инстинкт подсказывал, что нужно как можно быстрее сматывать удочки.
"Если только не поздно, - он с отстраненной трезвостью оценил
положение. - И не было поздно вчера, позавчера и еще тогда, на римской
вилле..."
Нудно царапнуло сожаление о контейнерах, оставленных на попечение
шерпа, и почти сразу же болезненно затрепетала надежда. Мысленно повторив
параметры алмазной решетки, Макдональд сосредоточился на огранке и как
там, на вилле, зримо представил себе мерцающие груды, и голубые искры, и
радужный нестерпимый муар.
Но ничего не произошло на сей раз. О н и - теперь Макдональд думал во
множественном числе - явно пресытились однообразной забавой.
Непрошеная, совершенно дикая мысль ожгла лицо перегретым паром.
"П о ж е л а л, - просочились в душу слова, как болотная жижа сквозь
щели прогнившего пола, - и продал душу, и больше нет дороги назад".
Какая, однако, чепуха лезет в голову... Прочь глупости! Спокойно
поесть, стараясь получить удовольствие, просушить на огне одежду и спать,
спать...
Пробудился он поздно, когда в кипящем солнечном жерле мелькали
упоенные безграничной свободой стрижи, а порождения мрака - нетопыри,
сложив костлявые крылья, висели вниз головой в темных дырах.
Смит и Валенти уже поднялись и что-то нехотя ели у остывшего очага.
Вчерашний всплеск, когда так хотелось выговориться, до чего-то совместно
дойти, и ощущение общности кружило головы непривычным хмелем, испарился,
оставив лишь сожаления об излишней откровенности, будто тягостное
похмелье. Словно опасаясь неосторожно проговориться о чем-то бесконечно
постыдном, люди спрятались под привычными масками и замкнулись в себе.
Дальний рассеянный ореол явно указывал на сквозной проход, но никто
не проявлял вчерашней лихорадочной спешки, сменившейся внезапным
оцепенением, заторможенностью души.
Туманные мечты, непроизвольные надежды, неконтролируемые разумом
желания - все стало безмерно опасным. Привычная, протекающая как бы вне
нашего "я" работа разума уподобилась слепому блужданию по минным полям.
Каждую минуту мог произойти роковой взрыв. Опасность таилась в соседе, в
себе самом, а больше всего - в откровенности, когда спадали оковы и
усыпали невидимые сторожа.
- Как вы себя чувствуете, Чарли? - с великосветской
предупредительностью осведомился Смит, заметив, что компаньон не спит.
- Благодарю вас, а вы?
- Отлично, Чарли, как всегда... Вы не голодны?
- Нет, - все сразу припомнив, Макдональд решил, что не стоит тянуть с
развязкой. - Я, знаете ли, решил выйти из игры, джентльмены. Поворачиваю
назад.
- Возможно, вы и правы, - в голосе итальянца проскользнуло
облегчение. - По-своему, разумеется. А вы, Роберто, не изменили решения?
- Я пойду с вами, Том.
- Тогда прошу вас, дружище, позаботьтесь о Джой! - Валенти порывисто
наклонился к австралийцу, собиравшему разложенную на камнях одежду. - Если
я, если мы, - поправился он, - не возвратимся, скажем, через неделю,
помогите ей, ради бога, вернуться в цивилизованный мир.
- Сделаю все, что смогу, профессор, - пообещал Макдональд. - Можете
на меня положиться, хотя я уверен, что мы вскоре увидимся.
- Мы не увидимся, - как бы про себя, но достаточно громко промолвил
Смит.
Очнувшись прежде других, он почти ощупью обследовал туннель и
обнаружил площадку, откуда начинался не слишком удобный, но вполне
приемлемый спуск в зеленую благоухающую долину. С высоты птичьего полета
отчетливо были видны дикие мускатные рощи, фисташковые леса с чуткими
оленями и необъятный луг, перерезанный извилистой лентой реки. А дальше,
слепя радугой, шумели голубоватые водопады и белые лотосы в заросших
прудах счастливо трепетали под ветром, и капли, вспыхивая звездой,
перекатывались в чашах восковых совершенных листьев. Прямо из вод, где
жадно сновали пестрые рыбы и стрекозы, распластав слюдяные крылья, дремали
на всплывших с рассветом кувшинках, поднимались изъеденные веками ступени.
Бесконечная лестница с драконами вместо перил вела в гору, теряясь в
зарослях буйно цветущей чампы.
Вдохнув прохладный, напитанный сумасшедшим благоуханием ветер, Смит
упал на колени и, сложив ладони, как когда-то учила мать, пробормотал
благодарственную молитву. Забытые с детства слова сами собой пробудились в
мозгу и наполнились обновленным, неосознанным прежде смыслом.
Он уже знал, что там, на вершине, в непроницаемой тени старого
баньяна, его ждут и взволнованно готовятся к скорой встрече. И лишь
чувство долга заставило его вернуться в сырость и смрад пещеры, чтобы
навсегда попрощаться со спутниками.
Проводив Макдональда, Смит и Валенти начали деловито собираться в
дорогу. Оказавшись вскоре на площадке, профессор закрылся от солнца рукой.
За мускатными рощами, за рекой с ее водопадами и лотосовыми старицами, за
горой, накрытой одиноким баньяном, многоствольным, как лес, Валенти увидел
пять заснеженных пиков.
Это была великая Канченджунга*, и где-то там, у подошвы, окутанной
клубами желто-зеленых паров, скрывался тайный вход в заповедную страну.
Серебристо-серый титановый шар с неуловимым голубоватым отливом бесшумно
скользил в завороженной тишине.
_______________
* Канг-чен-цзод-нга, или "Пять сокровищ великих снегов".
- Это сур, - с мимолетной улыбкой пояснил Валенти, направив бинокль
на ядовитое облако. - Он охраняет Шамбалу.
- Вот как! - безучастно ответил Смит.
Еще совсем недавно одно лишь упоминание о таинственной стране
ввергало его в лихорадку догадок, но теперь он и так знал все, что должен
был знать, не испытывая потребности делиться с другими. Прежняя жизнь
окончательно померкла, а вместе с нею умерло любопытство.
- Я уверен, что мы сумеем одолеть эту последнюю преграду! - сдерживая
радость, профессор с нарочитой медлительностью убрал бинокль.
- Да сопутствует вам удача, Том, - Смит ободряюще сомкнул пальцы
кольцом. - Уверен, что все будет о'кей.
- Разве вы меня покидаете? - Валенти разом увял. - Но почему,
Роберто?
- Так надо, мой добрый учитель. Мы расстанемся с вами вон у той
лесенки... Видите? Она вся усыпана белым цветом.
- Я найду вас там на обратном пути? - с нажимом спросил Валенти,
заглянув Смиту в глаза.
- Не знаю, - Смит отвел взгляд. - Попробуйте...
- Что ж, пойду один. Я должен узнать, что там, и я узнаю.
- Меня тоже постоянно подгоняло беспокойное чувство долга. Но теперь,
Том, я окончательно понял, что никому ничего не должен. Даже себе самому.
- И не почувствовали себя беднее?
- Беднее? Вы шутите, Том! Я сделался нищим, обобранным до последней
нитки!.. Но это подарило мне удивительную свободу.
- Тогда прощайте, дружище. Мне нечего вам больше сказать.
- Прощайте, синьор!
Они обнялись, постояли, приникнув друг к другу, с минуту и разошлись,
ибо для каждого нашлась своя ниспадающая тропа.
21
Джой уже не хотела этих ночных встреч, с их надрывом и горькой
изнурительной нежностью, не достигавшей зенита. Но Гвидо всякий раз
заставал ее врасплох, возникая в глухой предрассветный час, когда явь
безнадежно отравлена свежей памятью сновидений. И она не находила в себе
силы прогнать его.
Ощутив чужое присутствие, Джой с тихим стоном разлепила припухшие
веки и включила фонарь. Гвидо сидел у изголовья, пристально разглядывая ее
всю, еще не совсем проснувшуюся, с розовой отметиной на виске и спутанными
волосами.
Его тонкие пунцовые, как у девушки, губы были слегка раздвинуты в той
неуловимо ироничной, чуточку грустной улыбке, которая так волновала
когда-то Джой. Как всегда, на нем были белые вельветовые джинсы и черная,
с закатанными рукавами, плохо выглаженная сорочка.
Таким он запомнился ей в их последний вечер на улице Кондотти. Можно
было подумать, что с тех пор прошли не годы, а считанные часы... Натянув
на себя плед, Джой краем глаза глянула на его смуглые, волосатые руки.
Нет, он явно не страдал от холода и, невзирая на ночные заморозки,
продолжал разгуливать налегке. Очевидно, делал это сознательно, чтобы
лишний раз уязвить напоминанием.
Глупый... Разве сможет она позабыть о том, как зашаталась под ней
земля? Как почернело, съежившись, небо и все наполнилось такой до тошноты
безысходной болью, что даже на плач не хватало дыхания? Если бы
разреветься тогда и поползти по полу, разбивая в смертной тоске костяшки
сведенных судорогой пальцев. Если бы кричать ему прямо в лицо все то, что
рвало ее на части! Но не получилось. Очень уж он был бледен, и жалко
подрагивала пушистая родинка на его подлой щеке. Он ведь спешил поскорее
закончить дело, волновался, бедняжка...
Да залей она слезами фаянсовый умывальник или в кровь размажься по
потолку и стенам, он все равно бы ушел от нее. Ничего нельзя было изменить
ни тогда, ни потом. Едва он, давясь, покончил с каштанами, купленными на
площади Испании, и забарабанил пальцами по клеенке стола, Джой уже знала,
что ей предстоит услышать, и даже догадывалась, в каких словах. По какому
же праву смеет он о чем-то напоминать, лезть с упреками, требованиями? И
знала - смеет. И с замиранием ждала, чувствуя, как от пальцев на ногах
поднимается наркотический холодок. Ей не было неприятно, скорее наоборот,
она испытывала отрадное забытье. Страдал, да и то наплывами, один только
мозг, проигрывая в который раз заезженную пластинку, а остальное, в чем
еще держалась душа, онемело под местной анестезией.
При свете дня Джой отдавала себе отчет в том, что ее преследует
наваждение - и здесь, в неизведанных дебрях, нет и не может быть никакого
Гвидо. Успокаивая себя, она даже пыталась вообразить его таким, каким он
стал, наверное, в действительности: слегка полысевшим, обрюзгшим, с
округлым брюшком.
Но жизненная реальность видения, его полная осязаемость и
достоверность были сильнее доводов рассудка. Тем более что в краткие
минуты свиданий критическое начало как бы оставляло Джой, отступая в
сумерки подсознания. И все же она решилась на небольшой опыт, украдкой
испачкав белые джинсы губной помадой. Когда на другую ночь Гвидо явился с
красной полоской на заднем кармане, простроченном узорным швом, она
прекратила сопротивление. Признать себя сумасшедшей Джой, разумеется, не
хотела. Против этого явно свидетельствовали как собственные ощущения, так
и те странные происшествия, о которых она сумела кое-что узнать от других.
Для верующей, хоть и не слишком набожной, католички куда проще было
смириться с существованием рая, где исполняются мечты, чем с
умопомешательством. Вопрос о том, почему даже в стране блаженных люди
продолжают страдать и мучить друг друга, не слишком долго занимал синьору
Валенти. Во-первых, это был чужой рай, созданный для существ, лишенных
благодати искупления, во-вторых, она, Джой, находилась в самом расцвете
лет и не достигла той грани, за которой для человека уже не останется
никаких тайн.
- Скажи мне правду, - взмолилась она, кое-как причесавшись и приведя
в порядок глаза. - Ты жив или же умер и теперь преследуешь меня,
неизвестно за что?
- Я жив, и ты это знаешь, - глухо ответил Гвидо, осторожно беря ее
руки в свои. - Озябла как! - он попытался согреть ей пальцы дыханием.
И это тепло, и пар из его рта убеждали сильнее любых слов. Тем более
что и слова звучали как-то особенно. Да и не звучали они вовсе, а словно
бы, минуя слух, под действием одного лишь взгляда всплывали в мозгу.
Как можно было не поверить т а к и м словам!
- Зачем же ты мучаешь меня? - простонала Джой, касаясь губами его
вьющихся жестких волос. - Что я тебе сделала, Гвидо?
- Ты не мне, ты себе сделала, - вновь отозвался в ней его голос. -
Зачем, ну зачем ты вышла замуж за старика?!
- Ах, опять ты об этом...
- Да, опять и опять!
- Но он вовсе не старик!
- Пройдет пять лет, от силы десять лет, и он превратится в развалину.
- А разве я останусь на месте? Разве я не состарюсь с ним рядом,
глупыш? Такова судьба человека.
- Нет, тебе еще долго быть молодой, - убеждал Гвидо, и все в ней
вторило: "Правда! Правда!" - Ты подумала, что станешь делать тогда? Как
жить? Как справляться с собой, еще молодой, неостывшей, ты задумывалась об
этом? Отвечай!
"Как он прав! - обмирала внутренне Джой. - Он словно читает мои
мысли!"
- По какому праву ты требуешь от меня ответа? - пыталась она
противостоять на словах. - Кто ты такой, наконец?!
- Ты знаешь, - глухо отвечал он.
- Знаю, - тихо смирялась она, ибо была перед богом женой этого
человека и совершила непростительный грех, дав святые обеты другому.
- Вот видишь!.. Что же ты сотворила с собой, Джозефина?
"Но разве ты не покинул меня? - хотела спросить она в свою очередь. -
Разве не бросил, как старую тряпку, ради первой попавшейся?.."
И как тогда, в их мансарде на улице Кондотти, язык не повиновался
Джой. Взметенные горестной вспышкой расхожие понятия "тряпка", "бросил" и
то омерзительное, обидное, что вовсе не отлилось в слово, все это было
чужим, посторонним. Пошлость не смела касаться ее безмерной потери,
пятнать грязью ее безжалостно раздавленную мечту. И немота, и подкативший
к горлу прилив.
- Что ж ты молчишь, моя родненькая? - всхлипывал он у нее на груди. -
Я же так любил тебя!
- Ты? Любил?!
- Если ты видела, что я ошибаюсь, то почему не остановила, почему не
вернула меня?
- Почему?
- Да, почему?
- Разве можно хоть что-то вернуть? Или ты не переступил через меня,
мертвую?
- И ты поверила!
- Как не поверить своим глазам!
- Лучше бы выколола мои! Отчего ты не дождалась меня? Зачем так
непоправимо поспешила?
- Я не знаю, как отвечать тебе! - прокричала она сквозь слезы,
растопившие смерзшийся в горле ком. - Пожалей меня хоть немножко...
- А ты меня пожалела? Я вернулся и не нашел тебя в нашем доме... Ты
думаешь, мне было легко?
- Бедненький...
- Это все, что ты можешь!
- Чего же ты хочешь, скажи?
- Пойдем домой.
- Но у нас с тобой нет больше дома.
- Если есть мы, значит, будет и крыша.
- Но я не одна... теперь, милый.
- Разве ты любишь его?
- Он мой лучший, единственный друг.
- Это только слова. Ты его никогда не любила.
- Что же нам делать, когда все так безнадежно запуталось?.. Ты ведь
тоже женат, мой родной?
- Это уже не имеет значения... Важно только одно: хочешь ли ты, чтоб
мы опять были вместе?
- Разве можно зачеркнуть прожитые годы? Вернуться в прошлое, словно в
оставленный дом? В нем живут чужие люди. Для нас не осталось там места.
- Наш дом ожидает нас, Джозефина.
- Какой дом, мой бедный Гвидо? Нашу квартирку под крышей заняли
другие жильцы. Я видела их однажды.
- Где?
- У самых ворот. Они вышли гулять с детишками.
- Значит, ты приходила на нашу улицу?
- И не раз.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг