случайный...
- Да кто же умышленно на такое пойдет!
- Это уж как посмотреть, Фрол Никодимович. Если человек, хорошо
знающий правила техники безопасности, тем не менее разводит в торфянике
огонь, то очень трудно поверить, что действует он не по злому умыслу, а по
неведению. Но мы, однако, отклонились в сторону. Главное для нас, как сами
понимаете, найти убийцу Ковского.
- Да. Страшнее убийства ничего нет.
- Я рад, что мы поняли друг друга. Теперь прошу вас спокойно, не
торопясь рассказать мне, как было дело... Кто поручил вам спрятать труп?
- Что?! Так нам же никто ничего не поручал! Все было совсем не так.
Наверное, вы мне не поверите, когда все узнаете, но я расскажу как на
духу, все без утайки. Пишите!
- Сейчас, - сказал Люсин и вынул из ящика недописанный протокол. -
Слушаю вас, Фрол Никодимович.
Глава пятая
САМЫЙ ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
<Прах эксгумировать и выбросить на помойку, а имя забыть, - вынес
свой приговор Люсин, выходя из вагона метро на станции <Киевская>. - Да
вот беда - неизвестно, где захоронили анонимного врага рода человеческого,
который изобрел справку. Кошмарного воображения был субъект. Куда до него
Данте! Хотел бы я посмотреть, как носился бы суровый флорентинец по
загсам, жэкам и райисполкомам. Ведь голову на отсечение даю, во времена
войн гиббелинов и гвельфов* даже в нотариальных конторах не знали
очередей. И собесов не было, хотя отдельные группы населения и получали
пенсии. Ох уж эти справки! Проклятие нашего века. Не родиться без них, не
помереть>.
_______________
* Политические партии в Италии.
Он только что похоронил тетку товарища - летчика полярной авиации,
застрявшего по причине неблагоприятных метеоусловий на Диксоне. Старая
женщина была совершенно одинока, и все хлопоты по ее переселению в никуда
пали на Люсина. <Молись японскому богу Дайкоку, - посочувствовал ему
Березовский. - Он облегчает последнее странствие>. Но поскольку Люсин
никогда не видел этого самого Дайкоку, старичка с мешком на плече и
сочувственной улыбкой на губах, молитва не подействовала. И если бы не
участковый Бородин, гроза кладбищенских обирал, тетушку полярного летчика
пришлось бы, вопреки ее последней воле, предать огненному погребению.
С кладбища Люсин поехал домой, потому что чувствовал себя совершенно
неспособным к плодотворной мыслительной деятельности. В нем пробудилась
смутная неприязнь даже к самой учрежденческой обстановке, несмотря на то
что его собственный кабинет, не в пример помпезному загсу на Семеновской
улице, был обставлен модерновой финской мебелью. Постояв для успокоения
нервов под прохладным душем, он разорвал полиэтиленовый пакет с цветастой,
ни разу не надеванной сорочкой, подобрал к ней широкий галстук и платочек
из той же материи, который нарочито небрежно сунул в кармашек василькового
блайзера с золотыми геральдическими пуговицами. Забежал в кухню. Отломал
кусок длинного поджаристого батона, вскрыл баночку креветок. Стоя наскоро
закусил, запил водой из-под крана и пошел одеваться. Тогда ему казалось,
что он уже переключился, изгнал из сердца это тоскливо-тошнотное чувство
обиды, но стоило выйти на улицу, как оно возвратилось вместе с шумом,
ударившим в уши, с мельканием людей и машин. <На природу мне надо, -
подумал Люсин. - В одиночество... Хорошо бы под Мурманск махнуть, в
тундру...> Остро вспомнились розовые, с крупным, черно сверкающим зерном
гранитные скалы, причудливо изогнутые каменные стволы карельской березы,
темные сосны, отраженные в немыслимо синей студеной воде, и
душераздирающее предвечернее небо с малиновыми, воспаленными полосами,
которые остывают и суровеют, но так и не гаснут до новой зари. <Однако я
становлюсь сентиментальным, - усмехнулся он, почувствовав подступающие
слезы, и трудно сглотнул слюну. Поднявшись на двух эскалаторах наверх, он
мгновение колебался, то ли спуститься на пересадку, то ли выйти из метро и
сесть на восемьдесят девятый автобус. Решил загадать. Нащупал в кармане
пятак - выпала решка - и направился к выходу. В автобусе силовым
аутотренингом заставил себя окончательно перестроиться. На память пришла
вычитанная в <Нью-Йорк геральд трибюн> реклама похоронного бюро: <Вы
только умрите! Остальное - наша забота>. Это его настолько развеселило,
что он даже рассмеялся, чем и навлек на себя неодобрительный взгляд
сидящей рядом девицы. Пряча смущение, он нахмурился и озабоченно развернул
свернутый в тугую трубочку билетик. Номер оказался счастливым, и это
окончательно помогло восстановить душевное спокойствие. <Как мало, в
сущности, надо человеку, - отметил Люсин. - Сначала ты осознаешь, что на
фоне смерти все твои заботы и огорчения не более чем тлен, суета сует, и
это, как ни странно, успокаивает. Потом подворачивается какой-нибудь
совершеннейший пустячок, и к тебе, вопреки всему твоему знанию,
возвращается ощущение особой, личной эдакой непричастности ко всему
плохому. Словно ты и впрямь любимчик судьбы, которому выдан мандат на
бессмертие. Кто-то верно сказал, что, пока я есть, нет смерти, а когда
есть смерть, то уже меня нет. Это вдохновляет. Если только мне не придется
более никого хоронить и вообще иметь дело со справками, то можно сказать,
что все распрекрасно и нет для печали причин>.
Он глянул на часы и решил выйти на остановку раньше. Виновато
улыбнувшись, попросил малосимпатичную соседку с кошмарными бусами из
персиковых косточек пропустить его и стал протискиваться к выходу. У
кинотеатра <Украина> он вырвался из душного, переполненного автобуса на
волю и, облегченно вздохнув, пошел по направлению Большой Филевской.
Подпрыгнув, сорвал листок тополя. Он оказался пыльным и ломким. <Неужели
опять лето прошло? Как быстро! Как неумолимо и назаметно!>
Он легко отыскал нужный дом и, не дожидаясь лифта, взбежал по
лестнице на пятый этаж. Остановившись перед дверью с глазком, поправил
платочек и надавил кнопку звонка. Раздался мелодичный клекот, и тут же
послышались шаги. <Женщина, - отметил, прислушиваясь, Люсин. - И, кажется,
молодая>.
Дверь действительно отворила, точнее, широко распахнула женщина. И
прежде чем Люсин осознал, что она хороша собой и очень высока, прежде чем
понял, что давно знает ее, он испугался:
- Мария? Вы?!
- Да. - Она удивленно прищурилась, не узнавая его, и вдруг, что-то
вспомнив и сопоставив, всплеснула руками: - Так это вы? Вот уж не ожидала!
Так входите, входите же, мой дорогой! Как давно мы не виделись! Вас,
кажется, Володей зовут?
- Володей, - чужим, непослушным голосом ответил Люсин и переступил
отяжелевшими враз ногами через порог.
Как долго, с какой щемящей и сладостной болью мечтал он об этой
женщине, с которой у него ничего не было, которой он и намеком не дал
понять о своем внезапно пробудившемся чувстве, наивном, незащищенном,
нерешительном. Но что-то промелькнуло тогда меж ними, робкое и
неосознанное, что-то она все же почувствовала. Но он исчез с ее горизонта
слишком внезапно и слишком надолго. И радостное удивление, которое
возникло у нее в их первую встречу на квартире у Юрки, спокойно растаяло,
и она просто забыла о нем.
А он все медлил, дожидаясь неведомо чего, пока не узнал вдруг, что
она уехала с Геной Бурминым. Тогда-то он и понял, что любит ее и очень
несчастен и все теперь уже кончено.
- Чего же мы стоим? - принужденно рассмеялась она. - Марк говорил,
что к нам придет следователь, но я и подумать не могла... Да, я никак не
ожидала увидеть именно вас. Проходите же в комнаты, Марк вот-вот будет, и
мы сядем обедать...
Тут только Люсин опомнился. До него дошло, что он тоже никак не
ожидал ее здесь встретить. Мысль о том, что она теперь жена Сударевского,
неприятно, болезненно даже поразила его. Это не было ревностью и вообще
никак не связывалось с его отношением к ней, с грустной и благодарной
памятью, которая тоже постепенно сгладилась. Что же, что же тогда?! Острое
осознание несовместимости двух этих столь разных людей, Сударевского и
Марии? Глухой протест против случайности, за которой мнилась роковая почти
предопределенность сегодняшней встречи? Ничего-то не мог понять Владимир
Константинович, которого Мария - подумать только, Мария! - тянула за рукав
в гостиную.
Он видел блестящие, как золотой елочный дождь, ее волосы, губы
немыслимо яркие, изумрудную зелень ресниц и веки, тронутые
жемчужно-голубым тоном, ее сверкающие туфли на платформе с немыслимой
высоты каблуками, брючный костюм из серебристого терилена и серьги ее -
зеленые влажные камни - завораживающе качались перед ним. Она улыбалась,
открывая ровные глянцевитые зубы, и лакированные темные, как птичья кровь,
ноготки ее впивались ему в рукав, теребили, тянули куда-то; без умолку
тараторила, смеясь, расспрашивала его о чем-то, а он механически и,
видимо, внешне осмысленно отвечал ей, почему-то стоял посреди коридора и,
упираясь, как застенчивый дошколенок, никак не хотел пройти дальше.
Он словно плавал под водой с раскрытыми глазами. Перед ним был
цветной туман, контуры предметов казались расплывчатыми, в ушах плескалась
шумящая глухота. Но кто-то посторонний и настороженный все видел и слышал,
все понимал и холодно регистрировал в бесстрастной и ничего не забывающей,
как ЭВМ, памяти.
<Так оно и есть. - Раздвоенность постепенно проходила, и Люсин
начинал обретать свободу мысли и воли. - Красное и зеленое. Помада и
краска... но пусть меня убьют, если я притронусь, хоть одним глазком
взгляну на них. Забыть! Выбросить из памяти и никогда больше не
возвращаться. Она вне игры раз и навсегда. Обойдемся без этого, словно и
не было в природе той раскисшей сигареты и кадки той железной, наполненной
дождевой водой, в которой кувыркались рогатые личинки комаров и какие-то
юркие червячки>.
Но, входя в комнату, он уже видел тропическую раковину на столе,
полную пепла, обгорелых спичек и смятых окурков с длинным ячеистым
фильтром.
Стало вдруг до того горько, что он задохнулся. Захотелось ничком
броситься на диван и ничего не видеть, никого больше не слышать. Но с
вежливой полуулыбкой он взял указанный стул и, покачав головой, отодвинул
предложенную коробку с броской, как самая навязчивая реклама, надписью
<Пэл-Мэл>. Алые безумные буквы... И тогда родилось в нем холодное
ожесточение. Не против Марии, конечно: она-то при чем?
Он сел за пустой полированный стол, еще дальше, до самой раковины,
отодвинул сигареты и подпер кулаком подбородок. Он был зол и спокоен. Он
ждал.
- Хочешь аперитив? - спросила Мария, переходя на <ты>.
- Давай, - кивнул он, обводя взглядом комнату, неуютную и холодную ее
пустоту.
Мария достала из бара пузатую бутылку <Реми Мартен> и, легко присев,
вынула из горки с хрусталем две коньячные рюмки.
- Что у тебя за дела с Марком? - прямо спросила она, наливая до
половины.
- Разве он тебе не говорил? - Люсин попытался согреть холодное стекло
и понял, что руки его не теплее стекла.
- Аркадий Викторович?
- Да.
- Он действительно убит?
- Тело его нашли в заболоченном озере.
- Но он убит?
- Не знаю... Во всяком случае, это не самоубийство.
- Марк очень взволнован. Он места себе не находит.
- Понятно, Мария. Учитель же как-никак...
- Да, учитель. - Она нахмурилась и поднесла рюмку к губам.
Красноватый мутный след остался на краешке, когда она, медленно выпив
коньяк, поставила рюмку на стол. Даже в темном зеркале полировки
различалось это мутное пятнышко. - Вообще кошмарная история. Что ты по
этому поводу думаешь?
- Не знаю пока... Поживем - увидим.
- Думаешь, Марк сможет тебе помочь?
- Кто же тогда, если не он?.. Хотя, честно говоря, особого проку в
наших с ним встречах не было.
- Он же ничего не знает...
- К сожалению.
- Мы узнали об этой... трагедии самыми последними.
- Знаю. Он мне рассказывал... Да и Людмила Викторовна говорила.
Кстати, она очень обижена на твоего мужа. И я ее понимаю. Согласись, все
же нельзя так... Ты уж воздействуй на него, пусть навестит старушку,
утешит... Или хоть позвонит! Она же его так любит. Почти как сына.
- Марик звонил ей. - Она беспомощно развела руками и покачала
головой. - Вчера. Я сама слышала. Но ничего... не получилось.
- Обижается?
- Угу. - Мария, огорченно поджав губы, кивнула. - Очень даже.
- Ее можно понять.
- Еще бы! Но если бы ты знал, как он переживает! И вообще ему здорово
досталось в этом году. Волей-неволей поверишь в год Дракона... Кстати, ты
молодец, что надел зеленый галстук. Обязательно надо носить что-нибудь
зеленое.
- Это чисто случайно, Мария, - отмахнулся Люсин. - И что же у вас
случилось?
- Ах, лучше и не спрашивай! Большая черная полоса... Генка называл
это стрелой... Ты помнишь Генку Аримана?
- Еще бы! - Люсин кивнул.
- Во всем виновато это злосчастное открытие! Марк с Аркадием
Викторовичем просто разворошили осиный рой. Ты даже представить себе не
можешь, что мы пережили!
- Кое-что он мне рассказывал. Диссертация опять же...
- Вот-вот! Подумай только, вернуть уже одобренную и принятую к защите
работу! Как тебе нравится такое? - Она всплеснула руками.
- А так разве можно?
- Все можно. Конечно, Марк имел полное право настаивать на проведении
защиты, но какой смысл?
- То есть? - не понял Люсин. - Как это какой смысл?
- Все равно бы завалили на ученом совете... Накидали бы черных
шаров...
- Ты уверена?
- О! Ему весьма недвусмысленно намекнули... Вообще с этими защитами
черт знает что творится. Полный произвол!
- Сочувствую.
- Воистину беда не приходит одна. Во-первых, диссертация. - Она стала
загибать пальцы. - Потом неприятности по работе, бедлам вокруг открытия...
Разве мало? Марк совсем закрутился.
- Может быть, ему стоит передохнуть? - осторожно заметил Люсин. -
Хотя бы на короткое время. Природа, знаешь ли, здорово успокаивает.
Особенно лес. Пособирал бы грибы, подышал настоящим лесным воздухом, а не
этими бензинными парами. - Люсин кивнул на окно, за которым шумели
окутанные синим солярным дымом тяжелые грузовики. - У вас ведь вроде и
дачка есть?
- Какая там дачка! - Мария раздраженно закусила губу. - Нет у нас
никакой дачи. Но ты, видимо, прав, ему надо передохнуть. Его и самого
инстинктивно тянет к природе. Как раз в тот самый день, когда с Аркадием
Викторовичем... Да, это было, как мы потом узнали, в тот самый злосчастный
день. - Она опустила голову. - По-моему, Марк даже что-то такое
предчувствовал... Одним словом, напряжение, в котором он пребывал,
достигло своего апогея, и он прямо-таки взмолился, чтобы мы куда-нибудь на
денек-другой уехали. Но куда? И ты знаешь, он с отчаянием потащил меня в
Лобню, к чужим, в сущности, людям, которые, надо сказать, не слишком
обрадовались незваным гостям. Я провела там ужасные часы. Чувствовала себя
так неловко, натянуто.
- Подумаешь! Вот уж пустяки... Лучше бы погуляли как следует. В
Лобне, между прочим, есть уникальное озеро, на котором гнездятся чайки.
Впечатление потрясающее.
- Ну вот, а мы ничего такого и не увидали!
- Конечно, вам было не до чаек. Сразу столько свалилось всякого.
- Свалилось... Мы не знали еще, что нас ждет впереди!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг