будет куда неожиданнее для Тейнера,
если мне не изменяет память и слух.
- А что такое, Федор Петрович? - спросил Сметанин.
- Если мне не изменяет память и слух, - повторил Стекольников, - то я
должен напомнить избитую полуправду о том, что мир не так велик. Мы с ним
встречались на Эльбе. Он был тогда переводчиком. Даже не верится...
- Скажите, как бывает, Федор Петрович! А вдруг это не он? Мало ли
схожих лиц.
- Но голос? Суетливость?.. И короткие пальцы. Нет, это он, Сергей
Сергеевич. Это он.
- Может быть, подойти ближе, Федор Петрович?
- Нет, зачем же? Не надо. Потом... Только вы, Сергей Сергеевич, пока
не делитесь этим ни с кем... Может быть, я и в самом деле ошибаюсь...
- Вот именно... И вообще надо ли вам, следует ли его узнавать? Ведь вы
как-никак... Хотя, конечно, ничего особенного в этом нет, но все же...
Стекольников, не скрывая улыбки, заглянул в маленькие серые глазки
Сметанина, сказал:
- Вы очень тонкий и чрезвычайно дальновидный стратег.
Главный агроном скромно потупился.
- Не похвалюсь, Федор Петрович, но бдительность всегда была
свойственна мне. Даже когда я еще не был кандидатом в члены КПСС. И если бы
я был на месте Тудоева, я ни за что бы не согласился сниматься босиком и с
косой, когда у нас такая техника, - Сметанин сделал широкий жест рукой, как
бы показывая огромность зеленого пространства, где машины косили, гребли и
метали в стога сено.
XIX
Наверно, за всю свою многолетнюю историю Бахруши не запечатлевались
так подробно на пленку, как за эти несколько дней. Тейнер не зная устали
фотографировал все. И дом правления колхоза. И слесарей за работой.
Огородные гряды. Свиней в луже. Старые избы. Новые строения на Ленивом
увале.
Старуха Тудоиха еле успевала переодеваться. Она снималась и в новом
городском костюме, в котором выступала по телевидению, рассказывая свои
были-небыли. Она снималась и в старинной одежде - пряхой. Снималась и на
завалинке подле своего дома... А ненасытный Тейнер искал новые сюжеты.
Чувствуя себя необыкновенно свободно, быстро сводя знакомства с
колхозниками, благодаря знанию языка и завидному умению усваивать новые
слова, Тейнер всех удивлял своей энергией. У него находилось время отвечать
на вопросы, которые задавали ему об Америке. И, судя по этим ответам, он
вовсе не превозносил американский образ жизни и не козырял многими
несомненными достижениями Америки, а даже наоборот, он иногда выглядел
нашим агитатором, разбирающимся в цифрах и фактах социалистического
строительства.
- Да, избы... Очень тесные избы... - говорил он. - Но каждую вашу избу
я вижу счастливой женщиной с большим животом, у которой если не в этом
году, так в том появится красивый сын. Он будет походить на свою мать
только бревнами... Да, да, только бревнами... У него будут большие, светлые
глаза с хорошими стеклами. У него будет хорошая крыша и теплые сени... Я
верю, я вижу... Я знаю, что на увале, который все еще пока немного ленится,
появится много таких красивых деревянных сыновей... Из них составятся новые
улицы... Да, да! Я верю в это...
Бахруши всегда, и даже в трудные годы, были крепким колхозом, а
теперь, после слияния с соседями и покупки машинно-тракторной станции со
всем ее инвентарем, появилась возможность стать большим и богатым
хозяйством. И об этом Петр Терентьевич много рассказывал Тейнеру.
Тейнер не был глух к цифрам, называемым Петром Терентьевичем.
Бахрушину было свойственно убеждать собеседника неоспоримыми
доказательствами. А доказательства были простые: для того чтобы показать
завтрашний день, Петр Терентьевич оглядывался на вчерашние дни. И для
Тейнера было очевидным, что если кривая успехов подымалась год от году
круче, то какие основания думать, что она изменит теперь своей крутизне!
Бахрушин при первом знакомстве всегда выглядел мечтателем,
преувеличивающим свои возможности. Таким он и показался Тейнеру. А может
быть, хотел показаться таким для затравки разговора. Для того, чтобы
собеседник усомнился. И после того, как он усомнится, у Бахрушина появится
необходимость оперировать фактами и цифрами. Факты и цифры убеждали
Тейнера, и он видел еще не появившиеся даже на чертежной доске
проектировщика консервный завод колхоза, небольшое мясоперерабатывающее
предприятие, механизированное зернохранилище, задумываемую канализацию
Нового Бахрушина со станцией перекачки сточных вод из жилых домов,
коровников, телятников на поля.
И горожанин Тейнер отлично понимал, как это разумно и выгодно. Тейнер
даже как-то сказал Бахрушину, что, может быть, он напишет небольшую книгу и
назовет ее "Мечты и цифры".
Можно было этому верить и не верить, но вторая толстая тетрадь с
записями бесед была у Тейнера на исходе. Может быть, эти страницы тетрадей,
испещренные стенографическими значками, он обратит во зло. Этого не
исключал Бахрушин. Как бы хорошо ни относился Петр Терентьевич к Тейнеру,
он оставался для него человеком, торгующим продукцией своей толстой
ручки-самописки. Человеком, торгующим и зависимым от спроса. И его
разговоры о свободе печати в Америке походили на свободу полета домашних
голубей, которые никуда не могли деться от своей голубятни.
Тейнер, может быть, и сам не понимал своей зависимости от тех, кто
печатает написанное им, как не понимал Трофим, что мелкая собственность в
развитых капиталистических странах подобна автомобилю, даваемому напрокат и
принадлежащему настоящему хозяину капиталистической страны -
капиталисту-монополисту. Но как Петр Терентьевич мог сказать об этом
Тейнеру? Еще обидится... Поэтому Бахрушин ограничивался тем, что помогал
видеть свой колхоз не одними лишь стеклянными глазами аппаратов, но и
глазами человека, умеющего заглянуть в завтрашний день.
Колхозникам нравилось, как рассуждает Тейнер. Им была близка его хотя
и коверканная, словесно бедная, зато образная речь. О переезде на склон
Ленивого увала мечтали почти в каждой избе и ждали: когда же, когда
начнется строительство железной дороги, которая пройдет по Бахрушам, и
бахрушинцы получат субсидии и материалы для переселения?
Увлекаясь мечтами Петра Терентьевича, стремящегося как можно скорее и
как можно больше перенять у города все целесообразное для села, Тейнер
пропагандировал бахрушинские замыслы. И пропагандировал настолько
увлеченно, что находились недалекие люди и люди, желающие во всем видеть
только самое хорошее, которые считали Тейнера коммунистом. Некоторые были
даже уверены в этом, утверждая, что он скрывает свою партийную
принадлежность. Скрывает потому, что ему может не поздоровиться, когда он
вернется домой.
Но однажды ему вопрос был задан прямо... Впрочем, об этом следует
рассказать в особой главе хотя бы потому, что описания и пересказы, которые
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг