всегда приходится, повторяю, пробивать. Изобрести - это в лучшем случае
полдела. Доказать, пробить, убедить недоверчивых и сомневающихся - вот
истинная задача. Она требует от изобретателя упорства, бойцовских качеств,
не надо бояться этого слова, оптимизма и невероятного терпения. Оба наши
заявителя, насколько можно судить, ничем подобным не обладали. А если
добавить сюда и элементарное невезение, то сами понимаете, ситуация
получается достаточно сложная. Я уж не говорю о том, что открытие, как на
беду, попало к не очень порядочным людям. Такое, к сожалению, тоже
встречается. Не будем закрывать на это глаза!
Г е н е р а л. Что это ты нас пугать начал? Призываешь не закрывать
глаза, не пугаться! Тоже нашел пугливых!
Дружный смех.
Л ю с и н. Прошу прощения.
Г е н е р а л. И вообще пора брать быка за рога.
Л ю с и н. В родео участия не принимал, но попробую взять. На острую,
чреватую многими осложнениями ситуацию соавторы реагировали по-разному.
Если для основного творца это открытие было итогом всей жизни, творческим
синтезом, в котором слились знания и увлечения, работа и хобби, то для его
ученика все обстояло не столь сложно. Он мог взвешивать все <за> и
<против>, более трезво оценивать как положительные, так и отрицательные
последствия борьбы за научную истину. Отрицательный баланс оказался
весомее. Помимо завистников и недоброжелателей, которые есть у каждого, на
него ополчились и кое-кто из китов. Повисла в воздухе многолистная
монография, вылетела из сборника статья, на которую пришел отрицательный
отзыв и так далее. Руководство института, на которое тоже стали оказывать
некоторое давление, видимо, дало понять, что дальше так продолжаться не
может. Положение соавторов осложнилось. Журавль в небе показался далеким
как никогда, а синица в руках начала трепыхаться и клевать пальцы - того и
гляди, упорхнет. Сама собой напрашивалась мысль о выборе. Ковскому с его
устойчивой научной репутацией терять было, в сущности, нечего. В членкоры
он не лез, а профессорское звание, в котором ему отказали, не так уж его и
волновало. Зарплата от этого не зависела.
Г е н е р а л. Слабый аргумент.
Л ю с и н. Даже если он и переживал из-за неожиданного афронта, то не
так сильно, как Сударевский. Подумаешь, не дали профессора! В крайнем
случае это можно рассматривать как болезненный укол по самолюбию, не
более. Другое дело докторская диссертация. Для Сударевского поворот от
ворот явился куда более чувствительным ударом. Он мог воспринять его почти
как крушение. Если не всей жизни, то карьеры наверняка. Сегодня вернули
диссертацию, а завтра, глядишь, забаллатируют на очередном конкурсе.
Поэтому, если Ковский не мог отказаться от борьбы в силу своего характера,
научной репутации, образа мышления, наконец, не говоря уж о том, что
терять ему было нечего, то склонный к соглашательству Сударевский
готовился при первом удобном случае капитулировать. Как мы знаем, он так и
сделал, причем на достаточно выгодных условиях. В разговоре со мной он
этого даже не скрывал. Его не смогло поколебать даже известие о
восторженной реакции на работу академика Берендера. А ведь это обещало
решительный перелом, почти гарантированный успех, награду за все усилия. Я
думаю, у нас в стране не много найдется таких ученых, которые поступили бы
в аналогичных обстоятельствах так, как Сударевский. Любой другой на его
месте пошел бы до конца и победил. Но он, трезво и холодно все рассчитав,
предпочел предательство. Иначе его поступок и не назовешь. Особенно
теперь, когда следовало отстаивать свою правоту ради одной лишь памяти об
учителе. Но в том-то и беда, что Ковский был слишком снисходителен к
ученику. Марк Модестович во многом, конечно, ему помог, но ведь само
открытие сделал не он. Это была не его работа и не его боль. Поэтому он
так легко и сдался. Тем более, что за капитуляцию говорил и чисто
бухгалтерский расчет. Что выигрывал Сударевский, если бы открытие было
признано? Не очень громкую славу и пару тысчонок. А что он получит теперь?
Докторскую и должность завлаба, что гарантирует ему ежемесячный оклад в
пятьсот рубликов до самой пенсии. О спокойной жизни я уж и не говорю. Вот
почему я уверен, что в тот момент, когда восторженный, увлекающийся
Аркадий Викторович продемонстрировал любимому ученику очередной триумф,
тот мог со спокойной душой заявить о своем отказе от дальнейшей борьбы. Не
сомневаюсь, что сказано это было самым почтительным тоном, в самых
корректных выражениях. Результат предугадать нетрудно. Он налицо, этот
трагический результат. Я не имею оснований обвинять Сударевского в
убийстве, но я уверен, что он убийца. Аркадия Викторовича сразило слово
ученика.
К о с т р о в. Эффектно, но не слишком убедительно.
Г е н е р а л. Я бы сказал иначе: очень убедительно, но недостаточно
пока доказательств.
Л ю с и н. Конечно, если рассматривать в отрыве от всех последующих
действий. Но мы попробуем рассмотреть все вместе. Вспомните, как повел
себя Сударевский, когда увидел, что Аркадий Викторович упал. Он попытался
помочь ему? Не знаю. Возможно, и попытался. Он позвал на помощь? С
уверенностью можно сказать: нет! Напротив, он действовал, словно
действительно стал убийцей. По имеющимся уликам мы можем проследить теперь
каждый его шаг. Начиная с того, первого, когда он наклонился над
умирающим, а возможно, и мертвым уже учителем. Зачем он так поступил? Было
ли то проявлением естественного сострадания? Растерянности? Или он чего-то
искал? Наконец, просто захотел убедиться, что учитель мертв? Определенного
ответа мы не получим. Попробуйте припомнить хотя бы, как он курил. Здесь,
в комнате, возле трупа, и там, у калитки, уже успокаиваясь и подстерегая
удобный момент, чтобы незамеченным уйти из дома, где его считали своим.
Реконструируйте эти сцены, и вы увидите человека безусловно
взволнованного, но тем не менее прекрасно владеющего собой, человека,
преследующего одну-единственную цель, почти одержимого. Что же это за
цель?
Г е н е р а л. Почему этот ваш Стекольщик не опознал Сударевского? Он
же наблюдал за дачей и раньше и в тот день?
Л ю с и н. К гостям он не присматривался, а дом Ковских посещали
многие.
Г е н е р а л. Но в тот день, за несколько часов до дела?
К р е л и н. По-моему, тут все ясно. Сударевский находился в доме как
раз в тот промежуток времени, когда Зализняк следовал на некотором
отдалении за Людмилой Викторовной, чтобы своими глазами увидеть, как она
сядет в московскую электричку.
Л о г и н о в. Он даже не уследил за тем, как вышел Ковский.
Г е н е р а л. И не мог уследить, поскольку тот никуда не выходил.
Л о г и н о в. Простите, я неточно выразился. Он не видел, как хозяин
покинул дом, но это его ничуть не взволновало. Он был просто уверен, что
Ковский, как обычно, уедет вечером.
Г е н е р а л. Ну и что?
Л о г и н о в. Очень просто. Зализняк навряд ли так уж бдительно
следил за домом в те часы. Проводив Людмилу Викторовну, он перестал
волноваться. Все шло как надо.
Г е н е р а л. Резонно.
Л ю с и н. Прежде чем продолжить анализ поведения Сударевского в те
часы, точнее, в те считанные минуты, я хочу попросить товарища Кострова
сказать несколько слов о его взаимоотношениях с Мирзоевым.
К о с т р о в. Если мы с вами не ошибаемся, Владимир Константинович,
то взаимоотношений, как таковых, просто не было. Не так ли? Только
эпизодические контакты.
Л ю с и н. Эпизодические по краткости, <судьбоносные> по их
последствиям.
К о с т р о в. Я уже докладывал здесь о связях Мирзоева с гранильным
цехом. Он поставлял мастеру Попову необработанные алмазы и недостаточно
хорошо ограненные бриллианты, которым тот придавал товарный вид, по
высшему классу. Через разветвленную сеть посредников Мирзоев сбывал потом
все эти <маркизы>, <принцессы> и <сердечки>. Взаимоотношения, как видите,
простые и ясные. С некоторых пор поставляемое на завод сырье, а
следовательно, и готовая продукция претерпели изменение. Причем в лучшую
сторону. На <черный рынок> стали поступать всё больше оптические
бриллианты, сначала голубой воды, а затем розовые и зеленые. Прибыли фирмы
возросли до пятисот процентов на карат. Источник цветных алмазов вам
известен. Это НИИСК, лаборатория Ковского. В институте алмазной тематикой
не занимались, и Ковскому приходилось брать материал для опытов где
попало. Сначала у знакомых, потом знакомых знакомых и так далее.
По-видимому, мы должны согласиться с доводами Владимира Константиновича,
что профессора интересовал лишь сам процесс эксперимента. Куда потом
девались окрашенные им камушки, его совершенно не интересовало. Знакомые
были довольны, знакомые знакомых, видимо, тоже. Не исключено, что кто-то
из них и извлек потом материальную выгоду. Подруга сестры Ковского, некая
гражданка Чарская, продала перекупщикам два голубых камня. Надо думать,
внакладе не осталась. Но это все пустячки, случайные эпизоды. С появлением
на сцене Мирзоева картина существенно меняется. Дело приобретает почти
индустриальный масштаб, и вся продукция поступает теперь только на <черный
рынок>. Поистине диву даешься, как слепы бывают иной раз люди! Неужели
Ковскому и в голову не пришло хотя бы поинтересоваться, откуда у его
нового знакомого такие неисчерпаемые источники алмазов?
Г е н е р а л. Сколько окрашенных камней попало на <черный рынок>?
К о с т р о в. По нашим ориентировочным прикидкам, от двадцати до
тридцати.
Г е н е р а л. Большие?
К о с т р о в. Самый крупный - около шести каратов.
Л ю с и н. Вы находите в действиях старухи Чарской состав
преступления, Вадим Николаевич?
К о с т р о в. Строго говоря, да. Но, учитывая ее возраст и продажу
собственных камней, привлекать ее не будем. Но в качестве свидетельницы по
делу Мирзоева я ее допрошу. Или у вас есть возражения?
К р е л и н. Нисколько.
Л ю с и н. Никаких, Вадим Николаевич, ровным счетом никаких.
Д а н е л и я. Вера Фабиановна его старая любовь.
Г е н е р а л. Георгий!
Д а н е л и я. Виноват, товарищ генерал.
Б е р е з о в с к и й. Извините меня за вмешательство, товарищ, но
мне кажется это правильно: к людям должен быть индивидуальный подход. Вера
Фабиановна человек старого закала, и спрос с нее не велик. И если она не
принесла большого вреда...
Г е н е р а л. Мы обязательно учтем ваше мнение, а пока не будем
отклоняться. С Чарской всё?
Л ю с и н. Она, кстати сказать, затевает обмен квартиры. Хочет
съезжаться со Львом Минеевичем.
Г е н е р а л. В самом деле? Необыкновенно интересно! Вы, конечно,
готовы оказать помощь?
Л ю с и н. Не упущу такой возможности! Извините, товарищ генерал.
Г е н е р а л. Теперь, надеюсь, с посторонними темами покончено?
Продолжайте, пожалуйста, Вадим Николаевич.
К о с т р о в. Собственно, я уже подошел к концу. Остается рассказать
лишь о том, как в одном из последних наездов Мирзоев передал Ковскому
уникальный бриллиант винно-красной воды. При этой сцене присутствовал
Сударевский.
Л ю с и н. Еще раз они встретились у проходной НИИСКа. Узнав о смерти
Аркадия Викторовича, Мирзоев пришел за своим сокровищем. Пришел к
Сударевскому. Прямым следствием этого рандеву явился налет на квартиру
Ковских. О чем они говорили, неизвестно, но стремительность дальнейших
поступков Мирзоева заставляет задуматься: уж не подтолкнул ли его Марк
Модестович на такую акцию?
Г е н е р а л. Зачем?
Л ю с и н. Чтобы замести свои собственные следы, переключить наше
пристальное внимание на другой объект. Не в пример профессору, Сударевский
сразу понял, что собой представляет Мирзоев, что он за птица. Рассуждать
он мог примерно так: <Если подсунуть следователю Мирзоева, то пожива будет
наверняка, пойдут копать всё дальше, глубже, и станет не до меня>.
Г е н е р а л. А для чего это ему? Ваши предположения имели бы
больший смысл, если бы нашлось хоть одно доказательство уголовного деяния.
Но такового нет! В чем вы оба подозреваете Сударевского? Покамест ему
нельзя предъявить никаких обвинений. Забудем на время о проблемах
морального плана. Меня сейчас интересует только криминал. Где криминал?
Л ю с и н. К этому мы и хотим подойти. Все поступки Сударевского, все
его поведение становится понятным лишь при условии, что преступное деяние
имело место. Причем именно в тот самый день, в узком отрезке времени
восемнадцать-девятнадцать часов.
Г е н е р а л. Он же не убивал Ковского?
Л ю с и н. Физически - нет.
Г е н е р а л. Я попросил уже не касаться пока моральной стороны
дела! Значит, не убивал? Что же он тогда сделал?
К о с т р о в. Вероятно, мы бы с большей уверенностью могли судить о
его поступках, если бы получили точный ответ на один-единственный вопрос.
Г е н е р а л. Что это за вопрос?
К о с т р о в. Куда все-таки девался красный бриллиант? Могу вас
уверить, что мы с Владимиром Константиновичем искали очень тщательно.
Г е н е р а л. Надеюсь... Каковы ваши предположения?
К о с т р о в. Прежде всего следует до конца выслушать Владимира
Константиновича.
Л ю с и н. Что ж, мне осталось досказать самую малость. Для полноты
картины, ради окончательной ее завершенности. Хочу обратить ваше внимание
на последний участок кривой. Этот взлет вверх свидетельствует о мощной
минус-реакции растения. Скачок потенциала настолько интенсивен, что не
поддается расшифровке. Ничего подобного ранее не случалось. У нас просто
нет материала для сравнения. Тем не менее я знаю, что произошло. Взлет
отрицательной реакции наблюдался около двадцати трех часов. Именно тогда
Зализняк-Стекольщик залез в окно и неловким движением опрокинул цветок. Мы
видим здесь последний сигнал растения, последнюю минус-реакцию на внешний
мир. Я не сомневаюсь, что Аркадий Викторович сравнил бы ее с воплем боли,
с предсмертным стоном. Но когда это случилось, он был мертв уже четыре
часа. Вот и вся информация, которую возможно извлечь из графика на его
последнем участке. Совсем немного. Не более, чем заключительная точка над
<i>, но она лишний раз позволяет нам убедиться в правильности выбранной
точки отсчета времени.
Г е н е р а л. Это производит впечатление. Несомненно. Как ваше
мнение, Вадим Николаевич?
К о с т р о в. За исключением некоторых деталей, точнее, их
интерпретации я согласен с Владимиром Константиновичем. Версия, которую
подработала его группа, опирается на солидный фактический материал. Не
все, должен признаться, одинаково легко принять. Порой просто теряешь
ориентировку и перестаешь отличать достоинства от недостатков. Простите за
парадокс, но недостатки оперативного метода Владимира Константиновича лишь
наиболее выгодно оттеняют его неоспоримые достоинства. Новое всегда
непривычно и, вполне понятно, вызывает сомнения.
Г е н е р а л. Только что здесь говорили о диалектике нового и
старого в более сильных выражениях.
К о с т р о в. Я не употребил слово <протест> отнюдь не из
деликатности. В ряде случаев мне действительно трудно было принять
аргументацию товарища Люсина, но еще труднее оказалось ее опровергнуть.
Сомнение, по-моему, наиболее подходящее тут слово. Историческая подоплека,
пожалуй, наиболее уязвимое место в предложенной схеме. Сообщение товарища
Березовского, не скрою, произвело на меня ошеломляющее впечатление. Оно
было захватывающе интересным. Но слишком уж бросаются в глаза <белые
пятна>. К счастью, предыстория обсуждаемых нами событий не оказывает
влияния на принятие конкретных решений, во всяком случае - определяющего.
Я не понимаю, каким образом древние могли практически использовать
оптические свойства алмазов. Мне трудно представить себе, как с помощью
растительных соков окрашивали они камни в красный и голубой цвета. Но
поскольку я достоверно знаю, что с помощью современных методов тяжелых
ионов подобные чудеса вполне осуществимы, можно не волноваться. Я сам
очень люблю историю, но сейчас я искренне рад, что ее загадки и загадки
криминалистической практики далеко не однозначны. Будь иначе, мы бы просто
не сдвинулись с места. А так все решается сравнительно безболезненно. Мы
избежим тупика, если забудем о тайнах древней истории и предоставим решать
их специалистам. Эксперименты, которые ставил Ковский дома, отнесем к
категории невинного хобби. По-моему, товарищ Люсин пришел к точно таким же
выводам, другого выхода просто не существует.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг