понять, что говорит на сей раз от себя лично, - интересуют рецепты
выплавки бутанской бронзы. И ничего более. Не так ли, мистер Смит? - бегло
улыбнулся он, переходя на английский.
- Совершенно точно, - подтвердил американец.
- Если бы вы, высокопреподобный, могли посодействовать нашему другу в
приобретении необходимых образцов, то, я уверен, он бы не торопился с
отъездом и у вас не было бы оснований для тревог. - Как и хозяева, Валенти
предпочел не называть вещи своими именами и ни разу не обмолвился насчет
долины, хотя прежде говорил о ней совершенно открыто.
Создавалось впечатление, что из всех присутствующих один только Смит
не посвящен в тайну. Подобная атмосфера намеков и недомолвок помогла ему с
честью выйти из трудного положения. Формальный запрет уже сам по себе
предполагал частичное разглашение тайны, на что ни лама, ни управитель
никак не могли пойти, дабы не отягчать свою карму. Получалось, что за все
последствия отвечал лишь один Смит, силой обстоятельств принуждаемый к
роковому шагу, но вовсе об этом не осведомленный. Буддийская этика почти
не оставляла места для вмешательства в столь сложную ситуацию, чьи концы и
начала замыкались, очевидно, в кромешной тьме предшествующих рождений.
"Не зная всех узлов и хитросплетений нити судьбы, где остановиться, в
каком месте спрямить петлю, - рассуждал лама, - не проще ли предоставить
безумца собственной незавидной судьбе? И так ясно, что бежит он навстречу
неотвратимому, и сильный йог Норбу Римпоче чует запах крови в прошлых его
следах".
- А где другой гость, спустившийся с гор? - спросил верховный, для
которого конечно же не остался тайной самовольный уход Макдональда. - Он
еще вернется сюда, или у вас назначена встреча?
На столь прямой и ясный вопрос нужно было отвечать без уверток. Ложь
все равно обнаружится рано или поздно, и это отрежет все пути назад.
Смит почувствовал себя неуютно. Мало ли что встретится им в той
проклятой долине? И вообще Гималаи не такое место, где можно сжигать за
собой мосты.
- Я впервые увидел мистера Макдональда лишь здесь, во "Всепоглощающем
свете", - он отвечал, обдумывая каждое слово, как на детекторе лжи,
опутавшем все его существо чуткими электрическими щупальцами. - И не
берусь толковать чужие намерения.
- А разве вы не условились с ним о совместном путешествии за перевал?
- от четких вопросов сандалового старичка веяло лютой стужей, хотя
держался он столь же безразлично-благожелательно, как всегда.
Не приходилось гадать, откуда черпал верховный свои сведения. На
Востоке, где путешественник кровно зависит от переводчиков, проводников и
прочих, имеющих глаза и уши, но непостижимых в своей отгороженной глубине
людей, нет секретов.
- Мы много о чем говорили с ним, но окончательно еще ничего не
решено.
- И где же состоится наконец окончательное решение? На перевале или
сразу же у реки?
- Затрудняюсь сказать, - через силу выдавил Смит.
- Ну что ж, позвольте пожелать вам успеха, - безмятежно заключил
Нгагван Римпоче и, перевернув пустую чашку, дал знак об окончании
аудиенции. Взяв реванш в словесном поединке, он посчитал, однако, уместным
предупредить напоследок: - Все же подумайте лишний раз, прежде чем
подвергать себя немыслимой опасности.
Каждой порой, каждой кровинкой ощутил Смит опаляющий ветер этого
последнего перед окончательным уходом предупреждения. И всколыхнулась
где-то на самом дне невыразимая атавистическая жуть, и суеверная память
вихрем взметнулась. Не шевельнув и пальцем, он внутренне рванулся назад,
зная уже, что свершилось необратимое и не соскользнуть с подхватившей его
колеи, где, как по ледяному желобу, неслись, набирая немыслимую скорость,
чьи-то бесконечно чужие сани.
Валенти, участвовавший в беседе, довольно поверхностно и почти
целиком погруженный в круг собственных забот, тоже ощутил в это мгновение
прилив неизъяснимой щемящей печали и неожиданно усомнился в себе. На самом
ли деле готов он к той встрече, что манила его в течение долгих лет, и,
главное, по-прежнему ли он хочет ее? И не нашлось ясного ответа, и не
отпускала тоска.
Выручило, как всегда в тяжелую минуту, бесстрашие знания, кристальная
ясность продуманной истины. Вершина жизни давно осталась за спиной, и
спуск не сулил уже особых открытий. Едва промелькнула привычная мысль и
все логически из нее вытекающее, как стало легко и прозрачно.
Роберт Смит тоже быстро взял себя в руки. Вспомнив о дочери и жене, о
своем неприкаянном одиночестве, он трезво прикинул, много ли весит ноша,
которую готовился бросить в чашку надмирных качающихся весов. Решил, что
не слишком. Пришло успокоение, но прежняя жажда докопаться во что бы то ни
стало до загадок поющей бронзы исчезла. Стало ясно, что подлинной страсти
по сути и не было. Он лишь разжигал в себе некое подобие ее, дабы насытить
беспросветную пустоту, подгонявшую бежать сломя голову на край света.
Вот он и приблизился к этому самому краю. Стоит ли шарахаться теперь
обратно, чтобы вновь переживать свою унылую неприкаянность?
Лама видел, что ему удалось смутить белых людей. Однако, каждый
по-своему, они сумели, сохранив достоинство, преодолеть страх. В глазах
буддиста это было бесспорной заслугой. Интуитивно прозревая, что пришельцы
обрели мужество, черпнув из темного колодца отчаяния, он простился с ними
теплее, чем намеревался вначале. Даже пробормотал охранительную мантру и
начертал в воздухе сокровенный знак. Пусть не светились их глаза
бескорыстным исканием, но зато в речах не ощущалось тлетворного привкуса
лжи, за которой прячутся мелочные, всегда сиюминутные вожделения.
Примирившись с безнадежностью, зияющей в конце пути, эти люди хотели
увидеть, прежде чем умереть. Да, они не были искренни и хитрили, но кто
располагал властью остановить их?
Верховный по-прежнему собирательно воспринимал чужаков, не усматривая
достойных внимания различий. Профессор Валенти, успевший снискать своими
обширными познаниями добрую славу, сильно пал в его мнении, представ в
роли переводчика. Привычная жестикуляция латинянина явилась в глазах
старого настоятеля очевидным проявлением пристрастности, пробудив утихшие
было подозрения.
Проводить Смита вышли все от мала до велика. Кутаясь в желтые тряпки,
мальчишки-послушники жадно потягивали последние, подаренные на прощание
сигареты. Хозяйки вынесли шарики масла, завернутый в тряпицу окаменелый
горох и немного дикого меда в коробе из ротанга.
Наступили последние минуты. Анг Темба уже вывел за ворота яков,
украшенных пестрыми лентами, старый согбенный монах, окурив людей и
животных можжевеловым дымом, набросил на плечи склонившегося в поклоне
американца белый прощальный ходак. Нетерпеливо ржали, предчувствуя дальний
поход, лошади, взбрыкивая, отгоняли слепней. Храмовая прислуга,
выстроившись на стенах, провожала гостя хриплым пением длинноствольных
раздвижных труб. Их варварский рев поразил Смита какой-то первозданной
мощью и безнадежностью. Они словно заживо отпевали уходящих. Гребенчатые
шапки трубачей, столь похожие на шлемы героев Троянской войны, колыхались
в такт натужно раздуваемым щекам. Полоскались на ветру шафраново-алые
монашеские одежды, и пальцы молившихся о благополучии в пути соединились в
прощальном касании.
Даже старый лама показался в дверях библиотеки и, опустившись на
несколько ступенек, поднял четки, благословляя.
Все казалось Смиту неповторимым и вещим. Он навсегда покидал
причудливый милый мирок, к которому успел прикипеть сердцем, и его томило
ощущение нереальности. Вот он сделает шаг, еще один, и все растечется в
небе, словно мираж, или навсегда захлопнется в складках нездешних
пространств и небывших времен.
Повинуясь нахлынувшему чувству, он, как рыцарь, уходящий в крестовый
поход, взмахнул белым шарфом, прощаясь с верховным, и, подбежав к Джой,
куртуазно встал на одно колено. Она подняла его, поцеловала в лоб и, не
сдержав слез, осенила крестным католическим знамением.
Смит обнял Валенти, оседлал свою покорную лошадку и выехал за ворота.
Догоняя растянувшийся караван, он вынул блеснувший червонным жаром
корнет-а-пистон и заиграл любимую мелодию, которая рвала и нежила его
потерянное сердце: "Ты с красоткой усни на зеленом лугу..."
Ни разу не обернувшись, он не видел, как проскользнул в распахнутые
ворота темный призрак с кровавой раной в груди. Шарахнулись в стороны
люди, открывая дорогу к лестнице, и незрячий лунатик начал медленно
подниматься, нащупывая нетвердой ногой очередную ступень. Добравшись до
площадки, где стоял верховный, он уронил испачканный кровью свиток и
рухнул у ног властелина, чтобы обрести долгожданный покой, ибо умер еще
несколько часов назад, когда разрывная пуля с оранжевой головкой
разворотила ему грудную клетку.
13
На третьи сутки караван, к которому у реки присоединились Макдональд
с Аббасом, достиг заповедной рощи, посвященной богине Матери, откуда
начинался долгий подъем на перевал.
У камня, выкрашенного пылающей киноварью, где в прежние времена
приносились человеческие жертвы, Анг Темба дал знак остановиться и
спешиться. Взяв предназначенные дары, погонщики робко ступили под сень
замшелых вековых пихт. Лес был наполнен глухим перезвоном капель и
шуршанием черных пиявок, так и кишевших в опавшей хвое. Ползучая крапива и
ржавые папоротники льнули к оплетенным лианой стволам. В темных отстоянных
лужах сновали скользкие головастики. Причудливые больные грибы, словно
мертвые кости сквозь труху похоронных ящиков, упорно лезли на свет.
Из чистого любопытства Смит последовал за своими людьми. Стараясь не
смотреть под ноги, где шевелился осыпанный иглами перегной, он вдохнул
напитанный прелью застоявшийся воздух. Едва заметная тропка вскоре вывела
на поляну с нагромождением плоских каменных плит, напоминавшим
мегалитические руины. Но человеческая рука не прикасалась к этому
первозданному хаосу. Лишь зияющие провалы гротов были помечены скупыми
знаками неведомых, канувших в небытие народов.
Заметив, что в одной из верхних пещер затеплился свет, Смит
вскарабкался на ближайшую скалу и стал подниматься по циклопическим
ступеням. Молельня, в коей гималайцы зажгли свои курильные палочки,
напоминала скорее дьявольское капище, где устраивали пиры каннибалы.
Неровные стены и закопченный, окутанный паутиной свод были покрыты
изображениями немыслимых монстров. Окровавленные клыки и когти терзали
бледную человечью плоть, оскаленные черепа тяжело провисали на гирляндах и
перевязях, сплетенных из тонких зеленых змей, волосатые ведьмы пожирали
младенцев, черные грифы несли в клювах пучки вырванных глаз, и повсюду в
чашах из мертвых голов дрожала и пенилась кровоточащая масса.
На грязных, засаленных алтарях, насквозь источенных термитами, тускло
лоснилась старинная бронза. При виде изображений тантрических охранителей
у Смита захватило дух. Он узнал четырехликого Дэмчока, застывшего в
неистовых объятиях с шакти, Хаягриву с лошадиной головой на макушке,
Ваджрапани в облике птицеголового Гаруды, попиравшего омерзительных гадов.
Этим неповторимым фигурам поистине не было цены. И, главное, они
никому не принадлежали! Их никто не охранял, и лишь редкие путники
наполняли позеленевшие алтарные чашечки хмельным араком и буйволиным
маслом. Стоило выждать, покуда уйдут погонщики, и Смит становился полным
хозяином здешних сокровищ: мог взять соскобы или вообще унести с собой
любой предмет. Но он не решился даже прикоснуться к бронзовым изваяниям,
чьи истлевшие одежды стали приютом для слизняков и насекомых. Недели,
проведенные за стенами "Всепоглощающего света", не прошли даром. Смит
ощутил в себе упорную сдерживающую силу. Обозначилась резкая граница между
тем, что дозволено и чего ни при каких обстоятельствах нельзя совершить.
Бросив в чеканную курильницу, украшенную узором из семи
драгоценностей, полдоллара с профилем застреленного президента, он,
страдая от полнейшей растерянности, покинул гоингханг - святилище темных
духов.
Чем выше возносилась гремящая щебнем тропа, тем чаще встречались
мутные ручейки и запутавшиеся среди кустарников грязные ледяные обсоски.
Чуть ли не на каждом шагу, демонстрируя немыслимое богатство оперения,
вспархивали и прятались в сплетениях выбеленных корней фазаны.
Перед закатом, когда отвесную стену справа окрасил теплый печальный
отсвет, караван достиг высшей отметки. По обе стороны распахнулась
завораживающая даль. В притихшем холодеющем воздухе едва колыхались
молитвенные ленты и выцветшие флаги, косо воткнутые в каменную пирамиду.
Отдавая привычную дань хозяевам гор, погонщики тяжело попрыгали на землю,
чтобы принести в жертву припасенный камешек: окатанную яшму, захваченную
на переправе, кусок кремня с красивой прожилкой или окаменелый, круто
изогнутый рог.
Скалы, похожие на обломки ребер исполинских ящеров, и крупные валуны
были расписаны бесчисленными изображениями богов. Талые воды местами смыли
не всегда стойкие краски, оставив на камнях разноцветные подтеки.
Увенчанная возвышенность и бескрайние круги небес ощутимо дышали вещим
смыслом и что-то тайно нашептывали растревоженной, ждущей близкого
откровения душе. Но смутен тяжкий сон камней, невесомо касание ветра,
ласкавшего прошлогодние травы, и потому не выразима ни мыслью, ни словом
вековая тоска. Лишь через зрение, если есть на то воля Ратнасамбхавы,
будды огня, проникает в душу послание вечности.
Пестрые лики в радужных нимбах - бессмертные сокровища, явившиеся в
лотосовых цветах. Рукотворные образы с безумным совершенством довершили
лаконичное творение стихий. Все пришло в равновесие и замкнулось само в
себе. Ничтожнейшая песчинка и та предстала неотъемлемой частью
неразрывного целого, где навеки соединились космос и человек.
Недоставало сил оставить эту темную груду с тряпицами флагов, вокруг
которой медленно кружилась облачная голубизна. Но как окаменеть, не теряя
памяти, какими вечными очами впитывать эти зовущие дали, где в смене дня и
ночи вершится круговорот светил?
И все не случайно, и ничто не проходит мимо: блеск породы на свежем
изломе, напитанная последними лучами капля, повисшая на чахлой былинке,
колеблемый ветром мохнатый и тусклый цветок...
Повинуясь прихлынувшему к горлу накату, Смит снял именной военный
браслет, ставший для него охранным амулетом, и швырнул его к подножию
пирамиды. Титановая сталь жалобно звякнула, пробуждая уснувшую память.
Как ослепительно распахнулась вселенская бездна на спуске! Смиту
показалось, что он вырвался на свободу после долгого блуждания в подземных
лабиринтах. Разноголосица хлынула в его оглохшие уши, где треск пулеметов
тонул в разрывах, в неотвязном шелесте ядовитых дождей.
Он понял все о себе и о мире, чтобы в то же мгновение навсегда о том
позабыть. Осталось лишь ощущение взлета.
Напрасно четырехрукая богиня Дуккар на скале указывала дорогу к
сокровищам духа. Он не понимал языка ее изысканных рук. Напрасно принц
Майтрея с чортенем на голове приберег для него кувшинчик бессмертной
влаги. Он не заметил сосуда, спрятанного в цветах. Не для него сиял жемчуг
исканий в тонких пальцах задумчивых далай-лам.
Ехавший следом Макдональд, слегка поколебавшись, бросил в общую кучу
шариковую ручку - ничего более подходящего у него не нашлось - и принялся
беззаботно посвистывать.
Один лишь Аббас с презрительной усмешкой проехал мимо языческого
холма и, только увидев пустующую сторожевую вышку, благодарным взмахом
огладил бороду.
- Все-таки мы опередили их! - довольно усмехнулся Макдональд. - На
башне ни души. Так что пока все идет как задумано. А вы сомневались!
- Согласитесь, что на то были известные основания, - неохотно
откликнулся Смит.
- Солдаты занимают помещение, как только открывается перевал, но я
рассчитывал на то, что трипон обычно не торопится, и проходят недели,
прежде чем появляется караул.
- Да, Чарли, вы выиграли ваши двести баков.
- Дело не в пари! - довольно усмехнулся Макдональд. - Просто, когда
получается в точности так, как мыслилось, я испытываю чисто эстетическое
наслаждение. Идея организует действительность, мой дорогой. Дух правит
законами мироздания.
- К сожалению, не всегда...
- Всегда, если все точно рассчитано.
- Но ведь нас могли и опередить, - вяло возразил Смит, придерживая
лошадь на спуске.
- Никогда! - самодовольно рассмеялся Макдональд.
- Даже если бы прибыл гонец?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг